И тут слово взял мой товарищ. Он очень доходчиво и красноречиво объяснил, что всем известные муравьи, термиты, или, скажем, пирании, оставаясь совершенно незаметными по причине малых размеров, тем не менее, способны в считанные мгновения обглодать куда больший объект, нежели имеющаяся в наличии треска. Он, мол, сам был свидетелем тому, как один студент не смог влезть на дерево, поскольку упомянутые термиты мигом съедали ту часть ствола, на которую тот успевал подняться. А другие слопали королевский корабль, пока король со свитой поднимался на его борт по сходням... В конце концов, об их бесчинствах можете спросить любого королевского казначея, он вам такое порасскажет... Бывший студент сыпал примерами как из дырявого мешка, и закончил тем, что за полученным заказом нужно следить самостоятельно. От него требовалось - что? Чтобы он принес. Он и принес. А дальше - не его забота, что посетитель со своим заказом будет делать. Самому съесть, или кому-нибудь скормить - его не касается.
Хозяин, независимо от того, поверил он этому объяснению или нет, принял сторону слуги, поскольку оно, это самое объяснение, в будущем сулило его заведению определенную прибыль.
В общем, дело кончилось тем, что, пользуясь численным превосходством, с посетителя было содрано столько, сколько полагается, а в таверне появилось нововведение - полпорции. То есть, во избежание происшествий со всякими термитами, требуемое можно было получить сразу в половинном виде. За половину цены. Или чуть больше половины. Причем недоеденное одним заказчиком сегодня можно было завтра выдать за половину порции... Впрочем, - спохватился Рамус, - это только мое предположение.
- За что же твоего товарища выкинули? - спросил Владимир.
- За идею. В том смысле, что когда хозяин предложил ему поучаствовать в таверне на паях, товарищ запросил за свою идею
большую половину
выручки.
- Наверное, именно с тех пор ты и ешь так быстро, - попробовал поддеть его Владимир. - Чтобы никто не опередил тебя снизу.
- Ну да, - простодушно ответил Рамус.
Кстати сказать, в процессе рассказа он забрал у Владимира его рыбину для наглядной демонстрации и как-то незаметно съел ее сам.
Владимир, как ему показалось, - совершенно справедливо, посчитал студента пострадавшим вовсе не за идею, а потому он решил рассказать свою собственную историю. Он когда-то прочитал одну байку, и решил сделать из нее повествование, по возможности, не уступающее рамусовым. Призвав на помощь всю свою фантазию, он как мог более приближенно к средневековым обстоятельствам, поведал, как некий рыцарь, после кончины отца став сеньором, принимал присягу у своих вассалов. Ему, по древнему обычаю, приподнесли поднос из обычного дерева, на котором возвышалась груда золотых монет. Рыцарь вежливо поблагодарил и набил монетами карманы своего платья, а поднос распорядился отнести слугам на кухню. Когда же приносившие присягу, несколько придя в себя от изумления, вызванного таким поступком, аккуратно намекнули, что, мол, ваши доблестные предки, включая вашего отца, подношения не принимали, а возвращали его подносившим, он разразился речью в том смысле, что, конечно же, его доблестные предки, включая его отца, были людьми необыкновенными, не ему чета, и он сам безмерно скорбит о том, что они в настоящий момент не с ним.
Закончив, как мог, свое повествование, Владимир скосил глаза в сторону сэра Ланселота и Рамуса, ожидая увидеть на их лицах улыбки, однако жестоко просчитался. Он встретил устремленные на него взгляды, явно ожидавшие продолжения. И смешался.
- Ну? - с нетерпением произнес Рамус, опередив сэра Ланселота, очевидно собиравшегося задать тот же самый вопрос. - А дальше?
- Что - дальше? - смущенно пробормотал Владимир.
- То есть как - что? - на этот раз, это был сэр Ланселот. - Твоя история не может закончиться в самом начале.
После чего высказался в том смысле, что рыцарь, вне всякого сомнения, заслуживает самых добрых слов, ставя отца и предков выше себя, что наверняка далее должна следовать речь, в которой он превозносит их достоинства и описание их рыцарских подвигов. И изложения этой самой речи они с Рамусом как раз и ждут.
