Когда мне было семнадцать, мама умерла ‒ и обязанности по готовке перешли ко мне. Я возвращался домой из школы, одевал фартук и подавал бургеры, картошку фри и куриные крылья. Это была моя первая работа, а сейчас, десять лет спустя, как оказалось, единственная. Когда мне было двадцать, отец позволил помогать ему с бухгалтерией, мы разделили смены: три дня в неделю работал он, четыре ‒ я.
Я знал, что дела в бизнесе шли не очень хорошо, но за последние несколько месяцев, с тех пор как умер отец, все резко пошло на спад.
Я прилагал все усилия, чтобы держать дело на плаву, однако этого было недостаточно: я был единственным сотрудником. Я готовил, обслуживал бар, убирал со столов, мыл полы и подметал. Я работал так семь дней в неделю ‒ с четырех вечера, когда мы открывались, до закрытия ‒ до двух ночи.
Удручало еще, что, несмотря на существование семи кровных братьев, никого из них не было рядом, чтобы помочь.
Да, все верно, нас было восемь. Мама с отцом вырастили восьмерых мальчиков в трехкомнатной квартире над баром, мы жили по четверо в комнате с двухъярусными кроватями. Когда мама умерла, Зейну было пятнадцать, Броку ‒ тринадцать, Бакстеру ‒ двенадцать, близнецам Ханану и Корин ‒ десять, Лусиану ‒ девять, Хавьеру ‒ самому младшему в нашем племени ‒ было семь.
Десять лет спустя Зейн уехал и вступил где-то в спецназ «Морских котиков». Брок играл в футбол в Канадской футбольной лиге, и им заинтересовались агенты из Национальной футбольной лиги США, ну или так он утверждал. Бакстер был пилотом и путешествовал по стране со своим авиашоу. Ханан и Корин гастролировали со своей хард-рок группой «Пешка Офицера», а Лусиан… Ну, я не был точно уверен. Он ушел из дома в день своего восемнадцатилетия и больше не вернулся, даже ни разу не прислал проклятую открытку. Я подозревал, что он взял деньги, которые заработал на рыболовецких суднах в пятнадцать, и болтался по миру, как чертов босяк. Это было очень похоже на него: задумчивый, ленивый и прирожденно крутой. Хавьер получил «полный пакет» в Стэнфорде и стипендию благодаря футболу и уму. Ходили слухи, что им интересовались агенты ФИФА… и, помимо этого, какие-то «мозговые центры» или какое-то дерьмо вроде этого. Ну и был я, Себастиан Бэдд, самый старший. Я застрял в чертовом Кетчикане и обслуживал этот никчемный бар, как делал с семнадцати лет.
Все мои братья были круты, хороши собой и успешны, а я был чертовым барменом.
Не то чтобы я сильно расстраивался или что-то подобное. Но блин, в конце концов, я был самым привлекательным из всех.
И не поймите меня неправильно ‒ я любил бар. Он был моим домом, всей моей жизнью. Сложность состояла в том, что у меня никогда не было шанса заняться чем-то другим. Когда мама умерла, на меня как на старшего свалилась обязанность помогать отцу. Мне кое-как удалось получить диплом об окончании старших классов. Но я был слишком занят готовкой, уборкой столов и мытьем посуды, чтобы уделять время экзаменам или домашним заданиям. Я работал, чтобы моим братьям не приходилось это делать, по крайней мере, в течение рабочей недели.
Отец всегда давал мне в субботу выходной и просил помочь того, кто был поблизости. Обычно это означало, что работали Зейн, Бакстер или близнецы ‒ Брок все время тренировался, а Лусиан и Хавьер были слишком малы, чтобы помогать. По субботам у меня были свидания. Я брал свою недельную выручку и разъезжал по городу в поисках девчонок на навороченном Харлей-Дэвидсоне, над которым мы с отцом трудились каждое воскресенье. Обычно я быстро находил кого-то, с кем можно было потусоваться, ‒ ростом и внешностью я пошел в отца, от мамы мне достались холодная уверенность и невозмутимый нрав.
Ладно, я унаследовал большую часть маминой невозмутимости, но все же у меня была отцовская вспыльчивость, и в последние дни не составляло труда кому-то до нее докопаться и вытащить наружу. Думаю, что я был зол, потому что приходилось управлять баром в одиночку. В былые времена мне было скучно и я был безумно озлоблен из-за маминой смерти, поэтому все время был готов драться ‒ так же, как и трахаться, ‒ и всегда был чертовски хорош и в одном, и в другом.
