Мне было очень интересно и просто смотреть на то, что она делает, и, временами, помогать ей в несложных случаях. Я смотрел и учился, я впитывал всё, что умеет моя бабушка и душой и сердцем. Наверное, поэтому я кое-что и умею.
Единственное против чего бабушка была бессильна — это моровые болезни. Когда наступало лето, и была опасность нового мора, она редко выходила из дому, часто мыла руки щёлоком и уксусом и молилась. Но это её не спасло. Когда на город, в очередной раз свалилась чума, бабушку укусила крыса. Слава Богу, мучалась недолго. Так я осиротел совсем. Именно поэтому мне так хотелось победить именно эти болезни.
Я очень хотел учиться, но не было возможности. Работал я подмастерьем у сапожника, а жил в бабушкином доме. Мне было уже двадцать три, время, когда другие обзаводятся семьями. Мне же нужно было сводить концы с концами и содержать дом.
Всё закончилось, когда у моего хозяина из-за болей в спине отнялась рука. Я не мог без жалости смотреть на мучения этого, пожилого, сорока шести летнего человека. Поэтому попросил его разрешения помочь, вспоминая, что в этих случаях делала моя бабушка.
Я уложил его на пол на живот и стал прощупывать пальцами рук область его позвоночного столба.
Неожиданно под пальцами что-то хрустнуло, и старик вскрикнул. Я испуганно отпрянул. Но он вдруг зашевелился и сел. Пошевелил пальцами руки, затем рукой и сказал:
— Знаешь, а мне уже легче. У тебя, наверное, тоже дар, как у твоей бабушки. Такой талант в землю зарывать нельзя. Поэтому я тебе помогу.
На следующий день ему стало легче настолько, что он пошёл в городской магистрат к городскому голове. Не знаю, кому и сколько он заплатил, но через неделю я был принят в колледж мессира Сорбонна, причём абсолютно бесплатно. Поначалу молодёжь зубоскалила над «стариканом». Но по прошествии времени, приняла как своего, благодаря тому, что я не обращал внимания на подначки и добродушно реагировал на розыгрыши.
И тут этот клоп! Переборов себя я решил ещё раз посмотреть в эту трубку. Остальные испуганно жались у стены. Приблизив глаз к стеклянной чечевице, я с содроганием увидел… действительно, клопа. Да, клопа, но ТАКОГО огромного, что не понял, как он вообще смог там поместиться. Простые логические рассуждения доказывали, что такого не бывает, а глаза доказывали обратное. И тут я догадался:
— Я так понимаю, что эта трубка увеличивает в размерах предметы?
— Именно, — подтвердил Орест, — но только зрительно, на самом деле, они такие же маленькие, как были раньше.
— Забавная игрушка, — проворчал я, — был бы от неё прок. По-моему, Орест обиделся, но вида не подал.
Остальные, заинтригованные происходящим, потянулись к столу. То и дело слышались возбуждённые возгласы, а у меня в голове вертелась интересная идея.
— Так как, ты говоришь, называется эта штука.
— У неё ещё нет названия, может, ты поможешь? — Сказано было очень хитро.
Мне стало интересно. Придумать название новейшему прибору было лестно, поэтому я задумался.
Эта штука позволяла видеть маленькие предметы очень большими. Поэтому, я думаю, словосочетание «видеть маленькое» вполне подходило. По-французски «voir petit» не очень благозвучно. По-немецки — тоже не вариант. А если всевыручающая латынь? Как это будет? Micro — это маленький…
— Я думаю, что слово «Microscopus» будет в самый раз. — Мои коллеги одобрительно зашумели. Было видно, что название им понравилось. Впрочем, какая разница, как назвать тот или иной предмет. Главное, чтобы он приносил пользу. А наш микроскопус стал самым незаменимым инструментом. С его помощью стали доступными доселе неизведанные вещи. Мы смогли во всех подробностях рассмотреть строение и вид насекомых-паразитов. Догадки о том, что именно они переносили заболевания, стали подтверждаться, когда мы научились, по внешнему виду распознавать здоровых клопов, клещей, вшей и блох от здоровых. Жаль, конечно, что нельзя было заглянуть ещё глубже, узнать, в конце концов, из чего же состоит живой организм и почему он болеет.
