– Прекрати, Дэвид.
В качестве ответа Дэвид резко остановил машину и, крепко ухватившись за руль и наклонив над ним голову, сказал:
– С этим необходимо считаться, Джо. Возникла новая ситуация. Ты несешь ответственность за это. Винить ее за такое отношение не следует; нельзя ожидать от нее понимания. Если ты хочешь мира, ты должен смириться с тем, что я – шофер-садовник, а ты – хозяин; и на будущее тебе следует быть более высокомерным по отношению ко мне.
– Перестань молоть чепуху! Даже если бы я мог пойти на это, я бы не пошел, ни ради нее, ни ради кого-то еще, ты же знаешь.
Дэвид теперь выпрямился, отпрянув от руля и прислонившись к сиденью, его руки неподвижно лежали на бедрах. В таком же положении сидел и Джо.
– Тупик какой-то, не так ли?
Джо дважды кивнул головой, прежде чем ответить:
– Да, тупик. Как было и вначале, и так будет всегда.
– Тогда тебя ожидают тяжкие времена.
– Эту сторону вопроса я отрегулирую, не бойся.
– А как относится к ней сам? – Вопрос был задан тихо, невнятно.
– Вообще не знаю, но он разговаривает с ней, а она с ним; фактически ей вроде бы даже нравится подниматься к нему наверх.
– Это, по-моему, хорошее предзнаменование, хотя и несколько удивительно.
– Не занимай такую позицию, Дэвид.
– Извиняюсь. – Дэвид повернулся и, положив руку на колено Джо, сжал его, сказав: – Я не буду обострять ситуацию; буду действовать конструктивно.
Теперь они смотрели друг на друга сквозь угасающий свет со слабой ухмылкой, после чего Дэвид вновь взялся за руль, завел машину и поехал в направлении дома.
3
Двенадцатого мая 1926 года Генеральный совет объявил о прекращении всеобщей забастовки. В течение девяти дней страна, трудящееся население страны поддерживали шахтеров, но отныне последние оказались одни и оставались таковыми, по мере того как недели перерастали в месяцы. А вот что говорила Мэри Даффи Элле, которая понуро стояла у кухонного стола:
– Они остались одни, и, скорее всего, останутся в таком положении еще долго, так что радуйся, что ты ешь досыта, девочка; тебе пришлось бы поворчать, если бы ты, как большинство из них, вернулась в город; там не осталось почти ни одной упитанной женщины. Для нее теперь ты Джейн, и это все. Теперь ты должна к этому привыкнуть. Это одно из обстоятельств, с которыми такие люди, как мы, должны примириться.
– Мое имя Элла.
– Да, мы все знаем это, детка, но сам согласился с этим. Не забывай.
– Она размягчила его.
– Выбрось это из головы. Он знает, что делает. Он хочет сохранить мир, и если, разрешив называть тебя Джейн, он сможет достичь этого, то я его поддерживаю.
– Я стану плевать ей в глаза каждый раз, когда она будет называть меня Джейн.
– Успокойся, успокойся. – Мэри тяжелым движением повернулась от плиты, твердо переступая ногами, подошла к столу и, нагнувшись над ним, погрозила племяннице пальцем, сказав:
– Послушай-ка меня, девочка. Такой разговор не пойдет. Что бы ты о ней ни думала, держи эти мысли при себе, и желание плюнуть ей в глаза вскоре станет ей ясно, если уже не стало, так что шевели мозгами, детка, и выражайся как подобает, потому что я тебе вот что скажу: господин Джо, возможно, и мягок, но не дай Бог, если до него дойдет, что ты груба по отношению к ней: узнаешь, почем фунт лиха. Он на многое закрывает глаза, но я не уверена, что ты останешься здесь, если он узнает, что ты открыто дерзишь ей.
– В тот раз он поддержал меня относительно моего имени, я сама слышала.
– Да, ты мне об этом уже говорила; но не нужно искушать судьбу. Беда в том, что ты как с луны свалилась; ты никогда ни в чем не нуждалась, все приносили тебе на блюдечке. Не забывай своего места: мы здесь слуги.
