— Я увидел девушку. Совсем юную. С буйной копной длинных волос. В несочетающейся одежде. Которая между всхлипами говорила так быстро, что я едва разбирал ее речь.
— О боже. — Я зарылась лицом ему в грудь. — Все было настолько ужасно?
Он положил под мой подбородок палец и мягко его приподнял, чтобы заглянуть мне в глаза.
— И тем не менее все важные мужчины, сидящие в том кафе, не могли отвести от этой девушки взгляд.
— И ты тоже? — спросила я робко, и мое сердце начало выбивать бешеный ритм.
— Милая, я ревновал к баристе, который обслуживал вас. Я ревновал к парню, который вынудил тебя плакать. Я ревновал ко всем, кто был у тебя до и будет после меня. Кто-то подал тебе салфетку, пытаясь обратить твое внимание на себя. Я наблюдал за ним, готовый ударить его только за то, что он посмел к тебе подойти, но ты едва к нему обернулась. Ты совершенно не осознавала, какое воздействие оказываешь на мужчин. — Он помолчал. — И не осознаешь до сих пор.
— Такие вещи никогда не волновали меня.
Он грустно улыбнулся.
— Я знаю.
— Плюс меня волнует только один мужчина. — Перестав танцевать, я взяла его за руки. Поднесла их к губам и по очереди поцеловала ладони. — Я принадлежу только тебе.
— Я знаю.
***
Молодая официантка ставит на столик фрукты и чашку эспрессо.
— Merci. — Я кладу себе на колени салфетку.
— De rien. — Она улыбается и уходит принимать заказ у соседнего столика.
Есть не хочется. Я тянусь к фарфоровой чашке и, пока ее тепло согревает мне пальцы, глубоко дышу, наслаждаясь заполняющим мои легкие запахом кофе.
Забавно, как определенные вещи напоминают мне об Уильяме и нашей с ним жизни. Накрытый для завтрака стол. Запах кофе. Мескаль. Испанская музыка. Воспоминания встроены в мое существо, они — часть того, кто я есть. Если б в день нашей свадьбы вы спросили меня, считаю ли я, что наш брак будет достаточно крепким, чтобы пережить искушения, неудачи, бедность, взлеты с падениями, горе, потери — все чертовы пресловутые беды, — я бы рассмеялась вам прямо в лицо и сказала бы, что наша любовь выдержит все. Самое смешное, что тогда я искренне этому верила. Мы были так счастливы. Но опять же, я не могла и помыслить, что Уильям заведет роман с другой женщиной у меня за спиной. Сэйлор умоляла меня бросить его.
Но я не смогла.
С экспрессо в руках я смотрю в окошко кафе и наблюдаю за парижанами на улицах, пропитанных историей и красотой. Мой терапевт спрашивал, что побудило меня остаться. Деньги? Статус? Комфортная жизнь? Любовь? Воспоминания о том, кем мы были? Страх перед неизвестностью и одиночеством? Я никогда не отличалась практичностью. Всегда следовала только за сердцем, но когда столкнулась с такими вопросами и стоящей за ними суровой реальностью, обманывать себя стало сложней.
Меня побудила остаться не только любовь. Я столько лет занималась исключительно тем, что была женой Уильяма, и перспектива выяснять, кто я без него, ужасала — и ужасает — меня. Если быть с собой откровенной, я думаю, именно это в его предательстве и ранило меня сильнее всего. То, что он превратил в фарс все, что было мне дорого. Он заставил меня усомниться в себе как в жене, как в личности и как в женщине.
Почти допив свой эспрессо, я принимаюсь листать путеводитель. Куда пойти дальше? В Лувр? В Нотр-Дам? После телефонного разговора я, хорошенько выплакавшись, заключила с собой договор: я не позволю состоянию нашего брака выбить меня из седла и не дам беспорядку внутри омрачить эту поездку. К черту. Не получит мой муж удовольствия испортить еще и ее. Я в Париже, в Городе Света, где жили Пикассо, Хемингуэй и Матисс. И пока я решаю, что делать со своей жизнью и с остатками нашего брака, я буду этим городом наслаждаться.
Читая абзац об архитектуре прославленного собора, я поправляю очки. Уильям их ненавидел. Говорил, что я выгляжу в них, как зануда, и часто просил поменять их на линзы. Довольная, я улыбаюсь. Похоже, мой бунтарский дух не исчез до конца.
