Люби меня в темноте (ЛП) - Эшер Миа 14 стр.


— Почему?

— Потому что здесь ты.

Он делает шаг вперед. Или я. Не имеет значения. Наши тела сталкиваются друг с другом, и вот его руки в моих волосах, и он прижимает меня к себе с такой силой, будто хочет сплавить нас воедино. Нас уносит куда-то, где будущее и прошлое неважны — их просто не существует. Это словно падение. Словно полет. Словно удар о землю, танцы на облаках, открытая клетка и огромное небо, свет тысячи ламп, озаривших темную ночь.

Он опускает лицо и руками, губами касается моего подбородка, носа, скул, осыпая меня жадными, горячими поцелуями.

— Прогони меня, — настойчиво требует он. — Прикажи оставить тебя в покое.

— Я не могу. — Меня всю трясет от масштабности того, что происходит. Наконец-то, наконец-то, кричит мое тело. Ощущение его губ на коже сводит с ума, и мое влечение, потребность в нем, тяга к нему сливаются воедино. — Я не могу тебе лгать.

— Но ты должна. Ты разве не видишь? Не замечаешь, как сильно я хочу тебя? Как ты мне нужна? Черт, я не могу дышать, когда ты не рядом. — Руки Себастьена дрожат. Он опускает глаза на мои губы, потом поднимает их, снова встречая мой взгляд. Делает паузу, сжимая меня. — У меня нет права ни прикасаться к тебе, ни вожделеть с такой силой, — в его голосе вибрирует глубокая страсть, — но, господи помоги, я не могу перестать. У меня больше не получается заставлять себя поступать правильно. Я могу думать лишь о тебе. Я будто с ума схожу, когда не вижу тебя, не прикасаюсь к тебе. Но, черт, когда ты со мной, мне всегда мало.

И он приникает губами к моим. Яростно, безумно, самозабвенно. Его поцелуй словно зверь, который наконец-то вырвался на свободу. Между нами вспыхивает война. Не знаю, как, но мы оказываемся у меня в квартире. Он толкает меня — или я его — к двери. Я смеюсь, он тоже смеется, мы сплошные языки, руки и рты. Он целует меня, словно он умирает, и мои губы — его последняя возможность вздохнуть. Переставляет звезды на моем собственном маленьком небосклоне, задает мне новый курс, меняет мою судьбу. Ради этого короткого мига в его объятьях я готова разбиться о землю, сгореть, как метеор. Впервые за очень долгое время внутри меня не лед, а яркое, горячее, ревущее пламя.

Я знаю, что должна попросить Себастьена остановиться, но вместо этого позволяю его дыханию опьянить себя, пока его ласки сокрушают мою защиту и здравый смысл. Когда его пальцы стягивают с моих плеч тонкие лямки летнего платья, я начинаю дрожать от удовольствия, воюющего с чувством стыда. Он поглаживает костяшками пальцев мою обнаженную, покрытую мурашками кожу.

— Валентина, господи боже… Что ты творишь со мной? Я завидую солнцу, потому что оно прикасается к твоей коже. Я ревную ко всем, кто был до меня, — выдыхает он между чудесными, восхитительными поцелуями, которыми помечает меня, объявляя своей. Обхватив мои ягодицы, он прижимает меня к своей твердеющей плоти. Я постанываю, пока он впечатывает свой горячий член мне между ног, показывая, как сильно хочет меня. Желание, потребность друг в друге берут верх, сводят с ума, разгораются с каждым движением все сильнее, сильнее, сильнее.

Потянув платье вниз, Себастьен оголяет мои маленькие груди. Я знаю, что должна чувствовать стыд, но мои гордость и рассудок исчезли.

— До встречи с тобой вокруг была темнота. А теперь меня окружают краски, такие яркие, не описать, — дрожащим голосом говорю я. Мое тело кричит, требует, умоляет, чтобы он мной овладел. Когда Себастьен зарывается лицом в мои груди, всасывает в рот мои напрягшиеся соски и перекатывает их кончики на языке, с моих губ срывается стон, а внутри взрываются звезды. Все становится слишком интенсивным, слишком невозможным, слишком прекрасным.

Его губы повсюду, он все глубже впечатывает себя в мою кожу. Опустив руку, он проникает под подол моего платья и проводит пальцами по ластовице моих мокрых кружевных стрингов. Он дразнит меня. Терзает. Потом, ругнувшись сквозь зубы, отодвигает тонкую мокрую ткань и находит набухший бугорок моего клитора, трет его сладко и медленно, заставляя меня стонать, пробуждая каждую клеточку моего тела.

