- Меня послали проверить сигнал. Нам сообщили, что здесь издеваются над ребёнком.
- Здесь не издеваются над ребёнком, здесь этапируют опасного преступника, - заявила моя сопровождающая. Сержант встретился со мной взглядом, я пожал плечами и отвернулся. Что может сделать сержант, когда здесь целых два офицера?
- Извините за беспокойство! – сказал сержант и удалился.
- Это проводница, сука, настучала! Вот я ей сейчас!
- Уймись, Света! Не усугубляй! Потом, всё потом.
Таким образом, мы ехали. Главное, меня не мучила жажда. И рюкзак не отобрали. А там была фляга с водой. Иногда, ночью, я прикладывался к ней. Одеваться мне не давали, забыв, наверное. Я кутался в одеяло, ночью мёрз, когда открывали окно. Курили они часто, сами грелись внизу...
Наконец, приехали. Я даже вздохнул. Критически осмотрев меня, лейтенантша приказала мне одеться и обуться, отстегнув меня. Когда я оделся и надел рюкзак, нисколько не смущаясь, даже демонстративно, моя сопровождающая застегнула кандалы поверх моего левого локтя, пристегнулась сама, с другой стороны, к своей руке.
Капитан нас проводил до стоянки такси, посадил нас на заднее сидение, сам сел на переднее. Назвал адрес моего детдома, и мы поехали. Таксиста разбирало любопытство, он поглядывал в зеркальце на меня, но не решился что- то спрашивать у милиционеров.
Опять казённый дом .
В детском доме директора не было, он был в лагере. Нас встретила замполит.
Они, в её кабинете, оформили приём-передачу меня и стали прощаться.
- Вы его не слишком кормите, - предупредила Света, - ему это вредно.
- Не будем. Сейчас поместим в карцер, на неделю, на хлеб и воду, раз в сутки. Не повредит ему такой рацион. После карцера у нас ребята долго делаются шёлковыми.
Моя конвоирша посмотрела на меня взглядом, в котором мелькнуло сочувствие.
Рюкзак я сдал на склад, замполит вызвала сторожа. Сторож открыл карцер, который находился в подвале, и впихнул меня внутрь. Здесь было холодно, воняло мочой и затхлостью. Мне сразу стало холодно, в коротеньких шортиках и футболке без рукавов. Оглянувшись на дверь, увидел глаз, наблюдающий за мной.
- Не сидеть! – сказали в отверстие в двери, - Не лежать. Спать можно только ночью! Отверстие в металлической двери закрылось, а я осмотрелся вокруг.
Под потолком горела голая электрическая лампочка, ватт, эдак, на сорок, голые бетонные стены, такой же пол, слегка сырой. На боковой стенке откидывающиеся нары, пристёгнутые на день к стенке. Больше ничего не было, не считая вонючего ведра в углу.
- Всё познаётся в сравнении, - грустно сказал я.
Чтобы не замёрзнуть, я начал делать разминку, которую уже давно не делал. Хоть в чём-то плюсы, подумал я, разогреваясь. Делал отжимания от пола, выполнял ускорение. Сказывалось почти месячный перерыв в тренировках. Устав, я присел на корточки, у стены с деревянными нарами.
- Не сидеть! – услышал я мальчишеский голос, - Можно ходить, прыгать, бегать, но не сидеть!
Голос был с акцентом. Я удивился. В нашем детдоме ни кавказцев, ни азиатов не было. Любопытно было посмотреть. И я остался сидеть.
Дверь открылась, вбежал мальчишка лет тринадцати:
- Не слышишь, щинок?! Я тебе чё сказала? Не сидеть! – мальчишка попытался пнуть меня ногой, но промахнулся, я подсёк ему опорную ногу, и тот грохнулся на пол.
- Ай! – воскликнул он, с трудом вставая.
- Я тебя урою! – кинулся он на меня. Я ударил его ногой в живот, потом в лицо.
Мальчишка согнулся, сел на корточки, закрывшись руками, и заплакал:
- Не бей меня, я больше не буду!
- Пи...й отсюда! – сказал я. Мальчишка выскочил за дверь, захлопнул её и сказал в глазок:
- Канец тибе, щинок! – и куда-то убежал. Я хмыкнул и продолжил разминку.
Когда уже заканчивал, дверь снова открылась, на этот раз вошли трое пацанов кавказской наружности.
