Идите сюда, Жюли! Вы станете делать все, что прикажет вам эта дама. Для начала покажите ей дом, пусть она убедится, что, кроме вас двоих, в нем никого нет. Но предупреждаю, сударыня,
я даю вам всего лишь передышку — время, чтобы все как следует обдумать. Завтра, в этот же час, я вернусь в надежде найти вас в более благоприятном расположении духа. Если же вы не измените своего отношения ко мне, мне придется силой добыть то, в чем мне откажет любовь и согласие. А вам, Жюли, я запрещаю выпускать госпожу из дома. Помните: вы отвечаете за нее головой!
И не говоря более ни слова, Вальбель покидает дом, выходит за калитку, садится в карету, ожидавшую его в двадцати шагах от усадьбы, и возвращается в Марсель, оставив маркизу в сильнейшем волнении и полнейшей растерянности.
"Едва женщины остаются вдвоем, как Жюли тотчас подбегает к маркизе.
— Ах, сударыня! — восклицает она. — Дозвольте мне принести вам свои извинения: господин граф попросил меня назваться его родственницей, но я не знала, что притворство мое причинит вам вред. Я не состою в родстве с г-ном Вальбелем и никогда прежде не слышала фамилии Муассак. Меня зовут Жюли Дюфрен, и у меня в Марселе дом с меблированными комнатами. Коли вы боитесь тут оставаться, я могу проводить вас к себе. Я знаю: этим поступком я навлеку на себя гнев господина графа, но мне очень хочется загладить свою вину перед вами, так что ваше прощение будет мне наградой.
— Как, мадемуазель! Неужели вы готовы пренебречь угрозами человека, желающего моей гибели, и предложить мне пристанище? Но ведь он может отомстить вам!
— Конечно, сударыня, но уж лучше попытаться обмануть господина графа, чем мучиться от
угрызений совести за то, что я причинила вред такой почтенной даме, как вы.
— Тогда почему вы не проводите меня к матери?
— Я не знаю, где проживает ваша матушка: мне не поручали отыскать ее. Впрочем, когда я буду иметь честь поместить вас в надежное место, я смогу спокойно заняться ее поисками.
— А почему вы считаете, что у вас я буду в безопасности и Вальбель меня не отыщет?
— Вы пробудете у меня только до тех пор, пока я не найду дом, где остановилась г-жа де Шатоблан. Когда мы узнаем ее адрес, я немедленно провожу вас к ней, и Вальбель не успеет вас найти.
— В таком случае зачем нам ночевать здесь? Нам надо немедленно уходить.
— Это невозможно — я живу на другом конце города, почти в двух лье отсюда; о том, чтобы идти пешком, не может быть и речи, ибо час поздний и экипаж мы нанять не сможем. Но вы можете быть спокойны: мы одни, ключи от дома у меня, сейчас мы запрем все двери, а утром, когда рассветет, уедем отсюда.
Скрепя сердце г-жа де Ганж согласилась отложить побег на утро. Жюли уговорила ее поужинать, а потом отвела в богато обставленную спальню, уложила на удобную кровать, а сама устроилась рядом, на раскладной кровати, дабы в любую минуту быть под рукой у госпожи.
Здесь следует сказать, что интриганка Жюли, сумевшая втереться в доверие к маркизе, получала деньги не только от Вальбеля, но и от шевалье де Ганжа. Шевалье, во всем разделявший взгляды приятеля, отнюдь не намеревался отказаться от
мысли принудить маркизу уступить его страсти, а потом, согласно выработанному плану, заговорщики ее опозорят.
Возбужденная до крайности, г-жа де Ганж всю ночь не сомкнула глаз — ее обуревали самые мрачные мысли. Погрузившись в печальные думы о тех ловушках, кои судьба расставляла у нее на дороге, она с горечью сознавала, что вместо того, чтобы попытаться убрать их со своего пути или же обойти, она постоянно попадала в них. Со стороны могло показаться, что она настолько отчаялась, что предоставила фуриям заботу о продлении нити своей жизни, сотканной явно дочерьми Эреба из змеиных жал Мегеры. Что бы она ни делала, несчастье непременно обрушивалось на нее, и ей ничего не оставалось, как упиваться им... Увы, положение ее поистине плачевно, но только дураки не понимают, как можно находить наслаждение в несчастье.