Частенько к нам наведывался мэтр Леже. Создавалось впечатление, что он взялся нас курировать, потому, что любые препятствия, возникающие у нас на пути, устранялись в мгновение ока. Может быть, стоило ещё тогда задуматься, но, повторюсь, мы были молоды, и у нас впереди была ЦЕЛЬ! Именно с большой буквы, потому, что именно мы пришли в этот мир с миссией спасения человечества.
Давно было известно о том, что в периоды, когда на людей сваливалась моровая оспа, женщины доившие коров никогда не болели. Это было известно, но никто не знал почему. Мы поставили задачу брату Жан-Клоду, у которого родственники в деревне под Парижем держали большую молочную ферму. Через неделю он вернулся и рассказал интересные вещи. Как оказалось, коровье вымя зачастую покрывалось небольшими пузырьками, наполненными жидкостью. Эти пузырьки были весьма схожи с теми, которые покрывали больных людей, но меньше. Жидкость из них попадала на руки доярок, обветренные и покрытые трещинами. У женщин после этого поднимался лёгкий жар, небольшое недомогание и — всё. Потом они могли, сколько угодно долго находиться среди больных людей, на них это никак не сказывалось. Причину этого понять не мог никто.
Мы предположили, что коровы тоже могут болеть оспой, но не так тяжело как люди. Значит, та самая жидкость содержит определённые частицы, несущие в себе дух болезни. Доярки, переболев коровьей оспой, получают некое защитное благословение, позволяющее в дальнейшем не бояться смертельного заболевания. Кстати, замечено, что выжившие после оспенного мора люди, обезображенные и сильно ослабленные, второй раз никогда не заболевают.
Следовательно, мысли о защитном благословении имеют под собой веские основания. Это значит, что если человеку дать возможность перенести лёгкую форму болезни, он навсегда приобретает ангела-хранителя, который не позволит ему заболеть смертельно.
Вопрос о том, как это делать, не поднимался. Естественно, нужно жидкость, несущую болезнь, ввести в кровь через небольшой порез на руке или ноге. Что мы, собственно, и сделали, не откладывая в долгий ящик, себе. Всё прошло так, как и прогнозировалось — небольшой жар и недомогание прошли всего за пару дней.
За городом было небольшое поселение, которое охраняли солдаты. В нем жили больные оспой, которых изолировали от остальных. Периодически оспенные бараки сжигали вместе с умершими. Но эти убогие постройки возникали снова в другом месте. Мы прожили там, для чистоты эксперимента больше десяти дней, повергая в шок и обитателей и тех, кто их охранял. И никто, я повторяю — НИКТО из нас не заболел. Впору было обратиться к Папе, с предложением о поголовном заражении людей ослабленной болезнью, с целью искоренения с лица земли этой заразы. В этом вопросе, неожиданно вызвался помочь «наш инквизитор», как за глаза мы его называли. Мэтр Леже с интересом наблюдал за всем процессом нашей работы, ни во что, не вмешиваясь, ничего не комментируя. Собственно мы настолько привыкли к нему, что престали замечать.
Он предложил, по своим каналам, выйти на высшее руководство Церкви. По его словам, забота о здоровье народа первейшая задача и духовной власти и светской. Естественно, что мы с благодарностью приняли его предложение. Пока он решал организационные проблемы, мы спокойно занимались нашими делами.
Всё кончилось неожиданно, в одночасье. Ворвавшиеся в наш домик солдаты избили нас, связали и выволокли во двор. Стоявший там мэтр Леже состроил скорбную мину и, качая головой, произнёс:
— Мне очень жаль, мои юные друзья, я сделал всё, что мог. Но это выше моих сил, приказ епископа для меня закон! — Он резко повернулся к солдатам с вопросом — Все?
— Все, — вытянулся перед ним капрал, — все девять.
— Хвала Господу, хоть никого искать не надо. Всех в Тампль, этого — он указал на меня, — в отдельную камеру!
Весь путь к замку Тампль я пытался понять — за что нас арестовали? Почему епископ отдал приказание мэтру Леже схватить нас? Ведь ничего противу Бога и закона мы не делали и не собирались делать. Разговаривать между собой нам не давала охрана, но мне и так было понятно, по лицам моих братьев, что их волновал тот же вопрос.