- Этот, что ли? – спросил один из них, с удивлением глядя на мою тщедушную фигурку.
- Да, он!
- Ты что, сам справиться с щенком не мог? – спросил третий.
- Да он, падла, приёмом! – дальше кричал он по-своему.
- Говори по-русски, Мамед, когда с тобой русский! – перебил его один из пацанов. Воспитанный, поразился я.
- Ты, щинок! – обратился ко мне Мамед, - Ты думаешь, твая систра уехала? Нет! Её убили! Насиловали и убили!
- Чего? – не поверил я, думая, что, не в силах со мной справиться, Мамед решил соврать, чтобы мне было больно.
- Мамед! – крикнул второй мальчишка, - Замолчи! Нам сказали никому не говорить!
И я поверил. Да и осколки мозаики сошлись. Все непонятки стали понятными: «Приказ сверху!», - сказал мне перед побегом Владимир Иванович.
Осознав, что моей любимой сестры больше нет, я увидел, как кружатся перед глазами рваные лохмотья тьмы, потом мир сузился для меня до крохотного светлого пятна, и я медленно упал на удивительно мягкий пол.
Когда я очнулся, глаза открыть не смог. Веки оказались для меня слишком тяжёлыми. Сильно болела голова, а тела не чувствовал. Попытался пошевелить языком, но он будто присох к гортани.
Тут кто-то провёл по губам мокрым тампоном, я сумел разлепить губы, и тампон проник в рот, смочил язык, я облегчённо вздохнул, сумев сглотнуть.
- Очнулся! – обрадовался девичий голосок, и я услышал удаляющиеся шаги. Потом вошёл ещё кто-то.
- Как он? – спросил уже другой, женский голос.
- Хочет пить.
- Воды пока не давайте, смачивайте губы, язык.
- Хорошо! – радостно сказал девичий голос.
- Глаза не открывал?
- Нет, только пытался.
- Ясно, откроет глаза, сообщите мне, - послышались удаляющиеся шаги.
- Саша! – прошептали над ухом, - ты меня слышишь?
И я вспомнил. Глаза наполнились слезами, по щеке побежал ручеёк.
- Ну что ты, Саша! – вздохнула девушка, вытирая мне слёзы ваткой, - Успокойся, всё будет хорошо!
Ну вот что они все врут?! Как мне может быть хорошо, когда такое горе?! Зачем я очнулся?! Слёзы уже душили меня.
- Сашенька! Глазки можешь открыть?
Я постарался. Увидел сквозь слёзы мутный силуэт.
- Молодец, Саша! Умница! Сейчас позову доктора.
Я снова закрыл глаза, не переставая плакать. Зачем я сдался? Меня ведь намеренно отсылали отсюда, чтобы я не узнал этой жути. Вырос бы, узнал правду, но тогда уже боль утраты не была бы такой страшной. Всё же я был маленьким мальчиком, а Лиска мне заменила маму.
- Ну, что? – спросила врач, входя, как я понял, в палату.
- Он всё вспомнил, плачет, - сама, чуть не плача, ответила девушка.
- Как реакции?
- Не реагирует на боль.
- Продолжайте капать глюкозу, колите церебролизин и никотиновую кислоту.
- Саша! Ты меня слышишь? Если слышишь, открой и закрой глаза.
Я приоткрыл глаза, ничего не увидел, и снова закрыл.
- Реакцию на аллергию проверяла? Вколи ему димедрол.
Как кололи, я не чувствовал. Без страха думая, что меня парализовало.
Да, меня частично парализовало. Мне сказали, что это нервное, но организм молодой, отойду.
Когда я уже начал чувствовать тело, ко мне зашёл капитан милиции.
Везёт же мне на капитанов! – подумал я.
Капитан начал спрашивать меня о сестре. Где она могла бывать, не работала ли... сами понимаете, кем. Я не мог отвечать. К своему ужасу я понял, что говорить не могу. Нет, речь у меня не отнялась, просто появилось настолько сильное заикание, что я не мог преодолеть ни одной согласной.
Так со мной уже было. В прошлой жизни. Я даже огорчался, что не умер на этот раз, может быть, родился бы в другом мире, более дружелюбном ко мне.
Писать я тоже пока не мог. Пальцы одеревенели. Я с грустью думал, что теперь мне на самом деле уготована судьба воспитанника детдома, и надо забыть о своей мечте, найти свою призрачную семью. Которой, возможно, нет.
