В половине десятого она поняла, что он не придет. Домой пошла пешком, хотя на трамвае или автобусе могла бы доехать за пятнадцать минут, а ходу было минут сорок пять, не меньше. Но Вале не хотелось приходить домой рано, и, хотя дождь усилился, она замедляла шаг, стараясь подавить растущее чувство тревоги.
«Разумеется, — успокаивала себя Валя, — его могли задержать на работе, он мог поздно освободиться и решить, что к девяти все равно не доберется». Но чувство тревоги не проходило. Оно возникало каждый раз, когда Володя опаздывал. Она не тревожилась за него, только когда они были вместе.
Они часто бывали вместе. Почти каждый день. Из недели в неделю. Из месяца в месяц. Почти год.
Володя не появился и на следующий день, в четверг. Обычно они договаривались, что если встреча почему-нибудь не состоится, то они увидятся завтра. На этот раз они должны были встретиться в среду в девять у кино или в четверг в восемь у почты.
В четверг она ждала его до половины девятого.
В пятницу позвонила ему по автомату, хотя знала, что вызвать к телефону человека, работающего на линии, почти невозможно. В свое время Володя дал ей телефон диспетчера, но просил звонить разве что в крайнем случае.
Но ведь это и был крайний случай!
— Нету Харламова, — ответил диспетчер.
— Он на линии? — спросила Валя.
— Да нет, — усмехнулся диспетчер, — он свою линию уже перешел.
«Ну вот, — сказала она себе. — Вот это и случилось». Стараясь говорить как можно спокойнее, она спросила:
— С ним… что-нибудь произошло?
Диспетчер ответил, что Володя арестован.
Валя повесила трубку и долго не могла оторвать от нее руку.
Потом побежала в милицию. Ее направили к следователю.
— Нет, — ответила Валя Митрохину, — в тот день мы не встретились.
— А этого… Васина, вы знали?
Валя покачала головой.
— Но он, судя по всему, был другом Харламова. Иначе зачем бы Володя стал просить у него руль? Представьте себе, — Митрохин чуть придвинулся к Вале и поднял указательный палец, — едут в кабине грузовика два человека — шофер и сопровождающий. Первый раз видят друг друга. Ни с того ни с сего сопровождающий просит передать ему руль управления, а шофер покорно соглашается. Выглядит странно, правда? Может быть, Харламов в разговорах с вами когда-нибудь все же упоминал имя Васина?
Валя подумала немного.
— Нет. Никогда.
— И вы не знаете, что означали слова Харламова насчет свадьбы?
— Понятия не имею.
— Почему ваш Володя так странно вел себя на суде? — продолжал спрашивать Митрохин.
— Не знаю…
— Но вы согласны, что он вел себя странно? На предварительном следствии показал, что слышал звук удара при наезде на велосипедиста, хотя самого наезда в темноте не видел. Так? Далее, он показал, что спросил Васина…
— Конечно, конечно! — торопливо воскликнула Валя. — Ведь если бы он видел, как наехал на человека, и захотел сделать вид, что не видел, зачем бы ему было спрашивать Васина?
— Логично, — согласился Митрохин, — но вы забываете об одном обстоятельстве. Решающем. Васин все это отрицает. Говорит, как вы помните, что Харламов к нему не обращался.
— Но почему суд поверил ему, а не Володе?
— Да потому, что ваш Володя вел себя и на очной ставке и на суде по меньшей мере глупо! — громко, как будто в нем что-то прорвалось, воскликнул Митрохин. — Надеюсь, это-то вам очевидно?
— Я не верю ни одному слову Васина, — сказала Валя. — Он все врет.
— Почему же тогда Харламов не разоблачил его на очной ставке или на суде? — снова спросил Митрохин.
Вале захотелось крикнуть: «Не знаю! Ничего не знаю! Я убеждена только в одном — в том, что Володя — честный человек, что его нельзя судить так строго, что это жестоко, понимаете, жестоко!..»
Но она сдержалась.
— Я тоже удивляюсь, почему он так себя вел, — ответила Валя, стараясь говорить спокойно, — и тем не менее убеждена в его правоте… То есть не в правоте, — поспешно поправилась она, — он, конечно, виноват… Но такой человек, как Володя, не мог оставить раненого на дороге и уехать. Понимаете, не мог!