В общем, если представить себе, что Владимир участвовал в соревновании лучников, его стрела прошла приблизительно в миле от мишени.
- Дальше я забыл, - угрюмо буркнул он. Сколько раз он давал себе зарок ничего не рассказывать, поскольку все его истории воспринималсь с точностью до наоборот!
- Это не страшно, - постарался подбодрить его Рамус. - Ты еще молод, так что проблемы с памятью тебе пока еще не грозят. В отличие от одного рыцаря. Он, понимаешь, входя в возраст написания мемуаров...
- Что ты там опять плетешь? - возмутился сэр Ланселот. - Какое-такое написание? У тебя, должно быть, несварение. Ишь, сколько слопал. За десятерых...
- Кто хорошо ест, тот хорошо работает, - заметил на это Рамус. - Сам-то рыцарь, разумеется, ничего не писал, просто он решил последовать чьм-то уговорам сохранить для потомков свои подвиги, которых за свою жизнь совершил немало, и должен был их рассказывать специально приглашенному борзописцу, а тот - за ним записывать. А что тут такого? Очень многие достойные рыцари так поступали. К примеру, сэр Гальфрид Монмутский, Кретьен де Труа, Вольфрам фон Эшенбах, Шеймлесс Лайр... Да мало ли кто еще? Однако память у него по причине возраста ослабла, причем это становилось заметнее с каждым днем, и в процессе создания мемуаров дошло до того, что рыцарь не мог вспомнить даже вчерашние события, не говоря уже о временах его юности. Никакие народные средства, в том числе узелки на память, не помогали, поскольку, глядя на завязанное узлом копье, рыцарь все равно не мог вспомнить, зачем он это сделал. Конечно, в этом не было бы большой беды, но дело осложнялось тем, что он попутно продиктовал завещание, которое спрятал вслед за тем неизвестно куда. Пошел слух, что в этом самом завещании он честно, поровну, разделил свое имущество между тремя сыновьями, и это, конечно, совершенно не устраивало четвертого сына. Четвертый сын положил массу трудов на то, чтобы изыскать хоть какое средство, которое могло бы помочь, пока, наконец, какой-то проходящий лекарь не дал ему дельный совет. Среди определенной части лекарей, особенно древнегреческих, бытовало мнение, что запоминание чего-либо легче всего осуществляется под музыку. Оно родилось не на пустом месте, а из соседства двух школ: философской и музыкальной, отделенных одна от другой забором. Преподаватель философской школы заметил, что его ученики прочнее усваивают материал, когда из-за забора доносятся звуки музыки, чем вопли наказуемого розгой нерадивого будущего аэда. Он даже потом защитил на эту тему диссертацию, утраченную с течением веков. Все очень просто. Не надо ничего завязывать или записывать, тем паче, если неграмотный. Повтори что-нибудь несколько раз вслух, пока кто-нибудь рядом на струны терзает или в дуду дудит - и дело в шляпе. А там, может быть, под эту самую музыку и вообще все забытое вспомнить можно. Главное - начать.
Вот четвертый сын и притащил в замок менестреля с мандолиной. Или наоборот. И ходит с ним везде, стараясь поближе к отцу оказаться. Как только удалось - делает знак, и менестрель этот играть начинает.
Поначалу думали - с ума спятил, а потом привыкли. И даже средство это вроде как помогать стало. В том смысле, что рыцарь теперь точно помнил, какой узелок где завязал, а вот зачем - пока еще нет, так ведь лиха беда начало...
Только это начало окончилось ничем. Выяснилось, что музыкальные предпочтения у братьев разные. Один - про походы любит слушать, другой - фривольные песенки, третий - вообще предпочитает волынку, а менестрель четвертого, так тот вообще, кроме одной-единственной мелодии, ничего играть не умел. А потому каждый брат завел себе собственного композитора, и замок превратился в какую-то консерваторию: здесь одно дудят, там - другое. И, что самое неприятное, старик-отец от этого пришел в такое состояние, что пока не заиграет кто-нибудь - вообще ничего не помнит, даже речь родную, и ту... Зато как только услышит, тут-то его и прорывает. Ладно бы, понятно выражался, а то все по-древнегречески ругался.