– Да ты мне и не даешь забыть об этом, тетушка Мэри. Слуги. – Элла задрала нос, глядя на свою тетю, и прошипела: – Это твоя любимая поговорка: не забывай своего места – мы слуги. Я вот что скажу тебе, тетушка Мэри: мне ненавистно быть слугой. Кто они такие, в конце концов? Папа говорит, мой дед работал с его дедом и с самим, вот; а сам начинал с того, что стоял у станка и называл себя инженером. Он был чернорабочим, не имея почти никакого образования. А если правда то, что говорят, для некоторых вещей ему и не нужно было иметь образование, и не составляет труда доказать это. А если бы в то время у него не было денег…
– Заткнись! Заткнись сию же минуту! И если снова откроешь рот и будешь нести такое, то я сама пойду к госпоже. Очень жаль, скажу я ей, но твоя мать больна и нужно, чтобы ты была дома. Предупреждаю тебя. Ты говоришь, тебе ненавистно быть служанкой, но есть кое-что, чего ты не любишь еще больше. Пойди и подбери этот шелк – она указала на небольшую кучку черного шелкового нижнего белья, лежавшего на тумбочке, – постирай все это как следует, вытри насухо полотенцем, погладь и поторопись. И если еще услышу что-нибудь подобное, возьму и отдеру тебя за уши.
Выражение лица Эллы явно говорило: «Только попробуй», но ее губы оставались сжатыми, когда она, замешкавшись, схватила шелковое белье, прошла через кухню к двери, которую захлопнула за собой, и через двор в прачечную.
Мэри стояла, прислонившись к спинке стула, делая один глубокий вдох за другим, а когда открылась дверь в холл и на пороге появился ее муж, она сказала без обиняков:
– Эта опять дурит. Что-нибудь взболтнет еще, и ей конец. Всегда какие-то неприятности, отравляющие жизнь.
– Могу еще кое-что добавить. – Даффи осторожно поставил на стол чайный поднос с серебряным сервизом, а затем продолжал: – Вернее, две вещи. Во-первых, она хочет, чтобы ей представляли счет каждую пятницу утром.
– Но она же знакомится с бухгалтерской книгой.
– Да, она знакомится с ней, но теперь хочет, чтобы все было перечислено по каждому товару. Она так и сказала: «По каж-дому то-ва-ру. К тому же все, что мы заказываем, должно быть записано черным по белому». Она что-то учуяла; должно быть, видела, как дети выходят с сумками.
– О, Боже мой! Но в любом случае, – при этом Мэри ощетинилась, – сам не возражает, а что касается мистера Джо, то ему на это наплевать, он дает им деньги.
– Да, мистер Джо мог и давать одно время, но не забывай, что теперь он женат, а это совершенно иное дело.
– Я и не забываю. – Теперь отношение Мэри ко всему этому было совсем иным, чем она представляла Элле, говоря о своей госпоже. – Нет ни минуты покоя, с тех пор как она сюда приехала. А что еще?
– Она застукала Дэвида, передававшего помидоры и картошку Дэну Игану и еще одному, и не только воспрепятствовала этому, но и поставила Дэвида на место; по крайней мере, попыталась, и они подняли из-за этого наверху такой шум.
– Мистер Джо и она?
– Да.
– Думаешь, она возьмет верх?
– Поживем – увидим. Мистер Джо в сложном положении, можно сказать – между молотом и наковальней.
Об этом как раз и размышлял Джо, держа жену за руки наверху в гостиной. Он понимал, что правда на ее стороне. Как она сказала, раз она в доме хозяйка, то расходы – ее епархия. Кроме того, она привыкла разбираться в домовых книгах с восемнадцати лет. Расчеты – единственное, в чем она преуспела, а расчетные дела этого дома, если в них поглубже вникнуть, продемонстрируют, что их грабят, и не только изнутри, но и извне. Элли делала особый акцент на последнем.
Он нежно гладил ей пальцы, приговаривая:
– Стоит ли забивать голову такими мелочами? Я знаю, они заказывают больше, чем следует, но, как это я теперь понимаю, из лучших побуждений. Видишь ли, дорогая, некоторые из тех, кто в поселке, находятся на грани голодной смерти, особенно женщины; им не нужно будет есть себя, чтобы дети получили лучшую долю.
– Все это так, Джо, но это не твое дело. Для этого существуют власти и Закон о бедных, и им не придется голодать; есть специальные столовые, где кормят супами…
Она чуть было не отлетела от него, когда он резко поднялся, подошел к окну и выглянул на прилегающий к дому участок, сгорающий от дневного пекла.