Внезапно до ушей Эфразии донесся плеск весел, рассекающих волны, а затем с берега послышались грозные крики. Наспех одевшись, она бросается будить Жюли.
— Бежим, бежим отсюда, — тормошит она девицу. — Разве вы не слышите, какие жуткие крики доносятся с улицы? Сейчас эти люди станут ломиться в дверь!
Жюли не предупреждали о нападении, она в ужасе вскакивает с постели, и обе женщины мчатся к черному ходу.
— Не волнуйтесь, сударыня, — пытается успокоить маркизу Жюли, — вряд ли они ищут нас. Думается мне, что это алжирские пираты: они часто совершают набеги на этот берег. Но пока они будут ломать дверь, мы будем уже далеко.
Выскочив через черный ход, они успевают услышать треск сломанной входной двери и крики ворвавшихся в дом бандитов. К счастью для беглянок, никто за ними не гонится, и они беспрепятственно добираются до города.
Те, кого перепуганные женщины приняли за пиратов, — это шевалье де Ганж со своими людьми. Не станем повторять, почему он прибыл сюда, — нам об этом слишком хорошо известно. Шевалье не посчитал нужным предупредить о своем визите Жюли, а так как прибытие его более всего напоминало пиратский набег, неудивительно, что женщины убежали, а шевалье, не ожидавший ни от пленницы, ни от наемницы такой решимости, подумал, что Вальбель увез их обеих в город. Отрядить погоню ему в голову не пришло. Обнаружив, что дом пуст, он без промедления отправился назад, в Марсель, где нам вскоре предстоит встретиться с ним, ибо, явившись в город, он приступил к исполнению второй части плана, уверенный, что основную работу по его осуществлению сделает Жюли.
Женщины торопились изо всех сил и к пяти часам утра прибыли в дом Жюли.
Эфразии отвели комнату, и она, видя, что основные обитатели дома — женщины, успокоилась и решила проспать остаток ночи. Однако через некоторое время непонятный шум и мужской голос пробуждают ее. Она чувствует, что, невзирая на предпринятые ею предосторожности, кто-то проник к ней в комнату после того, как она легла спать. Она встает, зовет Жюли... Каково же было ее удивление, когда, распахнув окно и впустив в комнату свет, она обнаружила подле себя полуодетого мужчину!.. Увидев, что она открыла окно,
мужчина мгновенно ныряет в постель, которую она только что покинула... Эфразия хочет убежать... но появляется Жюли и останавливает ее.
— Что вам угодно, сударыня? — спрашивает она, а затем, указывая на мужчину, продолжает: — Разве этот господин обошелся с вами неподобающим образом?
— О чем вы говорите? Кто этот человек? Откуда он здесь взялся?.. Ах, значит, я по-прежнему нахожусь в руках мерзавцев и предателей! — И, с силой оттолкнув Жюли, она закричала: — Дайте мне пройти! Вы все собрались здесь единственно для того, чтобы погубить меня!
— Нет, нет, сударыня, — раздаются в ответ голоса обоих братьев ее мужа.
Запыхавшись, братья вбегают в комнату, и, увидев несчастную Эфразию в слезах, аббат заявляет:
— Сударыня, вы, как всегда, заблуждаетесь. Мы пришли извлечь вас из бездны позора, куда вы в очередной раз упали. Жюли, позовите сюда ваших товарок: пусть они посмотрят на особу, которую привела в ваш дом не нужда, а стремление к разврату!
В комнату с громким смехом входят пять или шесть падших созданий, и Эфразия понимает, что несчастье, беспрестанно ее преследующее, привело ее в один из тех притонов, которые городские власти терпят только для того, чтобы избежать еще больших зол.
Тем временем братья велят призвать полицейского комиссара, который и составляет протокол, удостоверяющий: 1) что дом, куда его пригласили, является домом терпимости; 2) что обитающие в нем девицы являются пособницами разврата; 3) что дама, представшая перед ним, является маркизой де Ганж, что подтверждают братья ее супруга, предъявившие тому убедительные доказательства; 4) и, наконец, что мужчина в постели является матросом с военного корабля и он, согласно его собственному признанию, провел ночь с маркизой.