Сэр Ланселот на это заметил, что всегда утверждал, будто ученье до добра не доведет. К тому же, добавил он, стоило ли так уж беспокоиться из-за наследства, если для рыцаря главное - слава и честь, каковые можно добыть исключительно оружием. Ну, и соответствующими поступками. Хотя оружие, если вдуматься, главнее. Потому как ежели, к примеру, сарацину просто сказать, что он неправ, являясь сарацином, он может и не согласиться. Но если при этом как следует ткнуть в него мечом, это делает его более сговорчивым.
- А ведь были времена, когда наши рыцари братались с их рыцарями, - заметил Рамус. - Побратаются, и едут себе колошматить кого-нибудь третьего.
- Были, - согласился сэр Ланселот. - Только давно кончились. Вероломные они какие-то стали.
- Или жадные, - предположил Рамус.
- Ты это в смысле выкупа?
- Ну, и это тоже. Мне другое говорили. Будто, братаясь, рыцари всем, что при них наличествовало, полностью менялись.
- Поначалу так и было, - подтвердил сэр Ланселот. - Потом только оружием, а затем и этот обычай отвергли.
- Насчет одежды, сарацинов понять вполне можно, - заявил Рамус. - Они ведь там у себя в шелках да восточных тканях щеголяют. Им поменяться одеждой с рыцарем, который неизвестно сколько, неизвестно где шлялся, исполняя обет не снимать доспехов... Я бы, честно говоря, тоже меняться не стал. К тому же, у сарацин, из их привычки к роскоши, оружие украшено золотом, серебром и драгоценными камнями. Так что при обмене они только теряли. Зато рыцари, вернувшись к себе, продавали вымененное, и оставались при хорошем барыше. После чего снова отправлялись брататься. Отсюда, кстати, и у нас пошел обычай богато украшать оружие - чтобы жалко было потерять...
Вопреки обыкновению, сэра Ланселота заявление Рамуса не разгневало, а позабавило. В том смысле, насколько далекие от военных походов люди невежественны в отношении оружия вообще и рыцарского благородства в частности. Рыцарь, нравоучительно заметил он, всегда должен полагаться на свою правую руку, в которой держит меч или копье, а не на левую, со щитом.
- Теперь мне все ясно!.. - неожиданно воскликнул Рамус, хлопнув себя по лбу.
- Что тебе ясно? - тут же подозрительно осведомился сэр Ланселот.
- Почему была проиграна битва при каком-то там оазисе. Тогда предводитель, обращаясь к ведомым им рыцарям, именно так и сказал, ну, про руки. Только не объяснил, что имеет в виду. Те же поняли его по-своему, надели щиты на правую руку, а поскольку левшей среди них не нашлось, они без толку махали вооружением, но, к счастью, их повязали раньше, чем они успели нанести друг другу тяжелые ранения.
- Я вот не понимаю, почему ты все время твердишь о выкупе? - пожал плечами сэр Ланселот. - Рыцари, в каком бы ордене они ни состояли, или даже будучи отдельными неорганизованными представителями этого славного сословия, приносят клятву, - и прежде всего, самому себе, - либо победить, либо остаться на поле боя. Взять, к примеру, моего старинного приятеля, сэра Блумера, которого мы видели совсем недавно спешащим на поединок...
- То есть, если я правильно понял, - опять, очень неучтиво, перебил Рамус, - он всегда выходил победителем?
- С чего это ты взял? Вовсе не всегда. Иногда удача отворачивалась от него, но даже тогда он проявлял чудеса храбрости и воинской смекалки. Как-то раз он в одиночку захватил в плен десять сарацинских рыцарей. Он привел их в лагерь, а когда его спрашивали, как ему это удалось, скромно отвечал, что, мол, устроил засаду, а потом окружил, заставил сдаться и крепко связать друг друга. Это случилось ночью; лагерь сразу же стал похож на потревоженный улей. А потом он как-то сразу значительно опустел. Только на рассвете выяснилось, что сэр Блумер пленил каких-то пастухов, но это вовсе не умаляет его доблести, ибо, окажись напротив его засады не пастухи, а сарацинские рыцари, он поступил бы с точно такой же доблестью. В темноте же каждый может ошибиться.
