Как ни сопротивлялись сэр Первый и сэр Второй этому приговору, ибо поиздержались сильно: один который год без урожая, у другого половина владений пеплом улетело, - а подчиниться пришлось. Бросили жребий, и первым выпало принимать противника сэру Второму.
Присутствие третьих лиц и поставленное условие заставили его приуныть, поскольку мешали покончить древний семейный спор обычным порядком, однако кто-то из слуг дал ему мудрый совет. Если нельзя превзойти хитростью, нужно действовать напролом. То есть, закатить такой пир, чтобы слава о нем осталась в веках, чтобы про любой другой пир, каковому надлежало состояться, говорили: "Разве ж это пиршество? Вот у сэра Второго..." Таким образом, его противнику не останется ничего, кроме как сгореть со стыда. Не все же на него пожары напускать...
Совет этот пришелся сэру Второму по душе, и он, собрав все остававшиеся средства, а также заложив кое-что из имущества и погрязнув в долгах, закатил такое, что его противник, - даже если бы он вдобавок к тем способам, к которым прибегнул сэр Второй для раздобывания денег, сам продался бы со всей семьей в рабство, - превзойти был не в состоянии. Один жареный слон на вертеле чего стоил...
За неделю из месяца, отведенного до ответного пиршества, сэр Первый так ничего придумать и не смог, а потому, решив не дожидаться окончания срока, - уже хотя бы потому, что единственного слона в королевстве приобрел сэр Второй, а значит, переплюнуть его не было никакой возможности, - назначил на завтра аутодафе прямо во дворе своего замка. Поскольку денег не хватило даже на дрова, он решил торжественно сгореть со стыда, на что, как мы помним, и рассчитывал сэр Второй.
И вот, когда он, взгромоздившись на помост, покраснел настолько, что уже стал ощущаться запах горелого, и одежда на нем затлела, кто-то из старых слуг вдруг воскликнул: "Эврика!", что означает: "Спасен!", поскольку был филантропом и знал множество языков. В то же самое мгновение небо разразилось проливным дождем, и рыцарь, таким образом, был спасен дважды, поскольку слуга, как выяснилось, имел в виду не ливень, а добрый совет. Он предложил промокшему насквозь рыцарю пригласить на охоту других каких-нибудь рыцарей, состоянием равным ему, и на привале, так, между прочим, поведать им, что сэр Второй, в знак примирения, взял себе за обычай закатывать знатные пиршества. И посмотреть, что из этого получится.
Сэр Второй так и поступил, результатом чего явилось великое множество униженных и оскорбленных сэром Первым рыцарей, выстраивавшимся у ворот замка последнего в виду желания примирения...
- И что же? - спросил сэр Ланселот, хотя угадать окончание этой истории было несложно.
- Они его съели. Или объели. Начисто. И сэр Первый был вынужден бежать под покровом ночи, переодевшись в платье Прекрасной дамы, куда-то на Восток, где поступил в пираты или стал благородным разбойником, - не помню. Кстати сказать, сэр Второй тоже не смог вполне воспользоваться достигнутым успехом. Он простудился, слег, его доспехи заржавели прежде, чем его смогли из них достать, так что остаток своей жизни он провел на ложе, в ожидании, пока милостивая природа естественным образом не избавит его от кокона, в который он угодил. Ну, то есть, пока ржавчина не съест доспехи совсем. Так и случилось, но сэр Второй достиг к тому времени преклонного возраста и наследников после себя не оставил...
Издательство "Наука" представлять не нужно. Прекрасные переводы, комментарии, оформление, подбор книг, - к одной из которых мы сейчас и обратимся. Издана она в 1988 году, ее автор - Йохан Хёйзинга, а называется она - "Осень Средневековья".
Прежде всего, о чем она?
"Книга нидерландского историка культуры Йохана Хейзинги, впервые вышедшая в свет в 1919 г., выдержала на родине уже более двух десятков изданий, была переведена на многие языки и стала выдающимся культурным явлением ХХ века. <...> "Осень Средневековья" рассматривает социокультурный феномен позднего Средневековья с подробной характеристикой придворного, рыцарского и церковного обихода, жизни всех слоев общества. Источниками послужили литературные и художественные произведения бургундских авторов XIV-XV вв., религиозные трактаты, фольклор и документы эпохи".
