1
Я увидел его, когда уже доел пирог и пил вторую чашку кофе. Только что прибыл полуночный товарняк, и мужик заглядывал в окно ресторана с того конца, что ближе к сортировке, прикрывая глаза ладонью и щурясь от света. Заметил, что я за ним наблюдаю, и лицо его растворилось в тенях. Но я все равно знал, что он там. Ждет. Бродяги всегда меня держат за лоха.
Я закурил сигару и слез с табурета. Официантка, новенькая из Далласа, смотрела, как я застегиваю пиджак.
– Ой, а у вас и пистолета нету! – сказала она; тоже мне, новость.
– Нет, – улыбнулся я. – Ни пистолета, ни дубинки, ничего такого нет. А зачем?
– Но вы же полицейский – то есть помощник шерифа. А если какой-нибудь жулик попробует вас пристрелить?
– У нас в Сентрал-Сити, мэм, жуликов – кот наплакал, – ответил я. – Да и как ни верти, люди есть люди, пусть они даже немного сбились с пути. Их не мучишь – и они тебя не мучат. Прислушиваются к голосу разума.
Она покачала головой, благоговейно распахнув глаза, а я направился к выходу. Хозяин толкнул мои деньги обратно по стойке, а сверху положил две сигары. Еще раз сказал спасибо за то, что я прибрал его сына к рукам.
– Мальчик совсем другой стал, Лу, – произнес он; слова у него, как у всех иностранцев, во рту сливались. – По ночам никуда не ходит. В школе старается. И вечно про тебя говорит – какой хороший человек Лу Форд.
– Я ничего не сделал, – сказал я. – Только поговорил с ним. Дал понять, что мне про него интересно. Всякий бы на моем месте так поступил.
– Но поступил так только ты, – сказал он. – Потому что добрый, и другие с тобой добреют.
Он счел, будто уже все сказал, а я – нет. Я облокотился на стойку, завел ногу за ногу и медленно затянулся. Этот мужик мне нравился – ну, насколько мне вообще нравятся люди, – но он слишком уж хорош, я его так просто с крючка не спущу. Вежливый, неглупый: я на таких падок.
– Я тебе вот что скажу, – протянул я. – Я тебе скажу, как я на это смотрю: что посеешь – то и пожнешь.
– Э-э… – промямлил он нервно. – Наверное, ты прав, Лу.
– Я тут как-то раз думал, Макс, и вдруг мне в голову мысль пришла. Чертовски правильная мысль. Просто как гром средь ясного неба: всякий бык теленком был. Только и всего. Всякий бык теленком был.
Улыбка у него на лице застыла. Он переминался с ноги на ногу, и у него скрипели ботинки. Если и бывает кто хуже зануды, это зануда банальный. Но как отмахнешься от приятного и дружелюбного знакомца, который для тебя последнюю рубаху снимет, если надо?
– Я вот смекаю – мне, наверно, в колледж надо было пойти преподавать или еще куда, – продолжал я. – Я даже когда сплю, задачки решаю. Вот взять жарищу пару недель назад: многие же думают, что жарко от этой жары. А это совсем не так, Макс. Жарко не от жары, а от влажности. А ты и не знал, точно?
Он прокашлялся и бормотнул, мол, на кухне ждут. Я сделал вид, что не расслышал.
– И вот еще про погоду, – сказал я. – Про нее все только говорят, а никто и пальцем не шевельнет. Но оно, может, и к лучшему. Нет худа без добра, – по крайней мере, мне так кажется. То есть, не будь дождя, у нас и радуг бы не было, точно?
– Лу…
– Ладно, – сказал я. – Наверно, двину я дальше. Мне еще тут ездить, а спешить не хочется. Поспешишь – людей насмешишь, вот мое мнение. Я предпочитаю семь раз отмерить, а уж потом резать.
Тут я, конечно, переиграл, но не давить же в себе. Эдак с людьми поступать – почти так же приятно, как поступать с ними иначе, по-настоящему. Я очень старался об этом забыть – и почти забыл, – пока не встретил ее.
О ней я думал, когда вышел в прохладную ночь Западного Техаса и увидел, что меня поджидает бродяга.
2
Сентрал-Сити заложили в 1870-м, но городом-то он стал только лет десять-двенадцать назад. Из него вывозили много скота и мало хлопка; а Честер Конуэй, здешний уроженец, устроил тут штаб-квартиру своей «Строительной компании Конуэя». Но все равно городок оставался просто перекрестком техасских дорог. А потом случился нефтяной бум, и население в одночасье подскочило до сорока восьми тысяч.
В общем, городок лежал в долинке среди холмов. Для новоприбывших места, считайте, не оставалось, поэтому свои дома и предприятия они раскидали повсюду и теперь расползлись на треть округа. Там, где случается нефтяной бум, это не редкость; если бывали в наших краях, знаете, что таких городков тут много. Регулярной полиции нет – так, констебль-другой. Контора шерифа поддерживает порядок и в городе, и в округе.
И у нас это хорошо получается, – по крайней мере, мы сами так считаем. Но время от времени люди отбиваются от рук, и мы устраиваем чистку. И с этой женщиной я столкнулся три месяца назад при такой вот чистке.
– Звать Джойс Лейкленд, – сообщил мне шериф, старина Боб Мейплз. – Проживает по Деррик-роуд в четырех-пяти милях отсюда, возле старой фермы Бранчей. У нее там славный домишко сразу за дубовой рощицей.