Подходит за пустой тарелкой официантка. Пока я благодарю ее, мимо кафе проходит тот несносный мужчина из галереи — тот самый, чей поцелуй и объятья я еще чувствую, будто фантомную боль. Его походка легка и расслаблена. Он уже удаляется, но потом замечает пожилого месье, сидящего через несколько столиков от меня, останавливается и заходит, чтобы с ним пообщаться. От одного его присутствия рядом мой пульс начинает зашкаливать. Какое-то время они разговаривают. А я, будто Любопытный Том, не могу перестать смотреть на него. На пряди волос, свободно падающие на лоб. На мальчишескую полуулыбку, остающуюся у него на губах после смеха над чем-то, что сказал его собеседник. На резкие черты лица, контрастирующие с полным чувственным ртом. Брутальность. Вот верное слово. Он брутально красив безо всяких усилий.
Он поднимает лицо и обводит помещение взглядом. Меня охватывает панический страх — вдруг он заметит, что я смотрю на него с разинутым ртом? — и я неуклюже роняю книгу себе на колени. Как можно быстрее я поднимаю ее и, закрыв ею лицо, притворяюсь, будто читаю, а на самом деле молча молюсь, чтобы он меня не увидел.
Пожалуйста, ну пожалуйста…
— Привет, соседка.
Вот черт.
— Привет. — Я заставляю себя посмотреть на него, и меня вновь поражает то, насколько пронизывающий у него взгляд. Но опять же, все в нем будто создано для того, чтобы пробуждать самые потаенные, самые эротические фантазии. — Не заметила вас.
Если он и догадался, что я нагло вру, то показывать это не стал.
— Интересная книга? — Он, словно читая название, склоняет голову набок. Уголки его рта ползут вверх, в глазах пляшет веселье.
— Какая? А. Да, вполне. — Я кошусь на виновницу и замечаю, что держу ее вверх ногами. Твою ж мать. Я переворачиваю ее. — Я пыталась… ну вы понимаете. Увидеть картину со всех сторон, — придумываю убогую отговорку. Валентина, серьезно? Со всех сторон?
Он издает смешок — возбуждающий, хрипловатый, мужской.
— Мы с вами все продолжаем сталкиваться, — прибавляет он тихо, мягко и медленно, опьяняющая улыбка не сходит с его чувственных губ.
— Это хорошо или плохо?
— Не знаю… Еще пытаюсь понять. — Он смотрит на стул напротив меня. — Можно?
— Нет, я…
Он выдвигает стул и садится напротив, наши колени соприкасаются. Снимает пиджак и вешает его сзади на спинку. Пока он все это делает, я отчаянно пытаюсь не глазеть на него. Учитывая, что он остался в выцветшей черной футболке, облегающей его мускулистую грудь, мне требуется вся моя сила воли на то, чтобы оторвать от него и его золотистой кожи свой взгляд.
— …уже ухожу.
Он кивает на книгу, которая лежит, открытая, на столе.
— Куда?
Я захлопываю ее.
— Никуда.
— Bien. — Он оглядывается, желая сделать заказ, хотя мог бы и не утруждать себя поиском официантки. Она пожирает его глазами с тех пор, как он сел, ждет возможности подойти. — Тогда вы сможете выпить со мной по бокалу вина.
Я встаю и подхватываю свою сумочку.
— Спасибо за предложение, но я лучше пойду.
— Еще сердитесь на меня за тот день? — Он тянется через крошечный столик и берет меня за руку. — Очень жаль, если так.
— Я думала, вы не намерены извиняться. — От его прикосновения сквозь меня проносятся разряды будоражащего электрического тепла. Однако логика — или чувство самосохранения — побеждает, и я вытягиваю из его руки свои пальцы.
— Я и не извиняюсь. Мне жаль, что оно вас расстроило, но не жаль, что случилось. Останьтесь.
— Как я уже сказала, я лучше пойду. — Все в нем вызывает желание проложить между нами двумя океан.
Он склоняет голову набок, оглядывает меня.
— Жаль… не думал, что вы такая трусиха.
Я оскорбленно цепляюсь за сумочку.