Но что кроется за приведенными выше строчками? Приводим фрагмент шестой главы, в которой, в том числе, говорится о рыцарских обетах.
"Можно назвать немало примеров, иллюстрирующих примитивный характер рыцарских обетов. Взять хотя бы стихи, описывающие "Обет цапли", дать который Робер Артуа вынудил короля Эдуарда III и английских дворян, поклявшихся в конце концов начать войну против Франции. Это рассказ не столь уж большой исторической ценности, но дух варварского неистовства, которым он дышит, прекрасно подходитдля того, чтобы познакомиться с сущностью рыцарского обета. Граф Солсбери во время пира сидит у ног своей дамы. Когда наступает его очередь дать обет, он просит ее коснуться пальцем его правого глаза. О, даже двумя, отвечает она и прижимает два своих пальца к правому глазу рыцаря. "Закрыт, краса моя? <...> -- "Да, уверяю Вас". -- "Ну что ж, -- восклицает Солсбери, -- клянусь тогда всемогущим Господом и его сладчайшей Матерью, что отныне не открою его, каких бы мучений и болимне это ни стоило, пока не разожгу пожара во Франции, во вражеских землях, и не одержу победы над подданными короля Филиппа":
"Так по сему и быть. Все умолкают враз.
Вот девичьи персты освобождают глаз,
И то, что сомкнут он, всяк может зреть тотчас".
Фруассар знакомит нас с тем, как этот литературный мотив воплощался в реальности. Он рассказывает, что сам видел английских рыцарей, прикрывавших один глаз тряпицею во исполнение данного ими обета взирать на все лишь единственным оком, доколе не свершат они во Франции доблестных подвигов. <...>
Значение обета состояло, как правило, в том, чтобы, подвергая себя воздержанию, стимулировать тем самым скорейшее выполнение обещанного. В основном это были ограничения, касавшиеся принятия пищи. Первым, кого Филипп де Мезьер принял в свой орден Страстей Господних, был поляк, который в течение девяти лет ел и пил стоя. Бертран дю Геклен также скор на обеты такого рода. Когда некий английский воин вызывает его на поединок, Бертран объявляет, что встретится с ним лишь после того, как съест три миски винной похлебки во имя Пресвятой Троицы. А то еще он клянется не брать в рот мяса и не снимать платья, покуда не овладеет Монконтуром. Или даже вовсе не будет ничего есть до тех пор, пока не вступит в бой с англичанами.
Магическая основа такого поста, разумеется, уже не осознается дворянами XIV столетия. Для нас эта магическая подоплека предстает прежде всего в частом употреблении оков как знака обета. 1 января 1415 г. герцог Иоанн Бурбонский, "желая избежать праздности и помышляя стяжать добрую славу и милость той прекраснейшей, коей мы служим", вместе с шестнадцатью другими рыцарями и оруженосцами дает обет в течение двух лет каждое воскресенье носить на левой ноге цепи, подобные тем, которые надевают на пленников (рыцари -- золотые, оруженосцы -- серебряные), пока не отыщут они шестнадцати рыцарей, пожелающих сразиться с ними в пешем бою "до последнего". Жак де Лален встречает в 1445 г. в Антверпене сицилийского рыцаря Жана де Бонифаса, покинувшего арагонский двор в качестве "странствующего рыцаря, искателя приключений". На его левой ноге -- подвешенные на золотой цепи оковы, какие надевали рабам, -- "emprise" ["путы"] -- в знак того, что он желает сразиться с кем-либо. В романе о "Маленьком Жане из Сэнтре" рыцарь Луазланш носит по золотому кольцу на руке и ноге, каждое на золотой цепочке, покане встретит рыцаря, который "разрешит" его от emprise. Это так и называется -- "delivrer" ["снять путы"]; их касаются в рыцарских играх, их срывают, если речь идет о жизни и смерти. Уже Ла Кюрн де Сент-Пале отметил, что согласно Тациту, совершенно такое же употребление уз встречалось y Древних хаттов. Вериги, которые носили кающиеся грешники во время паломничества, а также кандалы, в которые заковывали себя благочестивые подвижники и аскеты, неотделимы от emprises средневековых рыцарей.