- Я ннне знн... – ответил я.
- Или не хочешь отвечать? – спросил капитан. – Мы же с тобой хотим найти преступника?
- Ччч... дддолгго... – выдавил я из себя.
- Долго? Вы же все молчите, как в рот воды набрали. Ни мать не говорит, ни ты. Отца с братом найти не можем.
- Мама ккк...?
- Нормально твоя мама, лечится. Только она лишена материнства.
- Лллис бббыла ммм... мама, - сказал я, снова, заплакав.
- Понимаю, - вздохнул капитан, - держись, малыш, я знаю, что твоему горю не поможешь, но жить надо. Не распускайся, ты же мужчина. Я обещаю, что буду искать убийц.
За мной ухаживала медицинская сестра, молодая девушка. Она нежно разговаривала со мной, на ночь даже пела колыбельную.
Я раздумывал, каково ей работать с детьми, если она так к ним привязывается. Потом ведь всё равно надо расставаться, а расставаться всегда тяжело и больно.
Уже через день я начал самостоятельно ходить, правда, подволакивая левую ногу. Раны на запястье и лодыжке зажили, но следы остались. К счастью, я не мог рассказать сестре об их происхождении. Она спрашивала. Звали её Маша, ей было восемнадцать лет, она мечтала поступить в медицинский институт, но там был большой конкурс, поэтому девушка вернулась в родной город, решила поработать в детской больнице. Сначала взяли нянечкой, потом обучили на медсестру. Я был её первым пациентом, за которым её закрепили, поэтому она так ко мне привязалась, считая меня чуть ли не братом.
Она знала мою печальную историю и жалела меня.
Но долго отдыхать там мне не пришлось. Как только я пошёл на поправку, меня забрали в родной детдом. Здесь тоже есть врач, долечится на дому, сказали воспитатели врачам в больнице.
Я понимал, что они боялись очередного моего побега. Бежать я решил твёрдо, но только после того, как окончательно поправлюсь.
Меня заселили, к моему удовольствию, в ту же палату, или кубрик. Я уже считал эту спальню своей! Я придирчиво осмотрел всю комнату, инвалидно подволакивая ногу, улыбнулся новичкам, настороженно следившим за мной, потом топнул ногой и сердито показал на пол, промычав, что надо его помыть. Вряд ли дети что поняли. Тогда я показал мимикой и жестами, что надо сделать.
- А ты кто такой? – спросили меня. Я подошёл к графику дежурств и ткнул пальцем в свою фамилию.
- Ну и что? – не сразу поняли они, потом закивали бестолковками, побежали делать новый график дежурств на проживающих здесь. Их было здесь пятеро.
- Сашку записывать? – спросил тот, кто составлял график.
- Какого Сашку?
- Ну, этого, - показал мальчик на меня пальцем, - хромого.
- Ты чё, одурел? Во-первых, он старожил, во-вторых, больной, не видишь, что ли?
Тут открылась дверь, и вошли двое мальчишек, те, которые были в карцере. Я насторожился, но они приветливо помахали мне руками.
- Привет! – поздоровались они со мной, пожимая руку, - Как узнали, что ты вернулся, решили навестить.
Они поставили табуретку между моей и соседней кроватью, выставили из холщовой сумки две бутылки лимонада, банку сгущёнки, и пачку печенья.
Мы познакомились, одного звали Анвар, второго Джохар, по-моему, они были чеченцами, или ингушами, не очень разбираюсь в национальностях, мне лишь бы люди были хорошими.
Я только мычал, пытаясь разговаривать.
- Что с тобой случилось? – спрашивали ребята. Я показал на повязку, ещё не снятую с головы, жестами показал, что упал головой на бетонный пол и меня частично парализовало.
Анвар с Джохаром переглянулись:
- Ну, казёл! мы ему ещё добавим!
Я отрицательно покачал головой.
- Когда ты упал, мы сразу подняли тебя и понесли в медпункт, - рассказывал Джохар, - а Мамеда заперли в карцере. Но его там долго не держали. Он ведь ничего не сделал.
Я показал на детей из моей комнаты, которые жались к дальней стенке, жестом показал на них и прижал руки к груди, промычав:
- Мммои…
- Да не напрягайся ты, мы поняли, что под твоей защитой! Идите сюда! – позвал Джохар ребят.