— Фак… у меня уже зависимость от твоих стонов.

Я зарываюсь пальцами в его волосы и откидываю голову назад, пока он, точно талантливый музыкант, создает изумительную симфонию, играя с моим истерзанным телом. Облизав пересохшие губы, я с трудом глотаю, пытаюсь вздохнуть, но в моих легких кончился воздух. И в момент, когда я думаю, что больше не вынесу его прекрасную пытку, он вводит в меня два своих пальца — туда, где все горит, где он нужен мне сильнее всего — и начинает безжалостно вторгаться в меня, подводя все ближе и ближе к ослепительному взрыву разрядки. Его поцелуи и ласки становятся более требовательными, и я даю ему все, что он просит. Но когда он расстегивает брюки, и я чувствую у своего входа давление его члена, все резко, со скрежетом тормозит.

— Нет… остановись… я не могу… — Я отталкиваю его, но продолжаю держать за рубашку, боясь отпустить. — Только не так.

Он чертыхается и поднимает глаза, в которых горит, обжигая, голод и страсть. Начнись в квартире пожар, я бы его не заметила. Застывшая, онемевшая, я еле держусь на ногах, пока из груди Себастьена вырываются короткие вздохи.

Утопая в эмоциях и чувстве вины, я хватаюсь за его плечи.

— Я хочу, чтобы у нас было все, — тяжело дыша, говорю я. — Но я не могу поступить так со своим мужем. Пока я еще замужем — не могу.

— Мне плевать на него. — Он берет мою руку и кладет ее на свое сердце. — Чувствуешь? По-твоему, это неправильно? — Обхватив мою голову, он притягивает меня к себе и целует. Страстно. Отнимая дыхание. — А это? Лично я, моя милая совушка, уже очень давно не испытывал ничего до такой степени правильного.

Я качаю головой, не в силах выговорить ни единого связного слова. Моя совесть расходится с сердцем. Я беру его за запястье, целую ладонь.

— Я не могу. Пойми меня, умоляю.

— Почему, Валентина? Ведь здесь, с тобой, я, а не он.

— Я знаю, прекрасный мой человек. — Но я не могу начать что-то с тобой, пока я… — Я замужем. Если я сейчас не сдержусь, то стану ничем не лучше его. А ты заслуживаешь лучшего, Себастьен.

Я чувствую себя так, словно стою на перепутье с одной ногой в настоящем, а другой в будущем. Одна дорога ведет к Уильяму и привычной мне жизни. Другая — к Себастьену и в неизвестность. Я знаю, какую дорогу мне хочется выбрать, но не могу окончательно повернуться спиной ко второй. Сначала ее нужно закрыть.

— Тогда как ты назовешь происходящее между нами?

— Я не знаю… сном?

— Но для меня это не гребаный сон, Валентина, — говорит он с болью в глазах. — Бога ради, я влюбляюсь в тебя. — Он пробует отступить назад. — Я больше так не могу.

— Извини меня. — Отпустив его руку, я в отчаянии обнимаю его, словно пытаясь впитать в себя. — Я со всем разберусь, и все станет правильно. Честное слово.

— Я не могу. Отпусти меня, Валентина. — Он трясет головой. — Если я не уйду прямо сейчас, то снова поцелую тебя и вряд ли сумею остановиться. Я буду целовать тебя до тех пор, пока ты не окажешься подо мной с моим членом внутри.

Себастьен отталкивает меня и выходит. Хлопает дверь. Секунду я неподвижно стою, пытаясь себя успокоить, потом опускаю глаза и вижу, в каком состоянии мое платье. Дрожа, я обнимаю себя. По моему лицу текут слезы. Мне бы хотелось знать, что их вызвало, но в моей голове, в моем сердце полный бардак. Я плачу, потому что вопреки всему счастлива. Я плачу, потому что влюблена в человека, который не является моим мужем. Я плачу, потому что мой муж не заслуживает, чтобы я его предала.

 

Глава 20. Уильям

День начинается, как всегда. Как обычно. Никаких изменений. Я встаю в пять утра. Ухожу на пробежку. В шесть пятнадцать возвращаюсь домой. Иду в душ. Надеваю серый костюм, белую, безукоризненно отглаженную рубашку, красный галстук в полоску. Все, как и должно быть. Идеально. Монотонно. Просчитано до мелочей.

Все это чертов обман.

