— Иисусе, — сквозь зубы бормочу я. Дрожа, закрываю глаза и пытаюсь ко всем чертям успокоиться. И тогда снова приходят они — воспоминания, которые душат меня. Вопросы «что было бы, если» становятся не спасением, а скорей наказанием. Бедный жалкий ублюдок, думаю я. Прошло десять лет, но на меня по-прежнему воздействует это дерьмо. Каждая клеточка моего тела словно заново переживает ту проклятую ночь. Сырость в воздухе, когда я выбрался из машины и побежал ко входу в больницу. Ночное небо, озаренное вспышками молний, и грохот грома в ушах. Дождь, хлещущий в лобовое стекло. Я должен вспоминать ее смех, или точный оттенок ее рыжих волос, или ощущение ее тела в моих объятьях, но…
Я открываю глаза и смотрю, как на мою кожу падают капли.
Но я вспоминаю только вот это.
После паузы я слышу ее мягкий и нежный голос, он зовет меня сквозь тот ад, в котором я вот-вот утону.
— Себастьен? Вы в порядке?
Я замечаю, что изо всех сил вцепился в перила и меня сильно трясет.
— Ч-черт… я не знаю. — Выругавшись, я с отвращением слышу в своем голосе отчаяние. — Я не могу. Мне надо идти.
Я ухожу, грубо не давая ей шанса ответить. В комнате после пары шагов я замираю. Что я делаю? Все мое существо тянет назад, мне уже не хватает ее теплого света, но внутри меня пустота. Я словно окоченел. Я не в силах пошевелиться. Мой разум не перестанет пытать меня — как и дождь.
Я тону.
Проходит какое-то время — много, мало, не знаю, — и я слышу, как звонят в дверь. Осознав, где нахожусь, я открываю и оказываюсь лицом к лицу с Валентиной.
— Что вам нужно? — отрывисто говорю, взявшись за дверь. Я сражаюсь с желанием бесцеремонно схватить ее и жестоко терзать, пока призраки не уйдут.
На ее лбу появляется крошечная морщинка, взгляд полон тревоги.
— Я волновалась за вас.
— Со мной все нормально, — лгу я.
— Вы уверены? Просто там…
— Да, уверен. Возвращайтесь к себе. — Я начинаю закрывать перед ее лицом дверь, но она, положив на нее свою маленькую ладонь, останавливает меня.
— Не знаю, я подумала, что… — Она заправляет за ухо прядку волос. — Может быть… вы хотите, чтобы с вами кто-то побыл?
Я хочу встать на колени и попросить тебя благословить мое бездушное тело, позволить спастись и забыться в твоем, но я знаю, все это бесполезно.
— Вам показалось. А теперь уходите.
Она делает шаг вперед — явно не обращая внимания на мое нежелание видеть ее у себя.
— Но…
— Не заходите, — предупреждаю ее. — Если только не ищете трах.
Она вздрагивает от жестокости моих слов, но мягкий свет в ее взгляде не исчезает. Напротив, он становится ярче, как свет одинокой звезды, пытающейся указать мне дорогу. Валентина хочет коснуться меня, и я отступаю назад, словно контакт с ней может меня отравить.
— Не надо.
— Себастьен, вы дрожите. — Валентина кладет ладонь мне на грудь, и меня словно обжигает каленым железом. Я хочу отойти, но… не могу. — Что с вами? Пожалуйста, поговорите со мной.
— Я не хочу разговаривать. — Я трясу головой. Внутри меня — жаждущий крови обезумевший монстр. Ублюдок, который хочет ранить ее так же сильно, как ранен он сам. Может, тогда боль пройдет.
Чертыхнувшись, я хватаю Валентину за плечи.
— Засадить вам по самые яйца — вот, чего я хочу. — Я впиваюсь пальцами в ее кожу и провожу губами по изящной линии ее шеи, потом по плечу, наполняя рот до краев ее вкусом — чтобы запомнить или забыть. Разницы нет. Я причиняю ей боль, но Валентина со мной не сражается. Я отпускаю ее. Сжимаю ее идеальную грудь, пачкая ее кожу своей грязной лаской. Я хочу наказать ее, испугать. И наказать тем самым себя.
— Себастьен, перестаньте. Вы не в себе. — Она обнимает меня. Я пытаюсь ее оттолкнуть, но она не дает. — Поговорите со мной, — мягко молит она. — Эй. — Ее взгляд находит и ловит в плен мой. — Вернитесь ко мне.