— Вам кажется, что не мог, — пожал плечами Митрохин, — а вот судя по характеристике с места работы…
Валя молчала. Эта характеристика и для нее самой была полной неожиданностью.
— Не знаю, в чем тут дело, — тихо сказала Валя, делая усилие, чтобы не заплакать. — Я понимаю, вам нужны факты, документы с печатями!.. У меня их нет. У меня ничего нет. Но я знаю, твердо знаю: Володя не такой, как написано в этой бумажке.
— Но почему он не защищался в суде?
— А почему Васина защищали два адвоката, а Володю ни один? Это, по-вашему, справедливо?
— Общественного защитника выделили на производстве. Ему было поручено защищать Васина. Не Харламова, а Васина. Кроме того, был еще адвокат. Каждый обвиняемый имеет право на адвоката.
— А Володя?
— Разумеется, и он тоже. Харламову был предложен адвокат. Но он отказался. Вы это слышали. Конечно, подсудимый может защищаться и сам. Некоторые даже считают, что они сделают это лучше адвоката. А как вел себя ваш Володя? Разве он защищался? Топил он себя, вот что! Вы согласны?
— Да, — тихо ответила Валя.
— В чем же все-таки дело?
Она молчала.
— Видите ли, — тяжело вздохнув, продолжал Митрохин, — я ведь, собственно, никакой не юрист. Пока не вышел на пенсию, не имел к юриспруденции никакого отношения. Народный заседатель — это мое, так сказать, партийное поручение. Когда вы крикнули, что приговор несправедлив, я подумал: может быть, вам известны какие-нибудь факты, которые могут пролить, как говорится, свет…
Он замолчал, вопросительно глядя на Валю.
4. Я все выдержу
«Вот и все, — подумала Валя. — Сейчас он поднимется и уйдет. Наверное, он хороший человек. Только показался мне таким сердитым. А на самом деле хороший. Хотел помочь Володе. Думал, я что-то знаю…»
До ее слуха донесся тихий звук гитары. Долговязый парень в ковбойке медленно шел по аллее, перебирая струны. Подойдя поближе, он с недоумением оглядел сидевших рядом лысого старика в очках и стройную молоденькую девушку с копной белокурых волос. Девушку он оглядел особенно пристально — от ее больших, покрасневших, заплаканных глаз до загорелых ног в простеньких, видавших виды босоножках.
Потом слегка пожал плечами, взял два-три аккорда чуть погромче, чем раньше, и так же медленно прошел мимо.
Валя с горечью подумала, что, в то время как этот парень бренчит на своей дурацкой гитаре, Володя сидит за решеткой. А Митрохин снисходительно и беззлобно сказал себе: «Опять вошла в моду гитара. Любопытно! В наше время она считалась символом мещанства».
— Из какой семьи ваш Харламов? — спросил он после некоторого молчания.
Валя посмотрела на Митрохина с благодарностью. Нет, он не собирался уходить. Значит, у нее еще есть время. «Что же мне сказать о тебе, Володя? Почему ты так мало, так скупо рассказывал мне о себе? Может быть, думал, что не пойму? Что я еще девочка и совсем не знаю жизни? Но ведь ты всего на три года старше меня. И я все поняла бы, все, потому что люблю тебя… Помнишь, ты как-то спросил: „За что ты любишь меня?“ Чудак! Разве можно ответить „за что“?.. Наверное, за то, что ты такой, как есть. За то, что ненавидишь ложь. За то, что все так близко принимаешь к сердцу… Нет, я не могу ответить, за что люблю тебя. Просто, просыпаясь утром, я радуюсь, что ты есть. А когда расстаюсь с тобой, мне кажется, что жизнь кончилась и начнется снова тогда, когда я опять тебя увижу. Вот и все.»
«Вот и все… — с горькой усмешкой повторила Валя. — Как много это значит для меня и как мало для тех, от кого зависит сейчас твоя судьба».
Торопливо, все еще боясь, что Митрохин встанет и уйдет, Валя стала рассказывать ему, как познакомилась с Володей.
Это случилось в конце прошлого года.
Нет, слово «познакомились» меньше всего годилось для тех обстоятельств, при которых произошла их первая встреча.