— Я не трусиха.
— Так докажите. — Он выгибает бровь. — Выпейте со мной по бокалу вина.
Не говоря ни слова, я отпускаю сумочку и снова сажусь. Потом чопорно складываю руки на коленях и, молча отвечая на вызов, поднимаю глаза. Что ж, это танго можно танцевать и вдвоем.
Он одобрительно усмехается.
Подходит официантка, и между нами устанавливается временный мир. Его взгляд, пока он заказывает бутылку брунелло, остается прикован ко мне. Мне с трудом удается не ерзать. Наконец официантка уходит, и мы остаемся наедине.
Удобно откинувшись на спинку стула, он горизонтально кладет одну ногу на колено второй и запускает обе руки в свои черные волосы. У меня начинает покалывать пальцы — так хочется потрогать их мягкость.
— Вам идет, — говорит он, показывая на мои глаза.
Мои руки непроизвольно взлетают к круглым очкам в роговой оправе, и когда до меня доходит, о чем он, я испускаю мысленный стон. Я начинаю было снимать их, но потом решаю оставить.
— Вот и правильно. Мне нравится, как они на вас выглядят.
Мое сердце пропускает удар. Я жарко краснею.
— Спасибо, — отвечаю ему, но ответ больше похож на вопрос.
— Не за что. — Пристально наблюдая за мной, он мягко дотрагивается до моей скулы, отчего у меня возникает чувство, будто меня окатили бензином и подожгли. — Вы так мило краснеете.
— Вы всегда говорите все, что приходит на ум? — Я издаю дрожащий смешок и, обернув пальцами чашку эспрессо, нервно барабаню по ней, пока вокруг нас плавают ароматы кофе и круассанов. Воспоминание о его поцелуе и реальность его прикосновения пронзают меня, как стрела. — И делаете все, что хотите?
Он хмыкает.
— Да. Вам как-нибудь тоже стоит попробовать.
— Вы поэтому поцеловали меня?
Я внутренне вздрагиваю. Зачем я заговорила об этом? Теперь он уверен, что я вспоминала его поцелуй. Конечно, оно так и было, но ему знать об этом необязательно. Черт побери.
— Я поцеловал вас, потому что мне захотелось.
— Не лучшая причина для того, чтобы целовать незнакомых людей.
— Вы поэтому ответили на мой поцелуй?
Туше́.
Пытаясь не рассмеяться над словами этого невозможного человека, я концентрируюсь на давно остывшем эспрессо.
— Как там Марго?
— Уверен, сумела оправиться.
— Боже, надеюсь. Она так разозлилась… Хотя я ее не виню.
— А зачем вообще вы зашли?
— По ошибке. Не сразу поняла, что вломилась на закрытую вечеринку. — Я закусываю губу, вспоминая весь инцидент. Сейчас он кажется даже немного смешным. — На самом деле, я уже уходила, но потом заметила картину с цветком.
— Вот как? Готов поспорить, вы сочли ее жуткой.
— Вовсе нет. Не знаю, кто автор, но он очень талантлив. Глядя на нее, видишь любовь. Чувствуешь боль.
— Почему? — спрашивает он тихо, чуть ли не шепотом.
— Я понимаю, что несу чепуху, но, глядя на эту картину, мне почему-то стало больно за автора. Странно, наверное, но мне показалось… мне показалось, что на холсте нарисовано его сердце.
— Да уж, действительно странно. — Он откашливается, его глаза на мгновение заволакивает тень. Он моргает, и она пропадает. — Итак, соседка. Что привело вас в Париж?
— Прошу вас, зовите меня Валентина. — Я делаю вдох, пытаясь подобрать отговорку. — Наверное, мне просто понадобился перерыв.
— А я Себастьен, — говорит он с божественным французским акцентом. — Перерыв от чего?
— Себастьен, — повторяю я, перекатывая слово на языке, пробуя его вкус. Стоило мне произнести его имя вслух, и мое сердце по непонятной причине быстро заколотилось. — Не знаю… от жизни, наверное.
— Тогда вы приехали в нужное место. Вы путешествуете одна?
Я киваю.
— Мой муж остался в Нью-Йорке. — При упоминании Уильяма меня охватывает чувство вины. Уставившись вниз, я начинаю придумывать, что бы такое сказать, чтобы уйти.