Сейчас единственная драка, в которую я ввязывался, ‒ выгонял пьяных чудиков. Но секс был постоянный. Несмотря на то что бизнес был не очень успешен, у «Бэддз Бар энд Грилл» все еще была репутация места с красавчиком-барменом, который наливал крепкие напитки и всегда был не против перепихнуться, если ты выглядишь мало-мальски прилично и имеешь привлекательные буфера. Красавчик-бармен, как очевидно, ‒ это я.
Кетчикан был популярным городом на Аляске, куда обязательно заходили круизные лайнеры, и через него постоянно проходил поток туристов, которые искали местные бары, чтобы выпить, что приводило привлекательных милашек на день или два. Эти легкие связи имели неотъемлемые условия отступления: они знали, что уезжают, я знал, что они уезжают, поэтому не было ни сумбура, ни задетых чувств, ни неловких разговоров утром.
Это была хорошая тусовка.
Но это была моя единственная тусовка. Я понятия не имел, в чем бы еще мог быть хорош и чем бы еще хотел заняться. Я обслуживал бар и трахал горячих туристок ‒ вот, что я делал.
И это было все, чем я занимался.
Сегодня я провел почти час, витая в облаках и злясь на своих братьев. Но так никто и не появился.
‒ К черту все! ‒ сказал я и налил себе крепкого виски.
Под крепким я имел в виду стакан, до краев наполненный «Джонни Уокер Блэк Лейбл».
Я обошел бар, сел у телевизора и включил ESPN (кабельный спортивный канал), откинулся на стуле, уперся подошвами в переднюю часть бара, медленно потягивал скотч и смотрел повторы и главные моменты прошедших соревнований.
Спустя два часа, когда я пил уже второй стакан, в баре все еще не было ни души.
Затем прозвенел колокольчик над дверью.
Я надеялся, что это была хорошенькая туристка, может, рыжеволосая с хорошими сиськами или, например, блондинка с упитанной сочной задницей.
Но это оказался Ричард Эймс Берроуз ‒ адвокат, занимающийся отцовским завещанием. В костюме-тройке, с тонким кожаным портфелем, в оксфордах, с прилизанными волосами, разделенными на пробор, в очках, которые вполне уместно, без иронии, можно было назвать окулярами, он имел тенденцию смотреть на меня свысока, в буквальном смысле слова. Еще он вел себя так, словно стулья и барная стойка были чем-то заражены и он мог подцепить гребанных вшей или еще что-нибудь.
Поверь мне, приятель, я драил этот бар достаточно ‒ тут нет ни единого гребанного микроба.
Ричард Эймс Берроуз аккуратно ступал по полу, который был все еще чист, с тех пор как я его помыл перед открытием, и добрел до меня.
‒ Мистер Бэдд.
‒ Просто Себастиан, ‒ рявкнул я.
‒ Себастиан, тогда. ‒ Он выдвинул стул рядом со мной, протер его салфеткой и лишь потом положил на него свой портфель. ‒ У меня завещание вашего отца.
Я сделал глоток виски.
‒ Он уже три месяца как мертв, Дик (прим. перев. Дик ‒ уменьшительно-ласкательная форма имени Ричард.). Почему вы принесли мне его сейчас?
‒ Если вас не затруднит, называйте меня Ричард или Мистер Берроуз. И такова была его воля: завещание не должно было быть прочитано раньше, чем через двенадцать недель после его смерти. Я не знаю, почему так, он не привел причин. ‒ Адвокат сделал паузу и открыл свой портфель. ‒ Я отправил копии каждому из ваших братьев, по крайней мере, тем, чьи адреса смог найти. Но я забегаю вперед. Ваш отец был очень конкретен: он хотел, чтобы я подождал три месяца, прежде чем зачитать его завещание, и хотел, чтобы вы были последним, кто его услышит.
Я закатал рукава своей теплой рубашки фирмы «Хенли» до локтя, обнажая предплечья, покрытые татуировками.
‒ Ладно, это чертовски странно. И что это проклятая штука говорит? Позвольте мне догадаться: я разорен, он разорен, бар конфискуют, и я должен кучу денег, которые, как оказалось, должен был мой отец.
‒ Это уж точно именно то, что можно было ожидать в отношении грязного места, подобного этому, ‒ сказал Ричард, вытаскивая папку из своего портфеля. ‒ Но я думаю, вы будете приятно удивлены.