Комсомольское собрание затянулось, и Вале пришлось возвращаться домой поздно вечером. На трамвайной остановке толпилось много народа, и Валя решила пройти несколько кварталов пешком, чтобы сесть на автобус.
Весь день с самого утра сыпал мокрый снег, фонари слабо мерцали на большом расстоянии друг от друга, на улице было пустынно. Последнее время Валя редко возвращалась из института одна — обычно за ней заходил Андрей. Надо было и на этот раз попросить, чтобы Андрей зашел за ней и проводил до дома.
Студент энергетического института Андрей Бобров тогда очень нравился Вале. С ним было легко и просто. Он ничем не нарушал ее привычную, ясную жизнь. Он был умен и весел, играл на гитаре, пел песенки — иногда смешливые, иногда иронически-грустные. Казалось, никакой вопрос не мог застать его врасплох…
Когда Валя спрашивала себя, какой он, то обычно отвечала одним словом: «современный». Это включало в себя не только стиль одежды, походку, прическу, но и манеру поведения — спокойно-невозмутимую, иногда добродушную, иногда насмешливую, ироническое отношение к проблемам, которые принято считать «сложными», любовь одновременно и к джазу и к Баху, к фильмам, где «поток жизни» заменял сюжет, и еще многое такое, что Валя не смогла бы точно определить.
Сама Валя не считала себя «современной», хотя тоже любила джаз, хорошую одежду и старалась не пропускать заграничные кинофильмы. Тем не менее Андрей ей нравился. Однако иногда ей приходила в голову мысль, что в нем нет ничего, как она говорила себе, «неожиданного». Он никогда не мог сказать такого, что заставило бы ее волноваться, думать, решать… Она любила книги, которые Андрей считал старомодными. Его интересовала только научная фантастика.
Правда, споры о вкусах возникали у них очень редко. Андрей вообще не любил спорить до тех пор, пока вопрос не касался кибернетики, научной фантастики или фильмов итальянца Антониони.
Валя сознавала, что у нее с Андреем не так уж много общего, но он все-таки нравился ей. Ведь Андрей был первым человеком, который объяснился ей в любви, и Валя знала, что он действительно ее любит.
Теперь она торопливо шагала по скользкой грязи, покрывшей тротуар, прятала лицо от резкого, холодного, осеннего ветра и думала о том, как было бы хорошо, если бы Андрей шел рядом.
Тех двух парней, что стояли в светлом кругу фонаря, Валя заметила не сразу. Оба они были высокого роста. Один в коротком, едва доходившем до колен пальто, другой в кожаной куртке. Издали они показались Вале одинаковыми — худощавые лица, чуть сощуренные глаза, плотно сжатые губы. Ветер играл волосами на их непокрытых головах. Парни молча и пристально смотрели на приближавшуюся Валю.
Валя подумала, что лучше бы ей перейти на другую сторону улицы, но вместо этого лишь ускорила шаг, стараясь держаться ближе к стенам домов.
Парни стояли неподвижно, пока Валя не поравнялась с ними. Затем неожиданно и словно по команде вышли из светлого круга.
Валя поспешно сделала шаг в сторону, но тот, что был в кожаной куртке, преградил ей путь, и она растерянно отступила. Парень приблизился к ней вплотную и, почти не разжимая губ, процедил:
— Ну… зачем же паника?
Валя заглянула в его лицо, и ей стало страшно. В эту минуту она не думала о том, что может произойти, что могут сделать с ней эти парни, ей просто стало жутко при виде маячившего перед нею бледного, заслонившего весь мир лица. Оно напоминало маску — гладкое, с туго натянутой кожей и слегка выдающимися скулами, с похожими на одну тонкую, прямую линию злыми губами, с глубоко посаженными, казалось, мертвыми глазами.
— Что вам от меня нужно? — испуганно воскликнула Валя.
Парень в коротком пальто схватил Валю за локоть, резким, сильным движением притянул к себе и сказал:
— Уймитесь, волнения, страсти… Двое молодых бизнесменов желают пригласить леди на тур вальса.
Валя рванула руку, но парень держал ее, как в тисках.