То, что нам являют знаменитые торжественные обеты XV в., в особенности такие, как Обеты фазана на празднестве при дворе Филиппа Доброго в Лилле в 1454 г. по случаю подготовки к крестовому походу, вряд ли есть что-либо иное, нежели пышная придворная форма. Нельзя, однако, сказать что внезапное желание дать обет в случае необходимости и при сильном душевном волнении утратило сколько-нибудь заметно свою прежнюю силу. Принесение обета имеет столь глубокие психологические корни, что становится независимым и от веры, и от культуры. И все же рыцарский обет как некая культурная форма, как некий обычай, как возвышенное украшение жизни переживает в условиях хвастливой чрезмерности бургундского двора свою последнюю фазу.
Ритуал этот, вне всякого сомнения, весьма древний. Обет приносят во время пира, клянутся птицей, которую подают к столу и затем съедают. У норманнов -- это круговая чаша, с принесением обетов во время жертвенной трапезы, праздничного пира и тризны; в одном случае все притрагиваются к кабану, которого сначала доставляют живьем, а затем уже подают к столу. В бургундское время эта форма также присутствует: живой фазан на знаменитом пиршестве в Лилле. Обеты приносят Господу и Деве Марии, дамам и дичи. По-видимому, мы смело можем предположить, что божество здесь вовсе не является первоначальным адресатом обетов: и действительно, зачастую обеты дают только дамами птице. В налагаемых на себя воздержаниях не слишком много разнообразия. Чаще всего дело касается еды или сна. Вот рыцарь, который не будет ложиться в постель по субботам -- до тех пор, пока не сразит сарацина, а также не останется в одном и том же городе более пятнадцати дней кряду. Другой по пятницам не будет задавать корм своему коню, пока не дотронется до знамени Великого Турки. Еще один добавляет аскезу к аскезе: никогда не наденет он панциря, не станет пить вина по субботам, не ляжет в постель, не сядет за стол и будет носить власяницу. При этом тщательно описывается способ, каким образом будет совершен обещанный подвиг.
Но насколько все это серьезно? Когда мессир Филипп По дает обет на время турецкого похода оставить свою правую руку не защищенной доспехом, герцог велит к этой (письменно зафиксированной) клятве приписать следующее: "Не угодно будет грозному моему господину, чтобы мессир Филипп По сопутствовал ему в его священном походе с незащищенной, по обету, рукою; доволен будет он, коли тот последует за ним при доспехах, во всеоружии, как то ему подобает". Так что на это, кажется, смотрели серьезно и считались с возможной опасностью. Всеобщее волнение царит в связи с клятвою самого герцога.
Некоторые, более осторожные, дают условные обеты, одновременно свидетельствуя и о серьезности своих намерений, и о стремлении ограничиться одной только красивою формой. Подчас обеты близки к шуточному пари, вроде того, когда между собою делят орех-двойчатку -- бледный отголосок былого. Элемента насмешки не лишен и гневный Voeu du hИron: ведь Робер Артуа предлагает королю, выказавшему себя не слишком воинственным, цаплю, пугливейшую из птиц. Когда Эдуард принимает обет, все смеются. Жан де Бомон, -- устами которого произносятся приведенные выше слова из Voeu du hИron, слова, тонкой насмешкой прикрывающие эротический характер обета, произнесенного за бокалом вина и в присутствии дам, -- согласно другому рассказу, при виде цапли цинично клянется служить тому господину, от коего может он ожидать более всего денег и иного добра. На что английские рыцари разражаются хохотом. Да и каким, несмотря на помпезность, с которой давали Voeux du faisan, должно было быть настроение пирующих, когда Женне де Ребревьетт клялся, что если он не добьется благосклонности своей дамы сердца перед отправлением в поход, то по возвращении с Востока он женится на первой же даме или девице, у которой найдется двадцать тысяч крон... "коль она пожелает". И этот же Ребревьетт пускается в путь как "бедный оруженосец" на поиски приключений и сражается с маврами при Гренаде и Сете".