Камера, в которую меня втолкнули, действительно была отдельной. Кроме крыс, бросившихся к своим норам, как только свет факела осветил внутренности каменного мешка, в ней были только пауки. На пол бросили охапку прелой соломы, указав этим моё «ложе для отдыха».
Тюремный кузнец заковал мою ногу в железное кольцо с цепью, закреплённой в стене.
— Какая забота, — с иронией произнёс я, — и это только ради того, чтобы я не сбежал? — Эти приготовления всё ещё забавляли меня.
Когда кузнец закончил свою работу, мэтр Леже отвёл меня от стены на длину цепи, определяя расстояние, до которого, при желании, я смог бы дотянуться. Определив его, они установили треногу с креплением для факела и поворотной полкой. Видимо так мне собирались передавать пищу. В проушины на ножках кузнец вбил по костылю, намертво прикрепив треногу к полу.
Кузнец, со знанием дела осмотрел свою работу и повернулся к священнику. Дождавшись от него кивка, поклонился и покинул темницу.
Я, всё ещё ничего не понимая, вопросительно смотрел на «нашего инквизитора». А тот, словно наслаждаясь моим непониманием, улыбнулся уголками рта:
— Я зайду к тебе, попозже. И мы поговорим. Ты умный юноша и поймёшь, что к чему… А пока посиди, подумай, может сам придёшь к каким-то выводам. — Его голос и взгляд были ласковыми и добрыми, но в них не было ни сострадания, ни милосердия. А взгляд, как обычно, пустой и безжизненный.
Леже резко развернулся и взбежал вверх по ступеням к открытой двери. Я был немало удивлён, ибо не ожидал от старика такой прыти. Странно…
Охранник закрыл дверь и я погрузился в полную темноту.
Темнота дарила мне милосердное забытье, иллюзию покоя, изредка нарушаемую тюремщиком, приносившим мне миску похлёбки и кусок чёрствого хлеба. Все попытки разговорить его были безуспешными. Поэтому я не ведал, сколько прошло времени.
Пока я «наслаждался» темнотой и тишиной, было много времени для переосмысления пройденного пути. Тем более, что Леже предложил мне самому догадаться о причинах нашего ареста. Но сколько бы я не думал, сколько бы не выдвигал предположений о преступности наших деяний и устремлений, никак не мог прийти к требуемым выводам. По всем законам — и мирским и Божьим мы не совершили ничего, что было бы непотребно и богопротивно.
Долго, очень долго тянется время, особенно, когда себя занять нечем. Я не привык вести праздный образ жизни, но, увы, меня к этому вынудили. Наконец, когда я уже отчаялся и решил, что проведу здесь остаток своих дней, за дверьми зазвучали шаги нескольких человек, идущих по тюремному коридору. Раздался скрежет ключа в замочной скважине, удар открываемого засова. Дверь отворилась, вошла охрана. От света факелов заслезились глаза. Внесли маленький столик и два табурета. Допрос будет, мелькнула мысль, вот только почему здесь? Почему не в допросной? Неужели всё уже решено и мне осталось лишь выслушать приговор? И где, в конце — концов, сам мэтр Леже, ведь он обещал прийти?
Леже вошёл в камеру степенной походкой, на ходу осенив меня крестным знамением. За ним семенил маленький, сгорбленный монах с писчими принадлежностями.
Писарь присел за столик и разложив на нём пергамент, перо и чернильницу кивнул мэтру Леже. Тот устроился на табурете напротив меня.
— Итак, сын мой, что ты можешь нам рассказать?
Мне стало смешно. Что я мог им рассказать, если я не знаю, что они хотят от меня услышать. Леже согласился с этим доводом.
— Хорошо, тогда расскажи нам о себе. — Попросил он.
— Зачем, — я пожал плечами, — вы и так знаете обо мне всё.
— Это для архива.
— Ну, разве только… — Я вкратце рассказал о своей незавидной жизни.
— Рассказ твой лаконичен и краток и из него не сделаешь вывода о том, что подвигло тебя начать исследования по лечению и предупреждению моровых болезней. Что стало первопричиной этого?
— Смерть и Бог.
— В каком смысле? Поподробнее.