Невозможно полить из шланга все газоны, а солнце иссушало траву. Славное лето. Погода способствовала быстрому созреванию фруктов и овощей: теплицы ломились от помидоров; ветви яблонь и груш свисали до земли, отягощенные плодами; собрали огромный урожай клубники, крыжовника, малины, черной смородины; в погребе полки были заполнены вареньями и джемами, и в доме они уже неделями ежедневно ели собственные фрукты, не считая, как само собой разумеющееся, ежедневный завтрак из трех блюд и обед из четырех.
Иногда, когда они сидели и наедались досыта, ему трудно было не думать о Фелберне и жителях поселка; и вот она только что сказал, что им не придется там голодать. Сможет ли она понять их? Уживется ли она здесь?
Но там, наверху, она довольно хорошо уживалась с отцом и, кроме того, с Маркусом и Леной Леви. Маркус находил ее очень забавной, а Лена говорила, что она красивая, а их дочь Дорис прямо-таки влюбилась в нее любовью школьницы. Странно, но лишь в кухонных делах дома она не преуспела; и, разумеется, в коттедже, так как она питала антипатию к Дэвиду и Хейзл, особенно к Дэвиду. Было бы лучше, полагал Джо, если бы она ненавидела всех их, включая его отца, но любила Дэвида.
По-прежнему стоя спиной к Элен, он заговорил теперь о Дэвиде, жестко произнеся:
– Дэвид получил от меня разрешение передавать излишки овощей и фруктов шахтерам. Я тебе говорил об этом раньше; и ты не имеешь право нарушать этот порядок.
Джо почувствовал, что Элен теперь встала, и мог представить выражение ее лица по тембру голоса.
– А я тебе говорила, что не согласна с этим, по крайней мере не в таких количествах и не этому Игану, который, скорее всего, пойдет продаст их и пропьет выручку.
Теперь, повернувшись к ней лицом, он почти выкрикнул ей громким голосом:
– К твоему сведению, Дэн Иган не пьет. Тебе это может показаться странным, но он – высокоморальный человек. Он получил большие полномочия и использует их в интересах дела. Все, что Дэн Иган получает из моего сада, доставляется в клуб и там распределяется.
– Тебе нужно было быть шахтером.
– Возможно, и нужно.
– Тот джентльмен из железнодорожного вагона был прав: ты одного класса, а принадлежишь другому.
– Осторожней, Элли; я не хочу с тобой ругаться.
– Мне кажется, мы больше ничем и не занимаемся все эти недели. Ты осаживаешь меня на каждом повороте. Ты должен позволить мне занять подобающее место в этом доме. Твой отец уважает мои желания больше, чем ты: ты никогда бы не разрешил мне изменить девочке имя, а он разрешил; он вник в ситуацию. Он не раболепствует перед кухней; с сожалением констатирую, что у тебя отсутствует умение правильно оценивать конкретные вещи и свою роль в обществе, и ты не разбираешься в людях. Ты никогда не отдавал должное моему уму. Ты встретил меня на танцах у Поли Роулстон и видел во мне веселую, коротко подстриженную танцовщицу чарльстона, которой достает ума, чтобы рассказывать занимательные истории, бренчать на фортепьяно, лопотать в ресторанах по-французски и…
– Замолчи сейчас же, Элли; ты заходишь слишком далеко!
– Видишь, когда я касаюсь какой-нибудь важной темы, например, своей способности мыслить, ты говоришь, чтобы я замолчала, что захожу слишком далеко. Я понимаю, что мужчины в поселке и в городе по-прежнему обращаются с женами как с рабынями; они, кажется, не замечают, что женщины имеют голос. Существует одна жизнь для хозяина дома, которая включает в себя свободу поступать по своему усмотрению и идти куда заблагорассудится, и другая жизнь – для его жены, долг которой состоит в воспитании дюжины детей, как в доме Игана, приготовлении еды и рабском труде на благо своего господина и хозяина.
Элен неожиданно остановилась, и ее лицо вытянулось от удивления, когда Джо отвернулся от нее, закинул назад голову и захохотал. Он положил руки на изголовье кушетки и оперся на нее.
Элен выкрикнула ему:
– Рада, что развлекаю тебя, хотя сама не вижу ничего смешного в том, что сказала.