Все, за исключением маркизы, ставят под протоколом свои подписи. Эфразия же, не выдержав сего омерзительного испытания, падает в обморок. В бессознательном состоянии ее относят в экипаж, с обеих сторон садится по охраннику, и карета без промедления мчит ее в Авиньон.
— Ах, дорогая матушка! — заливаясь слезами, восклицает несчастная, когда карета наконец останавливается у дверей дома г-жи де Шатоблан. — Ваша дочь вновь оказалась несчастнейшей из смертных! Недруги мои подстроили мне новую ловушку, куда я и попала исключительно из лучших побуждений!.. О, безжалостные, только смерть моя может их успокоить! А до тех пор мне, видно, судьба быть их жертвой, которую они, словно алчные пауки, затягивают к себе в сети, а потом пьют из нее кровь. Вот и теперь они смотрят на меня как на жертву и торопятся высосать из меня всю кровь. Только коса смерти способна разрубить их тенета!
Выплакавшись на груди у матери л немного успокоившись, Эфразия рассказывает обо всем, что с ней приключилось. Слушая, какие ловушки были устроены для ее дочери, почтенная мать содрогается от ужаса.
— А шевалье, сей любезный молодой человек, коего я считала своим другом, — говорит в
заключение дочь, — похоже, не только является одним из недругов моих, но и, чувствую я, навредил мне больше, чем все остальные, вместе взятые.
В ответ г-жа де Шатоблан рассказывает дочери обо всем, что ей удалось сделать за время своей поездки:
— Я провела в Марселе менее недели, так что когда вы, дорогая моя дочь, отправились в этот город, меня там уже не было. Прибыв в Марсель, я первым делом отправила вам письмо с четким указанием адреса. Письмо, полученное вами, было поддельным — во-первых, потому, что адрес был указан неразборчиво, и, во-вторых, потому, что болеть я не собиралась. Это же письмо побудило вас отправиться ко мне, в то время как, получи вы мое настоящее послание, вы бы узнали, что я в добром здравии и намерена скоро вернуться, так что в любом случае ехать ко мне нечего. Эта беспримерная по своей жестокости клевета^ заставляет нас, дочь моя, принять меры надежные и безотлагательные. Несомненно, именно завещание приводит их в бешенство, а потому все — и любовь, в которой они лицемерно вам клянутся, и ловушки, которые они расставляют вам, и интриги, которые они плетут у вас за спиной, — имеет единственную цель: заставить признать вас не способной управлять наследством от имени сына. Нам необходимо переиграть этих хитрецов, сделать так, чтобы у них не было никакой возможности навредить нам.
И обе женщины принялись обдумывать план, который, по причине непредвиденных событий, им уже вскоре пришлось осуществить.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Однажды благочестивая маркиза де Ганж, которой исполнение религиозного долга всегда доставляло истинную радость, отправилась в церковь Св. Агриколы приобщиться к мистерии вечного союза Творца со своим божественным Сыном, приявшим ради спасения рода людского грубый земной облик, дабы в облике этом принести искупительную жертву. Преклонив колена перед Его алтарем, чувствительная и чистая душой Эфра-зия, преисполнившись смирения, просила Господа нашего помочь ей не оступиться среди.подсте-регающих ее на каждом шагу опасностей.
Пока Эфразия молилась, в церковь вошел какой-то нищий в отвратительных лохмотьях. Заметив коленопреклоненную женщину, он подбежал к ней и, прервав ее молитву, с тоскою в голосе стал умолять ее... Маркиза поднимает глаза, но тут же, повинуясь неведомому ей чувству, отводит их и вновь устремляет взор на страницы раскрытого перед ней молитвенника.
— О нет, сударыня, нет, — шепотом молит ее оборванец, — не гасите затеплившегося в благочестивой душе вашей чувства сострадания! А если вы не верите словам моим, я готов, сударыня, проводить вас в свое убогое жилище, дабы вы сами могли удостовериться в моей правдивости и убедиться в беспросветной нищете моей.
И слезы рекой струятся из глаз несчастного. Чувствительная Эфразия видит только слезы нищего — не узнав в нем своего давнего врага. Она проникновенно произносит:
— Хорошо, друг мой, идите вперед, мои носильщики пойдут за вами.