Моя жизнь сейчас — сплошной хаос, порожденный моей глупой, слабой женой. Из-за нее я могу лишиться всего. Но у меня есть план. План, который в момент заставит ее вернуться ко мне.

Роковой недостаток моей жены заключается в том, что она слишком заботится, слишком любит, слишком быстро прощает. Она всегда ставит потребности и нужды других выше своих. Если у меня остыл кофе, она заваривает другой, чтобы я пил горячий и свежий. Если выдался плохой день — немедленно спрашивает, чем может помочь. Я изменил ей, но она так сильно любила меня, что осталась. Поэтому, если внушить ей, что без нее я ничто, что разлука с ней меня убивает, то она вернется назад с поджатым хвостом, переживая, что причинила мне боль.

Вот так. Легко и просто.

Я пропускаю завтрак, который приготовил Юэн, мой повар, выбегаю за дверь и сажусь в машину. По дороге к Гвинет звоню Мередит и приказываю отменить все свои встречи.

Приехав к дому Гвинет, я захожу, не утруждаясь звонком, и отправляюсь на поиски своей сводной сестры. Она живет в одном из тех омерзительных особняков, показушная роскошь которых напрочь перебивает изящество. Ее заводит тот факт, что большинство людей завидует ее красоте и богатству. Чужая ненависть приносит ей счастье. Никогда не понимал этого.

Проходя по коридору, увешанному вычурными картинами, я натыкаюсь на горничную. Симпатичную, юную штучку. При виде меня она вспыхивает и, выронив щетку для обметания пыли, заикаясь, просит прощения. Я оглядываю ее. Порозовевшие щеки, расширенные зрачки, сбившееся дыхание — она хочет меня, и если б не настоятельная необходимость пообщаться с сетрой, я дал бы ее сладкому телу шанс. Уверен, отыметь ее было бы очень приятно.

Улыбнувшись своей самой обаятельной улыбкой, я спрашиваю ее о Гвинет.

Она, словно не поняв вопроса, часто моргает. Потом откашливается, делает вдох и сообщает о местонахождении моей сводной сестры. Она еще в спальне. Кто бы сомневался. Гвинет свято верит в то, что до одиннадцати подниматься с постели нельзя.

— А ее муж? — спрашиваю я, снимая несуществующую ниточку с рукава пиджака.

— Он недавно уехал, сэр.

Потрепав ее по щеке, я говорю, что она хорошая девочка, и отсылаю прочь. Пока она убегает, я смотрю на ее упругую задницу, упакованную в тесную синюю униформу, которую по приказу сестры носит прислуга. Да, жаль

Я без стука захожу в спальню Гвинет, и мои глаза встречает полная темнота. Устало вздохнув, я иду мимо ее огромной кровати с пологом к окну и, раскрыв плотные шторы, впускаю в комнату яркий солнечный свет. Затем удовлетворенно перевожу взгляд на сестру. Она растянулась на животе, ее спина, голые плечи манят к себе.

Я иду к ней, становлюсь на кровать коленом и, отодвинув в сторону реку светлых волос, открываю взгляду ее лицо. Наши родители усыновили ее и меня из разных семей, потому что своих детей у них быть не могло. Выросший в безразличной системе приютов, я не знал, что такое любовь, до тех пор, пока у меня не появилась приемная мать. Марла. Мы полюбили ее как родную. Когда мы были маленькими, она называла нас своими золотоволосыми ангелами, присланными с небес, чтобы присматривать за ней и наполнять ее жизнь красотой. А отца коробило от одного взгляда на нас.

— Моя спящая красавица… — шепчу я, осторожно ее тормоша. Мой голос неровный, словно наждачка. — Как же тебя разбудить? Может, с помощью поцелуя?

Гвинет сонно моргает, ее глаза привыкают ко мне.

— Уильям.

Мое имя в ее устах звучит как приглашение, как наш общий секрет. Мои губы, похищая воздух, который она вдыхает, невесомо касаются ее нежных губ. Сладость и тепло — вот какой вкус у этого поцелуя. Он почти дружеский, но мое тело немедленно оживает. Я словно вернулся домой.

— Доброе утро, — говорю я, когда поцелуй подходит к концу.

— Что ты здесь делаешь? — выдыхает она и прижимает кончики пальцев к губам, словно пытаясь задержать ощущение от моего поцелуя. — Пришел вместе понежиться?

Я отпускаю ее, выпрямляюсь и сажусь в кресло рядом с кроватью. Потом, зафиксировав взгляд на темной-синей парче подлокотника, говорю:

— Мне нужно, сестренка, чтобы ты сделала для меня одну вещь. — Я поднимаю глаза и всматриваюсь в ее лицо. — Это касается Валентины.