— Во время последней вспышки чумы, умерли дорогие мне люди — бабушка и моя невеста. Этих людей я любил больше всего на свете. Кроме них у меня на этом свете больше не было никого. — Воспоминания накатили на меня с такой силой, что я не смог сдержать слёз. Душа стонала от боли и божьей несправедливости.
— Я понимаю, — мэтр Леже был сама участливость, — и что потом?
— Я проклял Бога!
— Вот как! — он вздёрнул брови. Повернувшись к писарю, попросил — Брат мой, прошу Вас последние слова не записывать.
Повернувшись ко мне, он мягко улыбнулся:
— Не стоит горячиться. Молодости свойственны категоричность и максимализм. Продолжайте, пожалуйста.
Я судорожно вздохнул:
— Мне повезло, и я попал в Сорбонну. Здесь хорошо учат, и я многое узнал о болезнях. А когда узнал, то понял, что не Бог повинен в них, а дьявол. И я простил Бога!
При этих словах Леже обернулся и легонько кивнул писарю. Что я такого сказал?
— Пойми простую истину, сын мой, мы не можем винить или прощать Бога, это не наша прерогатива. Только Бог может карать и миловать. Запомни это и больше не забывай. Каких успехов вы добились на этом поприще?
— Мы поняли, когда и откуда приходит болезнь. Как излечить болезнь — мы ещё толком не знаем, но вот как предупреждать моровые болезни — мы поняли.
— И как же, позвольте знать, их предупредить? — с усмешкой спросил Леже.
— Нужно через кровь заразить человека слабой формой болезни, а он, переболев ею, получит защиту. Будто Ангел будет охранять его от смерти. Но самое ужасное то, что мы не успели выяснить какая должна быть доза препарата и где брать эту слабую форму недуга.
— Вот это хорошо, — с вздохом облегчения произнёс Леже.
— Но почему? — Возмутился я. Он мне не ответил и, повернувшись к писарю, произнёс:
— Брат мой, подайте заключённому допросный лист на подпись. Он человек грамотный и сумеет написать там свою фамилию.
Сложив листы пергамента так, чтобы я мог видеть текст на верхней его части и место для подписи на нижней, монах подал мне перо. Я расписался.
— Всё в порядке, ничего не упущено? — Спросил Леже.
— Всё в полном порядке, мэтр, — поклонился писарь.
— Покиньте нас все!
Все присутствующие, включая стражу, вышли и закрыли за собой дверь. Леже молча смотрел на меня тем взглядом, каким смотрят на нашкодившего мальчишку.
— Что всё это значит, мэтр Леже, объясните мне! Что происходит?
— Не твоё это, сын мой, не твоё, мне очень жаль, но слишком рано. Всему своё время. Нельзя так…
— Что значит не сейчас, мэтр? Что Вы хотите этим сказать? Я не понимаю? — Кричал я в спину уходящего Леже.
Он задержался в дверях и, не оборачиваясь, сказал:
— Мне жаль тебя, мой мальчик, но всему своё время.
Дверь закрылась, и я снова остался в полной темноте…
Как мне показалось, я просидел в тёмной, сырой камере целую вечность, когда меня вытащили во двор. Солнечный свет надолго ослепил. Когда я проморгался, увидел стоящий в центре двора стол, за которым вальяжно расселся незнакомый, дородный монах, с пронзительным взглядом светло-зеленых глаз. Щурясь, он долго смотрел в мою сторону, затем достал стеклянную чечевицу в серебряной оправе, приложил к правому глазу и ещё раз внимательно осмотрел меня.
— Мишель Ломбер! — Звучным голосом произнёс он, — Ты обвиняешься в связи с дьяволом, колдовстве, в организации тайного общества, направленного на захват власти, умерщвлении младенцев, богохульствах и богомерзких деяниях.
— Кто меня обвиняет? — Странно, но я был абсолютно спокоен, хотя и знал, что и одного из этого букета обвинений достаточно, чтобы отправить на костёр.
— Кто обвиняет? — Иронично спросил монах, — Тебе недостаточно, что Я прочитал список твоих преступлений?
— Я не знаю кто ты. И только списка недостаточно для того, что бы человека обвинить в том, чего он не совершал.
— Позвольте мне, Великий Инквизитор! — Только сейчас я заметил за тем же столом мэтра Леже. Бог ты мой, какие люди пришли! Сам Великий Инквизитор!
— Прошу.