– Не видишь? – Он протер пальцем глаза, затем подошел к ней и, нежно взяв ее за плечи, встряхнул ее со словами: – Замечательно, отлично: ты – за них, по крайней мере за женщин; ты – на их стороне.
Она холодно смотрела на него несколько секунд, прежде чем ответить:
– Ты неверно истолковал мои слова; ты видишь вещи такими, какими тебе хочется. Я лишь констатировала социальный фактор. Для твоего сведения, я их презираю за то, что у них не хватает ума изменить свой образ жизни. Женщины должны знать, что их ожидает, прежде чем выходить замуж за таких мужчин.
Его руки медленно соскользнули с ее плеч, все признаки смеха и веселья сошли с лица, хотя голос оставался ровным и обычным, когда он спросил ее:
– Ты, должно быть, никогда не вышла бы замуж за бедного человека, Элли?
Вопрос вызвал прилив румянца к ее бледной коже. На какое-то мгновение она вроде бы растерялась, не зная, как отреагировать, и у нее перехватило дыхание, прежде чем она сказала:
– Я… я вышла за тебя замуж не ради денег. И кстати, ты не богат в обычном понимании этого слова.
– Не богат в обычном понимании этого слова… Я не богат, но, выражаясь твоими словами, довольно зажиточный, чтобы раздавать фрукты и овощи из сада. На будущее, Элли, я буду просить тебя не вмешиваться в работу Дэвида; то, что извне, – не твоя епархия.
На ее лице и раньше отражалось крайнее разочарование, но теперь на нем отобразился неприкрытый гнев, когда она закричала ему:
– Дэвид! Дэвид! Меня тошнит от имени этого человека; он лишь стравливает нас между собой. Почему ты не отделаешься от него? Любой другой бы отделался. Если слуга, да к тому же цветной, действует на нервы жене, муж отделывается от него. А как поступаешь ты? Ты принимаешь его сторону при каждом повороте. Кто он такой, раз ты так с ним считаешься? Я знаю, что делать! – Она развернулась и схватилась за ручку двери, еще не договорив. – Пойду наверх и повидаюсь с твоим отцом. Как ты говорил, он остается хозяином этого дома и примет мою сторону, как он сделал это в отношении девочки. Посмотрим, можно ли предпочитать мне мистера Дэвида Брукса!
Она была слишком потрясена, чтобы хотя бы протестовать, когда почувствовала, что ее несут, наполовину волокут по комнате и швыряют на кушетку. Затем он стоял над ней, свирепо глядя ей в лицо, и его губы дорожали, когда он говорил:
– Никогда не смей подниматься наверх и просить об увольнении Дэвида; и не смей больше упоминать его имя. Слышишь? – Когда Джо схватил ее за платье, ее рука сжала его запястье, и мгновение она со страхом взирала на него, широко раскрыв глаза и нервно облизывая губы. Ее лицо вытянулось еще больше от шока и удивления, когда он продолжил: – Мой отец много лет страдал от одной женщины – моей матери. И на этом этапе его жизни, принимая во внимание состояние его здоровья, я не позволю, чтобы ты или кто-то еще беспокоил его. Он… он любит Дэвида, как… как и все мы. Если ты пойдешь к нему и будешь говорить о его увольнении, то это… – Он сделал движение кадыком, сглотнув слюну, затем на мгновение закрыл глаза, после чего отпустил ее, распрямился и после долгой паузы, в течение которой они смотрели друг на друга, тихо сказал «извини». Затем отвернулся от нее и поспешно вышел из комнаты, а Элен продолжала лежать и смотреть на дверь…
В ванной он обдал лицо холодной водой, а теперь, стоя на лестничной клетке третьего этажа, приглаживал обеими руками мокрые волосы, прежде чем открыть дверь и войти в комнату отца.
Майк как раз выходил из своей мастерской. Его спина слегка согнулась, и он двигался медленно, шаркающей походкой. Он достиг стоящего у окна кресла, прежде чем заговорить; затем, повернув в сторону голову, тихо спросил:
– Из-за чего все это?
– Что ты имеешь в виду?
– Ох, мальчик, – его тон был резким, – я же не глухой. Не забывай, что твои комнаты прямо подо мной. – Он указал своим деформированным пальцем в направлении пола.
– Мы не сошлись во мнениях.
– Чертовская недомолвка? Что произошло между вами? – Вопросы был заданы спокойно и озабоченно.