Я опустил свой табурет на все четыре ножки, поставил виски и встал, чтобы возвыситься над скользким тощим адвокатишкой.
‒ Послушай меня, ушлепок: ты приходишь сюда, несешь херню о моем чертовом баре, я раздавлю тебя, как таракана, ‒ я скрестил руки на груди и заиграл мускулами, чтобы моя точка зрения стала для него более ясной: мои руки были толще его ног. ‒ Итак, как насчет того, чтобы рассказать то, ради чего пришел сюда, и мне не придется выбивать твои белоснежные зубки выпускника Лиги Плюща. (прим. перев. Лига плюща (англ. The Ivy League) ‒ ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США).
Я начал немного... агрессивно, может быть, но он вывел меня из себя и заставил почувствовать его превосходство, и это меня разозлило.
Он побледнел и отступил на несколько шагов назад.
‒ Нет необходимости в угрозах, мистер Бэдд, я просто... Это не... Гм. Будь по-вашему, я расскажу подробности завещания, ‒ он открыл папку, перетасовал бумаги, поправил очки, несколько минут что-то нашептывал, затем заменил бумаги в папке, но не закрыл ее. ‒ Ваш отец сумел сэкономить немалую сумму денег, если не возражаете, что я это так назову.
Я моргнул.
‒ Он... что?
‒ Ваш отец владел этим помещением и жил прямо над ним, поэтому у него было очень мало затрат на счета, кроме бара, который он держал в режиме экономии, и на протяжении многих лет, кажется, что этот бар был весьма прибыльным. Он был скупым, и тратил небольшое количество денег. По правде говоря, удивительно мало.
Я кивнул.
‒ Это имеет смысл. Так как много он оставил и для кого?
‒ Кому, вы имеете в виду, ‒ сказал Ричард.
‒ Не исправляй мою гребанную грамматику, ты, чертов придурок, ‒ прорычал я. ‒ Сколько и кому?
Ричард мгновение безостановочно моргал, а потом снова откашлялся:
‒ Гм. Гм... Он оставил в общей сложности двести девяносто тысяч долларов, которые нужно разделить между восьмерыми вами, братьями Бэдд. Не состояние, но все же значительная сумма. Плюс кое-что для бара, но это не часть этих денег, которые должны быть распределены по завещанию. Что касается самого распределения, то здесь все немного сложнее.
Я зарычал.
‒ Сложнее? Что это означает? Что сложного в том, кому отец оставил деньги?
‒ Ну, как правило, при таких обстоятельствах деньги распределяются поровну между всеми сторонами или в пользу того или иного отпрыска умершего, что обычно приводит к спорам и судебным процессам, но в данном случае это ни то, ни другое.
Я покрутил рукой.
‒ Продолжай, Дик. Какая у вас там краткая версия для бедных необразованных людей?
Он вздохнул.
‒ Это означает, что ваш отец оставил конкретные инструкции, которые должны быть выполнены до того, как средства будут выданы.
‒ Инструкции?
Ричард кивнул.
‒ Оговорка ‒ это юридический термин, применимый здесь. Это означает, что ни вы, ни кто-либо из ваших братьев не получит денег из состояния вашего отца до тех пор, пока условия не будут выполнены.
‒ И что с того? Что за условия?
Он процитировал часть завещания: «Прежде чем кто-либо получит хоть цент моих сбережений, все семь моих своенравных сыновей должны вернуться в Кетчикан, штат Аляска, минимум на один календарный год и провести этот год проживая в разумной близости от «Бэддз Бар энд Грилл», и каждый за это время должен отработать не менее двух тысяч часов в семейном баре».
От этих слов мне пришлось присесть.
‒ Чего?
‒ Это означает, что ваши братья должны вернуться в Кетчикан, чтобы жить и работать здесь в течение одного года. Двухтысячный график основан на сорокачасовой рабочей неделе, в календарном году пятьдесят две недели.
Я пытался заставить мозги шевелиться.
‒ Итак... о чем еще там идет речь?
‒ Он называет каждого из ваших братьев и их вероятное место жительства. Наделяет вас исключительным правом собственности на бар после подписания завещания, и награждает вас ‒ и только вас ‒ десятью тысячами долларов. Остальные деньги будут распределены равномерно между восемью из вас, что составляет... тридцать шесть тысяч двести пятьдесят долларов каждому.