— Знаете, если смотреть так на стол, то можно прожечь в нем дыру, — добродушно говорит он.
Я быстро поднимаю лицо.
— Вот. — Он глядит мне в глаза, и его взгляд по камушку разрушает мою оборону, уносит меня в укромное место, раздевает и трахает. — Так-то лучше.
Мне следует встать и уйти, но, как и тогда в галерее, я обнаруживаю, что не в силах пошевелиться. И я продолжаю глупо сидеть, потому что в глубине души знаю, что уходить не хочу. Я хочу остаться с ним рядом. Рискованная игра, но, похоже, заставить себя волноваться об этом я не могу.
— Пожалуйста, не надо смотреть на меня таким взглядом, — тихо молю его я.
— Почему? — Он тянется к пиджаку, достает сигареты. Небрежно кладет одну между губ и прикуривает. Потом, склонив голову набок, выпускает изо рта струйку дыма. — Вы красивая женщина.
На одну безумную, отчаянную секунду я задаюсь вопросом, что будет, если он снова поцелует меня. Будет ли мне так же приятно, как в первый раз? Испытаю ли я то же пронзительное желание? Тот же голод? Охваченная неодолимой потребностью прикоснуться к нему, я сжимаю чашку так сильно, что можно лишь удивляться, как она не трескается у меня прямо в руках.
— Потому что мне это нравится, хотя не должно.
— Потому что вы замужем?
— Да.
— А если я скажу вам, что мне все равно? — Он проводит кончиком языка по своей чувственной нижней губе, потом поднимает руку ко рту, словно для того, чтобы сделать очередную затяжку, но на полпути рука останавливается. На его лице появляется медленная, смертельно привлекательная улыбка. — Валентина, чего вы на самом деле боитесь?
Тебя. Себя.
— Мне нужно идти.
Не давая ему возразить, я хватаю свою сумочку «биркин», резко отодвигаю стул и выбегаю за дверь. Я еще слышу, как звенит колокольчик над дверью, пока запахиваю потуже свой тренчкот и с максимально возможной скоростью ухожу. На максимально возможное расстояние — от кафе, от мужчины внутри и от всего, что я из-за него стала желать.
***
На следующий день, вернувшись после прогулки домой, я нахожу под дверью большую перевязанную посылку. Хмурюсь, потом замечаю под веревкой записку. Я разворачиваю ее.
«Вы все еще должны со мной выпить. С.»
Трясущимися от нервов руками я разрываю бумагу — от спешки неуклюже и потому слишком долго, — и ахаю, когда обнаруживаю под ней ту картину, которая восхитила меня в галерее, картину, которая привела меня к Себастьену. Оцепенев, я ищу подпись и нахожу ее в правом верхнем углу.
С. Леруа
О, боже мой.
Это он.
Глава 5
— О чем думаешь?
Я откинулась на подголовник, наслаждаясь теплым весенним ветром, задувающим волосы мне на лицо. Был один из первых дней марта. Светило солнце, распускались цветы, и люди меняли зимние вещи на платья и шорты.
— Нервничаю.
Уильям взял меня за руку и переплел наши с ним пальцы.
— Не надо. Моя семья полюбит тебя.
Я посмотрела на него, ведущего кабриолет с опущенным верхом, и его безупречный профиль.
— Ты говоришь это просто чтобы я успокоилась.
— Естественно, для чего же еще?
Я шлепнула его по плечу, а он рассмеялся.
— Дурак.
— Извини. — Он поднес мою руку к губам и поцеловал ее. — Я знаю, что мои родные полюбят тебя, потому что они желают мне самого лучшего, а ты, Вэл, и есть самое лучшее. Разве ты не заметила? Я без ума от тебя.
Дерзко ему улыбнувшись, я вдруг до ужаса захотела поколебать его идеальный фасад, свести с ума от желания, дразнить его до тех пор, пока он не станет целиком в моей власти.
— Насколько? — Я поднесла к его бедрам руку и кончиком пальца обвела его член. — Насколько ты от меня без ума, Уильям? — спросила я с придыханием, чувствуя, как бугор в его брюках растет, слушая, как его дыхание становится чаще. — Достаточно, чтобы позволить мне взять его в рот прямо сейчас?