— Естественная реакция молодой леди на столь старомодное приглашение, — с усмешкой сказал парень в кожаной куртке. Он стоял теперь за Валиной спиной. — Вальс — это звучит несовременно. В нашем кругу предпочитают твист. О’кей, леди?
Он чуть расставил руки и сделал несколько покачивающихся движений на полусогнутых ногах.
— Отстаньте от меня! Пустите! — с отчаянием крикнула Валя, снова делая попытку вырваться.
В этот момент раздался чей-то резкий, повелительный голос:
— Отпусти руку. Ну!..
Валя почувствовала, что пальцы, сжимавшие ее руку, ослабли, и увидела в двух шагах от себя молодого человека в темном плаще и надвинутой на лоб кепке. На вид ему было лет двадцать пять. Он был такого же высокого роста, как и те, которые напали на нее.
Парень в кожаной куртке сделал шаг вперед и, по-бычьи наклонив вперед голову, сказал:
— Справедливости ради, хочу предупредить, что являюсь поваром, специалистом по отбивным котлетам. Могу и с гарниром.
Он сжал кулак и стал медленно поднимать руку.
Но тут произошло нечто неожиданное. Парень в плаще сделал быстрый шаг вперед, Валя заметила короткое, еле уловимое движение его руки, и в следующее мгновение тот, в кожаной куртке, повалился на тротуар.
Тотчас же вскочив на ноги, он вместе со своим приятелем набросился на парня в плаще, который стоял, прижавшись к стене и стараясь защититься от града ударов. Они дрались молча, было слышно только их учащенное дыхание. То один, то другой падали в грязь, вскакивали и снова сплетались в огромный, мечущийся по тротуару клубок.
Парня в плаще уже дважды сбивали с ног, но он снова и снова выбирался из-под навалившихся на него тел и отвечал короткими, резкими ударами.
Наконец его сбили с ног в третий раз, и тогда Валя, сама не сознавая, что делает, бросилась на помощь. Ее оттолкнули, она упала, но тут же вскочила и услышала уже знакомый повелительный голос:
— Уходите! Бегите! Ну!.. Кому говорю!
Валя побежала. Она надеялась, что увидит милиционера, прохожих, кого-нибудь, кто мог бы прийти на помощь. Но улица в этот час была пустынна.
Валя нашла милиционера лишь через два квартала. Когда они прибежали на место происшествия, здесь уже никого не было.
Несколько дней после этого ее мучили угрызения совести. Валя понимала, что все равно вряд ли могла бы помочь защитившему ее человеку, но ей не давало покоя сознание, что она убежала, бросила его в то время, как он отбивался от натиска двух разъяренных хулиганов.
Теперь по дороге в институт и возвращаясь домой она всматривалась в лица прохожих со смутной надеждой, что встретит своего защитника. Однажды ей показалось, что он обогнал ее, она ускорила шаг, но тут же убедилась в своей ошибке.
Мало-помалу происшествие стало забываться.
В педагогическом институте, где училась Валя, был праздничный вечер. Валя, как обычно, танцевала с Андреем. Настроение было радостное, приподнятое: только что очень успешно для нее закончилась зимняя экзаменационная сессия, начинались каникулы…
Оркестр умолк, но лишь на мгновение, и почти без паузы заиграл нечто среднее между твистом и медленным фокстротом. Андрей озорно улыбнулся, откинул Валю на расстояние вытянутой руки, как бы приглашая перейти от плавных па слоуфокса к подчеркнуто угловатым, размашистым движениям современного танца. Валя приняла вызов.
Все знали, что дирекция института и комсомольская организация не одобряют этой манеры танцевать. На институтских вечерах кто-нибудь из преподавателей или комсомольских активистов мог подойти к увлекшейся модными ритмами паре и тихо, сквозь стиснутые зубы произнести:
— Танцуйте п-прилично…
И тем не менее ни один танцевальный вечер не обходился без того, чтобы хоть одна пара не попыталась, несмотря на все запреты, покачаться в ритм музыке на широко расставленных ногах или «потанцевать врозь», двигаясь на расстоянии друг от друга и подняв полусогнутые руки с раскрытыми ладонями.
Особенно лихо исполняли современные танцы студенты-энергетики, а Андрей, пожалуй, лучше всех.