Вернитесь. Вернитесь. Медленно она вытягивает меня из бездны, и вот я больше не в прошлом, а здесь, перед ней. И осознание того, что я собирался с ней сделать, бьет по мне с такой силой, что моя голова падает вниз, а под кожей, словно разрушительное землетрясение, распространяется чувство стыда. Я с трудом заставляю себя посмотреть ей в глаза.
— Черт… извините меня, ma petite chouette. Извините…
— Ш-ш… все в порядке. — Снова и снова она гладит меня по голове, и с каждым прикосновением ее рук шумы затихают до слабого эха. — Все хорошо.
— Просто… — Я закрываю глаза. Ее руки дарят комфорт, словно глоток крепкого виски. Я забываю взвешивать, что говорю, и держать эмоции на цепи. Я отпускаю их, непродуманные, нелогичные, но Валентина — почти незнакомка, которая вместо того, чтобы оставаться со мной, должна бежать со всех ног, — несмотря ни на что продолжает меня обнимать. — В такую погоду… все возвращается. — Я прижимаюсь к ней и зарываюсь лицом в ее шею. Мне нужно ее ощущать, знать, что она настоящая, когда все прочее — нет. — Не уходите.
Говорят, время лечит, но я не согласен. Скорбь не проходит. Просто меняется. Ты учишься, как с ней жить, восстанавливаешь себя из обломков, и вот ты вновь целый, но прежним не станешь уже никогда. Свет, вкус, запах, смех — все исчезает. Ты становишься незнакомцем сам для себя. Но однажды ты просыпаешься и обнаруживаешь, что сквозь окружившую тебя темноту пробивается искра — в виде женщины с карими глазами, которая может привести мужчину к погибели.
— Я никуда не уйду.
Я содрогаюсь от облегчения. Мой мозг отключается. Она здесь, говорю себе я. И для меня сейчас этого более, чем достаточно. Для меня это — все.
Глава 11. Себастьен
Моргнув пару раз, я понимаю, что уже утро — мое лицо согревают проникающие сквозь занавески лучи. Я тянусь к телефону на тумбочке, слепо хватаю предмет за предметом, потом наконец нахожу его и проверяю время. От удивления мои глаза округляются. Ничего себе. Без двадцати одиннадцать. Я спал. Уголки моих губ тянутся вверх. Как младенец. Я выспался… отдохнул. Какое странное, непривычное состояние. О котором я напрочь забыл — как и о чувстве покоя.
А потом я вспоминаю…
Валентину. Ее мягкое тело. Я хотел, чтобы она как можно дольше не отпускала меня. Цеплялся за ее ласковые слова. Вонзал в нее свои когти, пока она говорила мне, что все будет хорошо.
Она отвела меня в спальню, помогла выпутаться из промокшей рубашки и пошла искать сухую одежду. Больше не было слов. Тишина и ее присутствие рядом — вот и все, что мне было нужно, и она это понимала. Ее пальцы на моей коже, пока она помогала мне с чистой футболкой, были нежными, утешающими — и ничего не просили взамен. Мне хотелось расплакаться у ее ног.
Внезапно ощутив себя смертельно уставшим, я лег на живот на кровать. Сначала боялся, что Валентина уйдет, но мог бы и догадаться, что она — добрая, храбрая — так не поступит. Она села рядом со мной, прислонившись к стене. Ее обнаженные бедра были так близко к моим губам, что я вполне мог повернуться и зарыться лицом у нее между ног. И, боже, как же я хотел это сделать. Но я устоял. Закрыл глаза и сделал глубокий вдох, наполняя легкие запахом женщины, Валентины. Потом она, не боясь порезаться об осколки моей разбитой души, взяла меня за руку, и наконец ко мне пришел сон.
Сев, я, потирая шею, оглядываюсь. Дверь в ванную закрыта, а мои вчерашние вещи аккуратно сложены на коричневом кожаном кресле около двери — без сомнения, дело рук Валентины. Все выглядит, как и должно.
Она ушла?
Меня охватывает разочарование. Парень, да что с тобой? Качнув головой, я сконфуженно хмыкаю, откидываю простыни и встаю. Потягиваюсь, и тут в комнату проникает аромат кофе. Я открываю дверь и при виде сцены, разворачивающейся на моей кухне, вмиг застываю. С челюстью на полу. Чувствуя себя мальчишкой в конфетном отделе.