...Наутро двое из путешественников остались, по большому счету, без завтрака, поскольку за то недолгое время, пока они плескались в потекавшем неподалеку ручье, разводивший костер прожорливый Рамус отправил внутрь себя остатки оленины, оставив спутникам по копченой рыбине и доброму куску хлеба. Сэр Ланселот собрался было заслуженно наказать вечного студента, очевидным образом объевшего товарищей, однако тот поставил условием: он согласен принять наказание в том случае, если один эпизод из его бурной жизни не заставит этих самых объеденных товарищей улыбнуться. Поскольку пять минут смеха, как известно, заменяют жареного фазана. На целого фазана он, конечно, не претендует, но на ножки, или, там, крылышки, попробует.
Когда он учился в одном университете (было бесполезно уточнять, в каком именно), среди них имелся один студент, по причине своей беспутности постоянно становившийся предметом жалоб со стороны добропорядочных горожан. Какое-то время ему удавалось оправдываться, - и, должно признаться, это у него получалось мастерски, - но, в конце концов, он был изгнан "за плохое поведение", что вызвало дикое удивление даже у тех, кто и в самом деле вел себя плохо. Оставшись без средств к существованию, - в университете он мог хотя бы подъедаться, а уж откуда он взял деньги на обучение, про то никто не имел ни малейшего понятия, - этот самый студент пристроился работником в какую-то городскую таверну, где, благодаря природному таланту вывернуть любую ситуацию себе на пользу, предполагал задержаться надолго. Конечно, его выкинули и оттуда, но прежде я сам стал свидетелем одной его проделки, когда наведался в эту таверну поужинать. В тот вечер на ужин подавали рыбу, и один из очень прилично одетых посетителей заказал себе большую треску. Но, поскольку время было позднее, а посетителей не ожидалось, этой самой большой треской студент-официант распорядился в свою пользу и уже успел уничтожить половину. Другой, на замену, не было. Мы как раз сидели в кладовой, когда хозяин громким голосом велел нести заказ.
Ситуация, на мой взгляд, складывалась безвыходная.
Однако мой товарищ, ничтоже сумняшеся, уложил остатки рыбины на блюдо, целой стороной вверх, и уверенно направился к заказчику, прихватив свободной рукой кувшин вина. Поставив блюдо на стол, он посоветовал посетителю начать с прекрасного вина (каковое и в самом деле было таким), ибо только в этом случае он сможет получить от ужина истинное наслаждение.
Посетитель отнесся к его совету с должным вниманием, а бывший студент, тем временем, вернулся в кладовую, где я с нетерпением ожидал долженствующего вот-вот разразиться скандала. И он не заставил себя ждать.
Выпив вино, посетитель ухватил поудобнее треску, и тут же обнаружил ее половинчатость. Не веря самому себе, он развернул рыбу обратной стороной и увидел торчащие кости. Продолжая не верить, он позвал хозяина, чтобы тот освидетельствовал поданный заказ. У хозяина глаза полезли на лоб, он поначалу потерял дар речи, после чего взревел, призывая моего товарища. Я постарался забиться в самый дальний угол, пожалев, что не ушел раньше, прежде изданного хозяином рыка, в то время как товарищ направился к столу совершенно спокойно. И так же спокойно выдержал обрушившийся на него шквал гневных выражений и размахивание над головой злополучной треской.
Наконец, улучив минуту затишья, он произнес, обращаясь к заказчику:
- Ваша милость вино пили?
Тот ответил утвердительно, не понимая, к чему такой вопрос. Хозяин тоже стих.
- Так вот, пока вы пили вино, вашу рыбу кто-то ел, - заявил мой товарищ.
- То есть как это - ел?
- А так. Снизу. Неужели вы хотя бы на мгновение могли представить, чтобы я позволил себе подать на стол неполноценный продукт?
Ошеломленный наглостью ответа и невозмутимым видом отвечавшего, посетитель, тем не менее, на всякий случай заглянул под стол.
- Но там никого нет...