‒ Так десять отходят мне...
Ричард сверился с завещанием: «Моему старшему сыну Себастиану я оставляю десять тысяч долларов помимо исполнения предыдущих условий завещания, как незначительную награду за его верность на протяжении многих лет мне и «Бэддз Бар энд Грилл».
У меня образовался комок в горле.
‒ Незначительная награда... дерьмо. ‒ Я зажмурил глаза и вновь открыл их, обошел бар и налил еще «Джонни», поставил его около грязного зеркала за рядами бутылок на задней панели. ‒ Малая награда за мою верность. Я ебался всю жизнь, которую провел здесь, и я получаю десять гребанных штук. ‒ От этого я рассмеялся. ‒ Боже, папа.
Я прислонился спиной к прилавку, сделал еще один затяжной глоток виски и расхохотался. Честно говоря, я чувствовал себя немного расстроенным. Десять тысяч баксов?
Я имел в виду, что был благодарен отцу, это было отпадно. Эта сумма будет держать бар на плаву немного дольше. Но... дерьмо. Мне казалось, что, может быть, я заслужил чуть большей благодарности. Я был зол. На отца за то, что он умер, а затем за то, что дал мне жалкие десять штук после всех часов, которые я потратил на это место. Десять тысяч долларов? Твою ж мать. Это как оскорбление. Я бы предпочел, чтобы они вернулись в банк и тоже подлежали разделу.
Мои братья к чертям собачьим потеряют самообладание, это точно ‒ хотя, что их больше рассердит: то, что я получу больше денег или что их заставят вернуться сюда ‒ останется загадкой. Зейн сто лет не был дома, и я, честно, не был уверен, что он все еще был жив. Близнецы были в Германии или еще бог знает где, как я слышал в последний раз, в том сумасшедшем мировом турне на открытии какой-то выдающейся сцены.
‒ А в завещание не сказано, где Лусиан? ‒ Я посмотрел на Ричарда.
Он пролистал бумаги.
‒ Гм... нет. Здесь сказано, что последнее проверенное местоположение Лусиана было... Удон-Тхани, Таиланд. Это было шесть месяцев назад, когда ваш отец написал завещание.
‒ Таиланд? Что маленький говнюк делает в Таиланде? ‒ Я потер шею, предчувствуя, как надвигается сильная головная боль.
‒ Уверен, что не имею ни малейшего понятия. Спрашивать я не имел права.
‒ В таком случае, уже есть идеи, как ты собираешься достать остальных моих братьев? ‒ спросил я. ‒ Кстати, удачи вам с Лусианом.
‒ Вообще-то, я нанял частного детектива, чтобы найти вашего таинственного брата, и, как и в прошлом месяце, мой следователь смог связаться с Лусианом и сообщить ему о завещании. ‒ Ричард закрыл папку и выглядел довольным, напустив на себя важный вид. ‒ Я не знаю, где он или что он делает, но с ним связались и сообщили о ситуации. Я уже общался с остальными вашими братьями. Говорил по телефону с Ксавьером, Бакстером и Броком, и я обменивался электронными письмами с Зейном и близнецами, Хананом и Корином, все это в течение последнего месяца или около того, и все они, за исключением Лусиана, подтвердили, что вернутся, как только представится случай. Большинство из них должны прибыть в Кетчикан в ближайшие дни, я полагаю.
‒ У вас есть электронная почта Зейна? ‒ нахмурился я.
‒ Ну да, конечно. Он был указан в завещании твоего отца, ‒ Ричард выглядел озадаченным.
‒ Даже не знал, что у ублюдка есть электронная почта. Приятно было бы знать. ‒ Я сделал большой глоток. ‒ Конечно же, хотя ничего хорошего, поскольку у меня нет электронной почты.
Ричард закашлялся, что было сделано, насколько я понял, чтобы скрыть смешок.
‒ Честно говоря, наиболее трудно из всех братьев было связаться с вами и еще Лусианом. В баре нет телефона, у вас самого нет мобильного номера, и это не совсем тот случай, когда можно пообщаться по почте, из-за чего моя поездка сюда из Анкориджа была необходима.
‒ Ага, в таком случае я пещерный человек. Люблю добивать добычу дубинкой по голове прежде, чем съесть. Кстати, с женщинами поступаю также. ‒ Я мог с уверенностью сказать, что Ричард не был уверен, шутил ли я. ‒ Итак, все мои братишки-придурки возвращаются?