- И что он сделал с этими пастухами? - спросил Рамус. - Отпустил за выкуп, я полагаю?
- Он оставил их в лагере, поскольку к ним приближалось огромное войско, а исчезнувшие ночью, - для которых поступок сэра Блумера, вне всякого сомнения, послужил примером, - еще не вернулись. Так что им пришлось отступить на заранее подготовленные корабли, поднять паруса и достойно уплыть, осыпав напоследок противника жесточайшей бранью и издевательствами в том смысле: "Что, взяли? Попробуйте догнать!.."
- Вообще-то, - заметил Рамус, - во избежание всяких недоразумений, для отправляющихся в поход было бы неплохо прибегать к услугам ученых. Вот древние греки и римляне, к примеру, обращались ко всяким прорицателям, оракулам там, и уже после получения совета решали, как быть. Конечно, шарлатанов было пруд пруди, иногда и накладки случались. Как-то раз, например, одному полководцу предсказали, - он как раз возле реки остановился, не зная, переправляться или нет, поскольку на противоположном его противник занял на удивление хорошие позиции, - что, мол, ежели перейдешь, великая армия потерпит поражение. Ну, он обрадовался, полез в драку и тут же был разбит, потому что неверно истолковал, какая именно армия имеется в виду. Наука же с тех пор сделал огромный шаг вперед, признав всякие гадания за обман и взяв на вооружение астрологию и результаты опросов общественного мнения.
Сэр Ланселот презрительно фыркнул, а потом расхохотался.
- Мне говорили про сэра Чаттербокса, того самого, с которым собирался биться сэр Блумер, что он, повздорив как-то с одним из своих соседей, собрался задать ему хорошенькую трепку. Собрав своих вассалов, он уже совсем было подался в поход, но, на беду, решил посоветоваться со своим, как ты его называешь, астрологом. Тот, по своему обыкновению, лыка не вязал, поскольку занимался тем, что менял воду в водяных часах на вино, - так, мол, они точнее показывают время, - а потому ничего внятного из него выжать не удалось. Единственное, что он сообщил с важным видом, было нечто вроде: ты победишь в том случае, если твой враг не увидит волос на затылках твоих рыцарей. После чего собрался уточнить свое предсказание, поднявшись на башню к своим инструментам, но по дороге выпал за стены замка в ров с водой и куда-то уплыл. Само собой разумеется, предсказание звучало странно, но сэр Чаттербокс решил-таки ему последовать, после чего он и все его вассалы постриглись налысо. Затем они отправились в поход, где потерпели сокрушительное поражение.
- Он поступил неправильно, - попытался объяснить Рамус, - потому что...
- Разумеется, неправильно, - прервал его рыцарь. - Что толку сбривать волосы, если голова скрыта шлемом? Вот если бы они вступили в бой без шлемов, тогда другое дело.
- Тогда они могли бы и победить, - заметил Рамус. - Солнце, отражаясь от их голов, слепило бы противникам глаза. Очень жаль, что астролог не успел обратиться к звездам, изучив расположение которых он, вне всякого сомнения, дал бы более точный прогноз. Хотя бы погоды.
- Астролог, наверное, имел в виду, что они не должны показывать врагу спину, - попробовал защитить предсказателя Владимир.
- Ты что же, думаешь, они сражались без доспехов? Голыми? - не понял сэр Ланселот.
- Это древние греки голыми сражались, - спас Владимира Рамус. - Им климат позволял. А у нас зимы суровые бывают, нам нельзя. Внутри доспехов голыми тоже нельзя - если сильный мороз, так и прилипнуть недолго... А вот скажи мне, сэр рыцарь, - он совершенно неожиданно осмелился задать вопрос. - Только честно. Неужели ты не обращался к астрологам, когда отправился искать Грааль?
- Во-первых, я всегда честен, - высокомерно заметил сэр Ланселот, надувшись, как индюк. - А во-вторых, выше этого... Ну да, обращался, - тут же, без всякого перехода, признался он, чем подтвердил "во-первых". - Но это совсем иное дело. Я зашел к нему в лавку...
- Он что - лавочник? - неподдельно удивился Рамус.