— Царь позвал и мою мать? — спросила Вирсавия. Почему бы царю самому не позаботиться сообщить двум женщинам о потере их близких?
— Вашу мать? — стражник криво ухмыльнулся. — Думаю, нет.
— В таком случае, ты можешь сказать, зачем царь позвал меня?
Воин взглянул на Вирсавию, и выражение его глаз заставило ее покраснеть.
Вернулась служанка с покрывалом в руках. Сердце Вирсавии громко стучало, она завернулась в покрывало с головы до ног, так чтобы никто не смог увидеть ее лица. Когда она вышла за дверь, по правую и по левую руку от нее встали стражники. Первый раз Вирсавия шла во дворец в свободной одежде, которую обычно носила только дома.
— Сюда! — стражник кивнул головой в сторону бокового входа во дворец, которым пользовалась только прислуга, и повел Вирсавию к этому входу. Если до этого момента у женщины еще были какие-то сомнения относительно причин этого вызова или ее положения в глазах царя, то теперь сомнений не осталось. Слезы стыда жгли глаза Вирсавии. Только она сама виновата в том, что попала в такую ситуацию. Она закрыла лицо покрывалом, низко опустила голову и, не смотря по сторонам, миновала дворцовую кухню, комнату прислуги, прошла по длинным коридорам и поднялась по лестнице. Стражники остановились перед дверью. Один из них постучал, другой отошел в сторону.
Как только дверь отворилась и Вирсавия подняла глаза, она тут же забыла о стоявших рядом стражниках. В дверях стоял Давид и не спускал с нее глаз.
Царь улыбнулся и протянул ей руку, Вирсавия дала ему свою; когда его пальцы мягко, но сильно сжали ее ладонь, у нее перехватило дыхание. Он ввел ее в свои покои, а страже приказал охранять дверь:
— Никто не должен тревожить меня.
Затем он закрыл дверь. Сердце Вирсавии билось, как у кролика, спасающегося от охотника. Давид все еще держал ее за руку и, кажется, не собирался отпускать.
— Я рад, что ты пришла.
— А разве у меня был выбор?
— Ты сделала свой выбор.
Давид поцеловал ее руку, его глаза улыбались.
— Почему ты закрываешь свое лицо? Ведь оно прекраснее, чем луна и солнце.
Когда Вирсавия подняла руки, чтобы удержать покрывало на голове, Давид, улыбнувшись, отступил и произнес:
— Пойдем. Я приготовил для нас трапезу. Ты будешь служить мне.
Воздух был пропитан сладким ароматом благовоний. На полу были расстелены циновки. В глубине комнаты неясно вырисовывалась кровать. На длинном столе была разложена пища.
— Сколько гостей ты ждешь? — спросила Вирсавия.
Давид рассмеялся, и его бархатный смех заставил ее вздрогнуть.
— Только тебя, моя дорогая.
— Я не голодна, — собрав все свое мужество, Вирсавия посмотрела на царя. — Ты знаешь, кто я?
— Конечно, — его взгляд ласкал ее. — Ты маленькая девочка, которая обычно смотрела на меня сквозь пламя костра. Ты помнишь, как ходила за мной к потоку Ен-Гадди?
— Я уже не маленькая девочка. Я…
— Самая прекрасная женщина во всем царстве, — Давид испытующе посмотрел Вирсавии в глаза. — Тогда у потока Ен-Гадди ты сказала, что хочешь поговорить со мной, а я велел тебе идти домой, — Давид потянул ее покрывало вниз, желая открыть ее лицо. — Поговори со мной теперь, Вирсавия, — он приблизился к ней и снял с ее головы покрывало. — Скажи, о чем ты сейчас думаешь?
Покрывало соскользнуло с плеч женщины и мягкими складками легло у ее ног.
— Зачем ты теперь позвал меня? — в ее голосе слышались слезы. Все эти годы она мечтала и надеялась. Но никогда она не хотела прийти к нему так, как пришла сейчас. Приглашенная среди ночи…
— Ты знаешь, зачем.
Вирсавия ощущала на своей щеке дыхание Давида. Дрожь пробежала по ее телу.
— Слишком поздно, — прошептала Вирсавия.
— Ты сейчас здесь и со мной.
Вирсавия отпрянула и вскинула подбородок, сквозь слезы она едва могла видеть лицо царя.
— Приглашенная и приведенная к тебе, как блудница, через ворота для слуг! — она покачала головой и снова опустила глаза. — Если вспомнить, как я вела себя сегодня днем, то мне некого укорять в этом. Я сама виновата. Я…
— Ты поразила меня.