Я вижу, как совершенно не подозревающая о моем присутствии Валентина танцует и, помешивая что-то на плите, напевает знакомый мотив, но еда интересует меня сейчас меньше всего. Я ухмыляюсь, как сукин сын, прислоняюсь к двери и, скрестив руки, начинаю наслаждаться шоу. Спасибо, Иисус. Мужик, я тебе должен. Мой взгляд приклеен к ее стройным бедрам, которые медленно, чувственно покачиваются из стороны в сторону. Все ее тело движется и изгибается под музыку в ее голове, и я не вижу в ней ни намека на ту чопорную, заносчивую женщину из галереи. Нет, эта женщина — дикая, необузданная, страстная, до безумия сексуальная. Я уже замечал ее проблеск — в том, как она смеется, в том, как порой глядит на меня, и, черт побери, в том, как она отдает себя в поцелуе.
Хватит, лузер, говорю я себе. Но потом кардиган соскальзывает с ее плеча, обнажая нежную кожу, и перед моими глазами вспыхивают непрошенные картинки. Я представляю, как она сидит на моих коленях верхом, как вращает бедрами на моем члене, как мои пальцы впиваются в мягкую плоть ее ягодиц, а язык находит на плече то самое место, где я познаю грех на вкус.
Нет. Нельзя. Черт, я попал. Капитально.
Стоит мне только подумать, что Валентина уже не сможет меня удивить, как она поднимает лопаточку и начинает петь в нее, как в микрофон. Отдавая все сердце мелодии, она поет о том, сколько времени пыталась сдерживать свои чувства. Спрашивает, чувствует ли то же самое ее адресат. Она то и дело не попадает в ноты, но любому, кто бы ни увидел ее, было бы наплевать. Как и я, он бы пропал. Она фальшивит настолько очаровательно, что мое желание оттрахать ее превращается в желание целовать ее бездумно и долго, пока ее губы не забудут вкус всех прочих губ, кроме моих.
На финальной ноте она делает разворот и взвизгивает, увидев меня.
— О боже. — Она прикладывает руку к груди, на милом лице — шок и смущение. — Я думала, вы еще не проснулись. Долго вы здесь стоите?
Я отталкиваюсь от дверной рамы и иду к ней, наслаждаясь румянцем, распространяющимся у нее по щекам. Мой внутренний дикарь, хищник, охотник кричит — моя, моя. Моя. Вся моя.
— Недостаточно долго.
Очень изящным движением Валентина кладет лопаточку на белую тарелку рядом с плитой и выключает конфорку. Беспечной девчонки, какой она была секунду назад, больше нет, и я хочу, чтобы она вернулась.
— Надеюсь, вам понравилось шоу.
Нас разделяет всего пять шагов.
— Вы даже не представляете, как.
Четыре шага…
Волнуясь, она поправляет свой кардиган, складывает руки на груди и прислоняется к стойке.
Три шага…
— Что за песню вы пели?
Два…
Она смущенно трет шею, стараясь не ерзать под моим признательным взглядом.
— Ну… «Давайте начнем».
Теперь я стою так близко, что мы практически соприкасаемся. Нависая над ней, я усмехаюсь, кладу ладони на стойку и беру ее в плен.
— Да. Давайте, — шепчу.
Она с растерянным видом моргает.
— Я… имела в виду песню Марвина Гэя.
— Так это был Марвин Гэй?
— Я немного не попадала в ноты.
Я выгибаю бровь, уголки моих губ дергаются вверх.
— Вот как?
— Окей, может быть, много. — Она открыто смеется, ее глаза за очками — вихрь шоколада и карамели.
Ах. А вот и снова она.
— Вы голодны? Я приготовила завтрак.
— Зависит от того, как вы готовите, — дразню ее я, наслаждаясь происходящим до опасного сильно, больше, чем должен. — Если так же хорошо, как поете, то… — Я изображаю гримасу.
Она шутливо шлепает меня по груди.
— Дурак.
Мы смеемся, и это приятно, как сигарета после отличного траха. Когда смех замолкает, становится тихо, но на наших губах остаются улыбки. А ведь я могу и привыкнуть, думаю я, — к ее смеху, к ее присутствию, заполняющему пустоту моих комнат. Незваная мысль застигает врасплох. Но стоит ей появиться, и она, как семечко, прорастает во мне, пускает в мою душу корни.
Я неотрывно смотрю на нее, пытаясь запомнить точное расположение крошечной родинки у ее губ. Слева, вверху, прямо под ямочкой на щеке — мой личный Бермудский треугольник.
— Спасибо вам за вчерашнюю ночь, — хрипло говорю я.
— Не стоит. На моем месте так поступил бы любой. — Она нервно оглядывается, избегая смотреть мне в глаза. — Кроме того, у вас уютная комната для гостей с очень удобной кроватью. Знаете… м-мне, наверное, пора уходить. Приятного аппетита. — Она словно загнанный зверь, пытается высвободиться, пытается убрать мою руку с пути.