Те, с опаской, приблизились. Джохар угостил каждого печенькой и сказал:
- Смотрите, слушайтесь Саньку!
- Мы слушаемся! – заверили ребята, довольные, что оказались друзьями таких грозных парней.
Грозные парни рассказали, что, когда уехали старожилы, сюда заселили разных пацанов.
Некоторые хотели захватить власть, пришлось подраться, навести порядок, но в конце коридора живут старшие, лет по шестнадцать – семнадцать, они держат здесь марку, у них есть прихлебатели, так называемые шестёрки. А у ребят двенадцати-тринадцати лет своя маленькая республика, они не признают власть урок, как Анвар назвал старших.
- Мамед тоже был с нами, сейчас его ни там не принимают, ни здесь. Пытался командовать малышами, старшие наказали.
- А гггде сттт…? – спросил я.
- Там, в конце коридора, но их сейчас нет, они к вечеру придут.
Джохар с Анваром, когда мы съели всё угощенье, распрощались со мной, крепко обняв.
- Заходи к нам, всегда будем рады! У нас в группе украинцы, немцы, русские, мы очень дружим!
«Хорошие ребята, - подумал я, - однако, надо пройтись, погулять, пусть ребята наведут здесь порядок». Показав ребятам, что можно приступать, оставив им на треть недоеденную сгущёнку, отправился гулять по этажу.
Вообще-то старшие обычно жили на первом этаже, подростки на втором, дети на третьем, но, видимо сейчас, когда основной контингент был на даче, всех поселили на одном этаже. Потому и конфликты.
Интересно, кто сейчас за начальника? Замполит?
Я прогуливался по коридору, разрабатывая ногу, глядел в окна, во дворе было пусто, почему-то все находились в здании.
Вернувшись в свой кубрик, посмотрел, как ребята дружно наводят там порядок, решил вывести их на прогулку после уборки.
- Рр… ппошл… гуль… – сказал я.
- Нам не разрешают, - печально сказал мне мальчик Вова.
- Ккк?
-Директор.
- Дд…? Зззам? – все согласились. Я подумал, и решил сходить к замполиту.
Странная женщина этот замполит. Согласно занимаемой должности, она должна быть среди ребят, объяснять политику партии и политическую обстановку в мире, а на самом деле она почему-то была самым незаметным человеком в администрации детского дома, как разведчик во вражеском стане.
Звали её Вера Игнатьевна Маркова.
Вера Игнатьевна сидела в директорском кабинете. Уже интересно. Хоть в детдоме пятнадцать детей, желает почувствовать себя директором?
Постучавшись, я вошёл, потому что секретаря не было, в отпуске секретарь.
- Что тебе? – неприязненно спросила она.
- Ггуль… ххх… - заявил я.
- Иди, да гуляй, тебя выпустят, - не глядя на меня, сказала Вера Игнатьевна.
- Сс… сс… рр… реб…
- С малышами?
- Ддда! – получилось у меня.
- Будешь за ними следить? – я кивнул.
- Идите, за подростков не проси, не отпущу.
- Пппп?
- Дети тебя слушаются, подростки не будут, они тебя ещё не знают, а если и знают, у них свои авторитеты. Могут сбежать в город. Надеюсь, я понятно объяснила? – я кивнул.
- Ррразр… иидд…?
- Иди, - разрешила Вера Игнатьевна. Я вышел в некотором удивлении. Сидя в кабинете, она всё знает, что происходит в корпусе. Видеонаблюдения я не заметил. Значит, что? Кто? По пути сюда никого не встретил, прогуливаясь по этажу, видел нескольких детей и подростков, но тогда у меня в мыслях не было, кого-то подозревать.
Вернувшись в свою палату, я жестами пригласил ребят на прогулку. Ребята построились и пошли за мной. На входе стоял стол с вахтёршей, как у девочек. Вахтёрша, увидев организованную группу, выпустила нас, сказав, чтобы потом постучали, а то дверь будет закрыта.
Выйдя на территорию, я повёл ребят на спортивную площадку. Мальчишки сначала вели себя скованно, потом разошлись, начали бегать, кричать, появились улыбки на лицах.
Я пытался делать разминку. Я давно, ещё в больнице, пробовал, потихоньку набираясь сил. Но был ещё очень слаб. Примерно на уровне подростка.