— Я? — ее сердце, переполненное гордостью, затрепетало, как у маленькой девочки — О, Давид. Отправь меня домой.
— Не сейчас, — он крепко сжал пальцами подбородок женщины. — Ты счастлива, да?
По щекам Вирсавии заструились слезы.
— Как ты можешь спрашивать об этом?
— Я хочу, чтобы ты была счастлива.
Давид внимательно посмотрел Вирсавии в глаза, и выражение его лица изменилось. Он выглядел встревоженным.
— Ты помнишь брачный пир? Когда я заглянул в твои глаза, у меня упало сердце. Я не мог глаз отвести от тебя.
— Вот почему ты так быстро ушел с пира!
— Почему же еще.
Давид попытался обнять Вирсавию. Но она уперлась руками в его грудь. Она знала, что должна что-то сказать и остановить его. Она должна поступить, как поступила когда-то Авигея, заставить Давида осознать грех, который он был готов совершить. Но когда Вирсавия услышала, как бьется его сердце, быстрее и сильнее, чем ее собственное, вся ее решимость испарилась. Давид желал ее. Я позволю ему поцеловать меня один разочек, только один разочек, а потом что-нибудь скажу ему, чтобы остановить его. И на память мне останется один его поцелуй. Только один.
Когда уста Давида коснулись ее губ, Вирсавия почувствовала, как их закружило в водовороте страсти. Его пальцы погрузились в ее волосы. Он со стоном произнес ее имя, и слова предостережения замерли на языке Вирсавии. Ее тело охватил огонь, она прильнула к царю и не произнесла ни слова.
Вирсавия понимала, что если бы она сказала хоть слово, Давид опомнился бы и отправил ее домой.
* * *
Несколько часов спустя Давид стоял возле кровати и смотрел на спящую Вирсавию. Она была так прекрасна, что у него защемило сердце. Однако скоро рассветет. Он должен вывести ее из дворца, пока кто-нибудь не узнал, что она была здесь. Когда он, проснувшись, увидел рядом с собой Вирсавию, он подумал об Ахитофеле, Елиаме и Урии и о том, что они сделают, узнав об этой тайной связи. О чем я думал! Они могут настроить против меня все войско!
Встав на колени, Давид склонился и поцеловал Вирсавию. Она медленно открыла глаза, еще затуманенные сном, и улыбнулась.
— Давид, — выдохнула она.
Его сердце забилось чаще. Потрясенный своими чувствами, Давид выпрямился.
— Уже почти рассвело, Вирсавия. Ты должна идти.
Ее улыбка погасла.
Сердце Давида болезненно сжалось, когда он увидел боль в ее глазах. Быстро отвернувшись, Вирсавия натянула на себя одеяло. Ночью она забыла о всякой стыдливости, она была в плену желания. Но наступило утро, и все вернулось на свои места.
— Моя стража проследит, чтобы ты благополучно вернулась домой, — сказал Давид.
Почему он чувствует себя виноватым? Ведь они тоже имеют право быть счастливыми, разве не так?
Вирсавия села.
— Я знаю дорогу домой.
Услышав мягкий шелест ее одежды, Давид потянулся к ней.
— Вирсавия, — произнес он хриплым голосом, сгорая от желания. Она резко отодвинулась от него. Но Давид крепко схватил ее за плечи и заставил лечь рядом с собой. Вирсавия попыталась освободиться из его рук, но Давид крепко обнял ее и прошептал:
— Вирсавия… — Он уткнулся лицом в ее шею. Как он мог позволить ей уйти после такой ночи? Давид вдыхал аромат ее тела и понимал, что он погиб.
— Я думала, что одной ночи будет достаточно, — Вирсавия закрыла глаза ладонью. — Я думала, что смогу жить воспоминаниями об этой ночи. Но теперь… я чувствую… я чувствую себя… нечистой!
Она вздрогнула. Ее слова, как зеркало, отражали его собственные чувства.
— Ты думаешь, я хочу отправить тебя домой? — Давид чувствовал боль, он был в замешательстве. — Я оставил бы тебя у себя, если бы в городе не поднялся из-за этого крик. Твой отец… твой дед.
— Мой муж!
— Я должен проводить тебя из дворца, пока кто-нибудь не узнал, что произошло между нами.
Давид почувствовал, как напряглось тело Вирсавиа Когда он поцеловал ее в шею, она со вздохом отвернулась от него.
— Бесполезно… Кто-нибудь да узнает. И я умру.