Но я, не пуская ее, крепче хватаюсь за стойку.
— Почему вы остались?
— Потому что вы меня попросили.
— Вы могли уйти после того, как я заснул. — Мое сердце взрывается. Время будто бы замирает, пока Валентина подбирает слова.
— Потому что я сама хотела остаться, — шепчет она. — И было приятно…
Я наклоняюсь к ней ближе. Задеваю мочку ее уха губами.
— Что именно?
— Почувствовать себя нужной. — Она поднимает лицо, встречает мой взгляд.
И то, что я вижу, словно удар поддых. Мне хочется полететь в Нью-Йорк и убить ее ублюдочного супруга, своими собственными руками измолотить его в кровь за то, что он посмел вложить в ее взгляд эту боль.
— Желанной. Я … я уже забыла, каково это, и…
— Вы понятия не имеете, да? — Костяшками пальцев я отвожу с ее плеча волосы. Она дрожит подо мной. Очерчиваю изящную линию ее шеи, плеча — руками, которые горят от желания покорить ее, подчинить, сделать своей.
Она издает судорожный вздох.
— О чем?
— J’ai envie de toi. — Я беру ее за руку, целую запястье, чувствуя, как ее пульс вбивает жизнь в мой. — J’ai besoin de toi. Tu me rends fou. — Вот бы мои губы могли оставить на ее коже эти слова, заставить поверить в них. Я беру в ладони ее лицо, поглаживаю большим пальцем ее пьянящий румянец. — Будь я хоть немного слабей… (Я хочу тебя. Ты мне нужна. Ты сводишь меня с ума. — прим. пер.)
Валентина проводит языком по губам, ее грудь рывками вздымается.
— Да?
Внезапное дребезжание дверного звонка словно окатывает нас холодной водой. Чертыхнувшись, я отпускаю ее. Валентина на неверных ногах отходит, и я понимаю, насколько был близок к потере самоконтроля. Иисусе. Еще минута — и я бы взял ее прямо на кухонной стойке.
— Себастьен, дверь следует закрывать на замок, — с шутливым укором произносит знакомый голос откуда-то сзади. — Мы были рядом и решили сделать тебе сюрприз… о! Похоже, мы… здравствуйте!
Не может быть. Но ужас на лице Валентины говорит мне, что может. Пытаясь прикрыться, она покрепче запахивает кардиган.
— Дядя Себ! Дядя Себ! — Подбежав ко мне, этот чертенок обвивает своими ручонками мою ногу. — Смотри! — Запрокинув голову, он широко улыбается. — У меня выпал зуб!
— Круто, приятель. Давай ты расскажешь мне обо всем этом чуть позже? — Взъерошив черные кудри малыша-Джека, я поднимаю глаза на свою кузину Софи, ее мужа и племянницу Изабеллу.
Их попытки сделать меня пятым членом семьи начались с тех самых пор, как Джек, муж Софи, стал новым послом Штатов во Франции. И вот сейчас они стоят, держа пакеты с едой, которой хватит на целую армию, и смотрят большими, как блюдца, глазами на нас с Валентиной. Если бы не она, я бы, наверное, засмеялся.
Неосознанное желание защитить ее от неловкости ситуации заставляет меня встать рядом с ней.
— Что ж, ребята, сюрприз удался. Я вас не ждал. — Быстро оглянувшись на Валентину, я глазами прошу у нее извинения и показываю, что если меня решат наказать, я пойму, после чего представляю ее.
Она, кажется, постепенно выходит из первоначального шока. Все познакомились и теперь смеются, как после шутки. Если она и осознает, как мы выглядели в глазах моих родственников, то не подает виду. Легкий румянец на ее скулах — единственный признак какого-либо оставшегося стыда.
— А кто вы? — спрашивает Валентину маленький Джек со всей непринужденностью малыша, которому едва исполнилось пять. Я собираюсь было попросить его заниматься своими делами, но Валентина удивляет меня еще раз.
Когда она переводит взгляд на моего племянника, выражение ее лица становится мягким, отчего у меня появляется мысль, что ничего прекраснее я в жизни не видел. Мне до боли в пальцах хочется написать ее, запечатлеть ровно такой, как сейчас — без капли гордости или сдержанности, просто настоящую Валентину.
— Джек, иди сюда, — приказывает его отец. — Не приставай к леди.
— Все нормально. — Она улыбается членам моей семьи, потом вновь сосредотачивает внимание на малыше Джеке, который с любопытством разглядывает ее. — Я Валентина, знакомая твоего дяди Себа. Как поживаешь?