Эфразия садится в портшез и приказывает слугам следовать за провожатым. Оборванец идет вперед, портшез движется на ним. Они сворачивают в узкую пустынную улочку, по обеим сторонам которой тянутся кособокие строения, низкие и грязные, свидетельствующие о беспросветной нужде их обитателей. Бедняга останавливается на обшарпанном крыльце одного из ветхих домов, носильщики опускают портшез, хозяйка выходит из него и идет за провожатым. Оборванец ведет ее по длинному коридору, который упирается в дверь, ведущую в погреб или подвал. Маркиза намерена войти в дверь, однако нищий не пускает ее; схватившись за ручку двери, он опускается перед Эфразией на колени.
— Ах, госпожа маркиза, — восклицает он изменившимся голосом, — не судите меня слишком строго! Господь справедливо покарал меня за преступление, в коем я перед вами виноват, и я смиренно принял его кару... Ах, сударыня, неужели вы еще не узнали меня? Знайте же: перед вами омерзительный Дешан, тот самый Дешан, который некогда заставил вас вынести столько страданий! Преступление сие делает меня недостойным вашего сострадания, а потому, госпожа моя, я прошу не за себя: будьте столь великодушны, сударыня, и обратите милосердный взор ваш на мучения людей, пребывающих в этом подвале! Праведный гнев небес, обрушившийся
на меня, вверг их вместе со мной в пучину нищеты.
И оборванец, в котором маркиза наконец узнает негодяя Дешана, распахивает дверь.
Опустив глаза, г-жа де Ганж видит на гнилом полу дряхлого старца, корчащегося в муках голода. Прерывистым дыханием своим старец пытается оживить слабенького младенца, ибо пустая грудь матери несчастного малыша, без сил распростершейся у ног старца, более не может питать свое чадо.
— Вот мое семейство, сударыня, — продолжает Дешан, — те, кого преступления мои довели до могилы. Ради них взываю я к вашему милосердию: разве невинный должен отвечать за преступления виновного?.. Мне ничего не надо, сударыня, только пожалейте этих несчастных, соблаговолите поддержать угасающую в них жизнь. Вместе со мной взывают они к вам — не дайте им преждевременно сойти в могилу, куда неумолимо влечет их судьба. Вскоре сумрак вечности затуманит их взор, и вместе с ними я спущусь в могильную бездну. Но я не хочу, чтобы там, куда мы все рано или поздно отправимся, они стали проклинать меня. Вот уже три дня, как в этом убогом пристанище нет ни крошки еды; и все, кто дорог мне на этом свете, вот-вот закроют глаза навеки, и мне останется только рыдать над их прахом и, умирая, видеть перед глазами плоды своей преступной жизни.
Тут слова его прервал пронзительный крик младенца, к коему присоединились скорбные мольбы матери и прерывистые стоны старца.
Разумеется, Дешан, осмелившийся умолять маркизу о сострадании, в свое время жестоко ос-
корбил ее; но в благородной душе Эфразии голос сострадания всегда заглушал голос злопамятства.
— Друг мой, — обращается она к Дешану, — вы причинили мне столько зла, сколько не причинил никто иной. Но зрелище, предложенное вами моему взору, причиняет мне еще большие страдания. Вы словно решили испытать меня: поступки ваши погружают меня в пучину горя. Но вы и сами несчастливы, поэтому я вас прощаю. Возьмите этот кошелек, в нем тридцать луидоров... Облегчите страдания вашей семьи, станьте на путь праведный; полагаю, не стоит вам повторять, что именно в школе несчастий человек учится следовать этим путем. За время, отпущенное вам небом, не пытайтесь более совершать поступки, которые заставят вашу совесть испытывать мучительные угрызения. Тогда вы поймете, что если вы, вспоминая свой жизненный путь, не станете проливать слезы, значит, вы готовы достойно встретить свою кончину.
— Ах, сударыня, — взволнованно отвечает спасенный Эфразией Дешан, — не уезжайте, заклинаю вас, я хочу назвать вам тех, кто заставил меня совершить то преступление... Мое признание станет для вас путеводным лучом!.. Во имя Господа, будьте милостивы и выслушайте меня, — это единственный способ, коим могу я отблагодарить вас за вашу доброту.