Давид посуровел:
— Никто не узнает!
Вирсавия повернулась к нему, и он увидел страх в ее глазах.
— Люди уже знают, Давид! Твоя стража, моя служанка. Любой, кто видел, как твои стражники вели меня ночью во дворец через вход для слуг.
Давид погладил ее волосы.
— Кто они такие, чтобы выступать против своего царя? Мои люди будут молчать, а ты скажи своей служанке, чтобы она придержала свой язык, если ей дорога жизнь! — он увидел испуг в глазах женщины и заговорил мягче. — Ты не представляла себе, каким безжалостным я могу быть?
Давид попытался улыбнуться, но в его сердце горело неистовое желание, все его естество требовало, чтобы Вирсавия принадлежала ему.
— Послушай моя любовь. Предположим, кто-нибудь и пустит молву об этой ночи. Но разве посмеет какой-нибудь священник предъявить мне обвинение?
— Нафан посмеет.
— Нафан знает меня. Он остановит любые разговоры, назовет их отвратительными сплетнями и не придаст им значения. Кроме того, кто поверит словам стражников и служанки больше, чем царскому слову? — Давид поцелуем стер слезы со щек Вирсавии. — Доверься мне. Я никому не позволю причинить тебе боль. Клянусь тебе!
— Я всегда доверяла тебе, Давид. Мой отец говорит, что ты человек слова.
Давид внутренне содрогнулся, но тут же в качестве самозащиты в его сердце поднялся гнев. Почему он должен чувствовать себя виноватым из-за того, что провел одну ночь с желанной ему женщиной? Какой вред от того, что было сделано тайно? Он — царь. Неужели он не заслужил немного счастья? Цари всегда берут то, что хотят. Почему же он не может? Кто больше него потрудился ради объединения всех колен израильских? Кто убил Голиафа и сплотил израильское войско? Кто вел народ от победы к победе? Кто переносил несправедливые обвинения и гонения только потому, что народ любил его? И кто на протяжении всех этих тяжелых лет славил Бога? Кроме того, это его личное дело, чем он занимается в своих собственных покоях.
И все-таки Давид знал, что будет лучше, если никто никогда не узнает об этой ночи. Он думал о Елиаме, своем старом друге. Он думал об Ахитофеле, своем советнике. Он думал об Урии, мужественном и храбром воине. Если они узнают о том, что Вирсавия провела ночь в его постели, то сильно разгневаются. Все трое были мужами Божьими и исполняли букву закона. А закон Моисеев наказывал прелюбодеяние смертью.
Страх охватил Давида, когда он представил, какой опасности подвергалась Вирсавия. Но тут же отмел от себя все тревожные мысли, напомнив себе, что он — царь! Кто осмелится причинить зло женщине, которую он любит?
— Никто не посмеет кинуть в тебя камень, Вирсавия.
Он убьет любого, кто попытается сделать ей больно.
И ни разу Давиду не пришло на ум, что именно он причинял ей боль.
* * *
Вирсавия ждала, что Давид снова позовет ее к себе, но он не звал. Она наблюдала за кровлей дворца, но царь не появлялся. Она ловила каждое слово, сказанное о нем, но все, что ей удавалось услышать, это — «Царь отдыхает в своем дворце, а наши мужья воюют с аммонитянами возле Раввы!»
— Это наша война, — говорила Вирсавия, защищая Давида. — Если аммонитянам спустить с рук оскорбление послов Давида, то они могут посчитать его слабым и нападут на Иерусалим. Пусть лучше воюют у Раввы, чем здесь.
Вирсавия пыталась убедить себя в том, что Давид занят делами царства, но в ее сердце закрадывалась ревность. Ее мучили собственные фантазии. Кого он сейчас держит в своих объятиях? Ахиноаму? Авигею? Или Давид потерял всякий интерес к своим женам и наложницам? Сколько еще женщин в этом городе наблюдают за красавцем царем, прогуливающимся по зубчатой стене своего дворца, и мечтают согреть его постель? Вирсавия вспомнила, что в детстве многие ее сверстницы восторженно смотрели на Давида и мечтали о нем так же, как и она.
Давид мог заполучить любую женщину, какую пожелает!
Шло время, и Вирсавию охватывал страх и раскаяние. Если бы в тот день она убежала в дом, если бы она не продолжила тогда бесстыдно мыться, пережив при этом страшную душевную боль… Но Вирсавии некого было упрекать в своих страданиях кроме самой себя. Она добровольно пошла к Давиду. Она сочла, что ее любовь сможет оправдать то, что она отдалась ему. Давид был для Вирсавии богом.