Она приподнимается на локтях. Простыня едва прикрывает ее грудь. Она знает, я вижу, что под тонкой тканью она полностью голая, но ей наплевать. Как я уже говорил, в моей сестре нет ни капли стыда.

— Что еще сделала эта дрянь? — Ее зеленые глаза поблескивают неприязнью.

— Гвинет… — предостерегающе говорю я. — Не забывай, ты говоришь о моей жене.

Она фыркает.

— Какая разница, что я о ней говорю? Ты ведь ее даже не любишь.

— Ты права, не люблю. Но мне неприятно, когда ты говоришь о ней в таком духе. Это меня утомляет.

— Как скажешь, — произносит она недовольным тоном избалованного ребенка. — Но почему тебе нужна моя помощь? Я вряд ли смогу помочь тебе с Валентиной. Она ненавидит меня.

— Все из-за Лоретты. — Я закидываю лодыжку на колено и отворачиваюсь к окну, за которым уже вовсю трудится ее команда садовников. Я вздыхаю. Ненавижу, когда меня беспокоят в такую рань. — На днях она нанесла мне визит. Прознала, что Валентина в Париже и не вернется назад. И вбила себе в голову, что, если Валентина со мной разведется, то она вычеркнет меня из завещания, — медленно рычу я.

— Что? Валентина не прибежала к тебе по первому свисту? — Она негромко смеется, пропустив новость о нашей бабке мимо ушей. — Ну и ну. Неужели мой старший братец утратил свой мужской шарм?

Одним молниеносным движением я сажусь на нее сверху и сжимаю ее пышные груди, щипаю за уже напрягшиеся соски, наказывая своей лаской и вырывая из ее тела стоны. Я опускаю голову и засасываю ее шею за ухом, наслаждаясь вкусом ее кожи и пота.

— Мне даже не нужно засовывать в тебя пальцы, чтобы узнать, мокрая ты или нет. — Я кусаю ее за губу, заставляя вскрикнуть от боли. — От тебя пахнет течкой.

— Ублюдок. — Она трется промежностью о мой член. Она до предела возбуждена и полностью в моей власти. Все, как я люблю. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? — Тяжело дыша, она сглатывает.

— Чтобы ты полетела в Париж и вернула ее. Скажи, что я пропадаю. Заставь ее в это поверить.

— Каким образом?

— Не знаю. Придумай. Уверен, твоя хорошенькая головка на это способна.

— А сам почему не поедешь?

— Потому что она не хочет меня видеть. А еще предполагается, что я, как она и просила, даю ей пространство и время подумать.

Гвинет хмыкает.

— Ты совсем не понимаешь женскую душу, да?

— Что ты имеешь в виду?

Она вздыхает.

— Глупыш, ты должен поехать к ней сам. И показать, что страдаешь. Ты же знаешь, она никогда не могла перед тобой устоять. Ты ее криптонит. Включи обаяние, сделай красивый, трогательный жест, и она поверит тебе. — Гвинет улыбается, ее глаза насмехаются надо мной. — Плюс, если она до сих пор не вернулась, то, возможно, у нее появился другой…

— Это невозможно. — Я слезаю с нее и с кровати, мои руки уже скучают по теплу ее плоти. — Но я тебя понял, — говорю, направляясь к двери.

— Уже уходишь? — слышится за спиной ее окрашенный легким разочарованием голос.

Я закрываю дверь на замок, чтобы нам точно не помешали. Потом разворачиваюсь и оглядываю ее с улыбкой, играющей на губах. Между нами растекается молчаливое понимание, доказательство уз, которые нельзя ни объяснить, ни обосновать.

— Что ты делаешь? — садясь, спрашивает Гвинет и откидывается на изголовье. Шелк простыни, струясь, как вода, скользит вниз. Мой член напрягается при виде ее идеальных грудей — больших и тяжелых, совсем не таких, как у моей плоскодонки-жены.

— Пожалуй, я все же составлю тебе компанию. Ненадолго. — Сокращая расстояние между нами, я начинаю неспешно развязывать галстук. По моим венам толчками разносится похоть.

— О. — Гвинет улыбается — плотоядно, как кошка, готовая позавтракать бедной, ничего не подозревающей канарейкой. Откинув простыню, она без стыда раздвигает передо мной ноги. — Значит, решил все-таки присоединиться ко мне?

Назад Дальше