Почему она не подумала о законе, прежде чем отдаться царю? Он уверял ее, что ни один камень не коснется ее. Но что Давид сможет сделать, если священник провозгласит, что она преступила закон? Вирсавия знала, кого обвинят люди, если ее связь с Давидом откроется, и не питала по этому поводу никаких иллюзий. Давид был любимым царем. А она — всего лишь слабой женщиной.
Прелюбодеяние! Она совершила грех прелюбодеяния! Как могла она совершить этот грех, когда родившая ее мать, отец и дедушка свято чтили закон Моисеев?
Если они когда-нибудь узнают о моем грехе, они убьют меня!
Прошла неделя, потом другая, и еще одна, а Вирсавию все не звали во дворец, не было никаких вестей, ни намека на то, что Давид помнил ее. Как легко он отказался от нее!
Прошел месяц и страх овладел Вирсавией. По прошествии стольких лет безуспешных попыток зачать от Урии она забеременела после ночи, проведенной с Давидом! Почему именно теперь? Почему при таких обстоятельствах? Что она могла теперь сделать?
Неужели Вирсавии только почудилась нежность в прикосновениях Давида? Неужели она обманулась, поверив, что видит в глазах царя любовь? Но если он любит ее, то почему не зовет? Или, по крайней мере, не пришлет какую-нибудь весточку?
Ни слова! Он не любит меня!
Вирсавия сжала руками виски. Семь жен и десять наложниц! Нужна ли она Давиду? Как он отнесется к тому, что она забеременела после ночи, проведенной с ним? Через несколько месяцев все узнают, что она совершила прелюбодеяние. Ее служанка уже догадалась, что она беременна и кто отец ребенка. Скоро и мать заметит, что ее фигура изменилась. Скоро каждый будь то мужчина, женщина или ребенок, посмотрев на нее, догадаются о ее тайне.
Трепеща, Вирсавия положила руки на живот. Ее сердце разрывалось между страхом и восторгом. В ее утробе был ребенок царя, и не просто какого-то царя, а царя Давида — героя ее детских грез. Давида, псалмопевца, победителя народов! Он был для Вирсавии богом.
Внезапно острая боль пронзила сердце женщины. Она взглянула на стену дворца, где стоял Давид в тот роковой день. Вирсавия всегда думала, что будет очень счастлива, когда забеременеет, и предвкушала, как обрадуются ее родители и любимый муж. Никогда за всю свою жизнь Вирсавия не испытывала такого страха и отчаяния, как теперь! Неужели это ее любовь к Давиду, которую все эти годы она носила в своем сердце, стала причиной того, что она зачала?
Но теперь только царь мог защитить ее от печальных последствий их греха. Но захочет ли он сделать это?
Вирсавию огорчало молчание Давида, и тревожила мысль о том, как поступит с ней Урия, когда узнает о ее измене. Чем она сможет оправдать себя? Давид не заставлял ее силой идти к нему во дворец!
Вирсавия никогда не хотела оскорбить Урию. Он был добрым человеком и щедрым мужем. Но его прикосновения не воспламеняли ее. А в объятиях Давида она таяла и парила. Неужели это так плохо — желать любви мужчины, которого любишь всем сердцем? Неужели она не имеет права на одну ночь любви, на одну ночь счастья? Неужели эта единственная ночь погубила всю ее жизнь?
Это несправедливо!
Вирсавия была предназначена не для Урии. Она была предназначена для Давида. Конечно, это полностью оправдывало их желание украсть несколько часов счастья. Женщина думала, что у нее на всю жизнь останется чудесное воспоминание о ночи, проведенной с Давидом, но вместо этого она теперь страдала. Пламя, которое Давид зажег в сердце Вирсавии, превращало ее жизнь в пепел. Она чувствовала себя брошенной, будущее страшило ее. Вирсавию переполняла любовь к Давиду. Как вода изливается для жаждущего, так и она отдалась ему, своему царю, своему идолу — Давиду. И вот теперь Вирсавию сжигал огонь, никогда в своей жизни она не чувствовала одиночество так остро. Но менять что-то было слишком поздно. Какую цену заплатит она за эту единственную ночь любви? Чего эта ночь будет стоить тем, кто любит Вирсавию и кого любит она? Урия, мать, отец и дедушка. Вирсавия не могла даже думать об этом. Лучше умереть, чем позволить им узнать о ее грехе. Но хватит ли у нее мужества лишить себя жизни?