– По-моему, я знаю это место, – сказал я. – Дамочка с заработком, Боб?
– Ну-у, по-моему, да, но ведет себя очень пристойно. Не зарывается, рабочих с промыслов не берет, перегонщиков скота – тоже. Если б эти проповедники по всему городу меня не теребили, я б ее вообще не трогал.
Интересно, перепадает ли от нее и Бобу? Я решил, что вряд ли. Может, Боб Мейплз и не гений мышления, но мужик такой, что не придерешься.
– Так как мне с нею обойтись, с этой Джойс Лейкленд? – спросил я. – Сказать, чтоб на дно легла, или пусть валит отсюда?
– Ну-у… – Нахмурившись, он почесал голову. – Не знаю, Лу. Просто… ну, поезжай да приглядись к ней, а там сам решишь. Я знаю, ты и помягче можешь, и поприятнее. А если надо, можешь и потверже. В общем, поезжай на свое усмотрение. А я тебя поддержу, что бы ты ни решил.
Добрался я туда часам к десяти утра. Завел машину во двор, развернул так, чтобы потом легче выезжать. Номеров округа не разглядеть, но это я не специально. Так и надо было.
Я поднялся на крыльцо, постучал и шагнул назад, снимая стетсон.
Мне было как-то неловко. Я вообще не совсем понимал, что ей скажу. Может, потому, что мы какие-то старомодные, но манеры у нас – не то что, скажем, на Востоке или Среднем Западе. Тут всему, что в юбке, говоришь «да, мэм» и «нет, мэм» – если у мэм белая кожа, само собой. Если застанешь кого врасплох, извиняешься… даже если потом его придется арестовать. Тут ты мужчина, и порядочный притом, – либо ты вообще никто. И вот тогда спаси тебя Господь.
Дверь на дюйм-другой приоткрылась. Потом распахнулась совсем – женщина стояла и смотрела на меня.
– Да? – холодно произнесла она.
На ней были пижамные шортики и шерстяной пуловер; каштановые волосы лохматились, как овечий хвост, а ненакрашенное лицо заспано. Но все это было без разницы. Без разницы было бы, даже если б она вылезла из свиной купалки в одном дерюжном мешке. Вот чего в ней было.
Она бесстыдно зевнула и повторила:
– Да?
А я все равно не мог заговорить. Наверно, пялился на нее с разинутым ртом, как деревенщина. Не забывайте, это было три месяца назад, а недуг меня не трогал лет пятнадцать. Лет с четырнадцати.
Росту в ней было чуть поболе пяти футов, сотня фунтов весу, а шея и лодыжки тощенькие. Но это ничего. Меня устраивало. Добрый боженька знал, куда налепить столько мяса, чтоб от него на самом деле польза была.
– Ох, господи! – Она вдруг рассмеялась. – Заходите же. Я в такую рань не работаю, но…
Она открыла сетчатую дверь и поманила меня внутрь. Я вошел, и она за мной заперла.
– Простите, мэм, – сказал я, – только…
– Все в порядке. Но сначала я должна выпить кофе. Проходите дальше.
По коридорчику я прошел в спальню, тягостно прислушиваясь, как она для кофе наливает воду. Я чурбан чурбаном. После такого начала нелегко будет вести себя жестко, а что-то мне подсказывало – тут надо пожестче. Зачем, я не знал; и до сих пор не знаю. Но понимал с самого начала. Вот дамочка – не привыкла себе ни в чем отказывать, на ценники и не смотрит.
Да и ну его к черту, просто показалось. Повела она себя нормально, домик у нее тут славный и тихий. Я решил ее пока не прессовать – пусть порезвится. Чего бы и нет? А потом я случайно глянул в зеркало у нее на комоде и понял, чего бы и нет. Понял, что не смогу. Верхний ящик комода был слегка выдвинут, а зеркало чуть наклонено вперед. Дамочки с заработком – это одно, а дамочки с заработком и пистолетами – совсем другое.
32-й автоматический я вынул из ящика в тот миг, когда она вошла с кофе на подносе. Глаза ее вспыхнули, и она грохнула подносом об стол.
– Чем, – рявкнула она, – вы тут занимаетесь?
Я распахнул пиджак и показал ей бляху.
– Контора шерифа, мэм. А чем вы тут занимаетесь?
Она не ответила. Только взяла с комода сумочку, открыла и вынула разрешение. Выписано в Форт-Уорте, но все равно законное. Такие штуки обычно действительны во всех городах.
– Доволен, легаш? – спросила она.
– Да вроде все в норме, мисс, – ответил я. – Кстати, меня зовут Форд, а не легаш.
И я широко ей улыбнулся, но в ответ улыбки не получил. Моя интуиция, значит, сработала железно. Еще минуту назад она готова была со мной в люльку, а если у меня вдруг ни гроша не окажется – это ей, видать, без разницы. Теперь же на что-то другое нарывается, и тут будь я полицейский или Иисус Христос – это ей тоже без разницы.
Интересно, как она столько прожила?
– Господи! – хмыкнула она. – Такой редкий в наших краях симпатяга – и тот паршивая легавая ищейка. Сколько? Я легавых не барахтаю.
Я почувствовал, что краснею.
– Дама, – сказал я, – это не очень-то вежливо.
Я просто зашел побеседовать.
– Тупица ты! – заорала она. – Я спросила, чего тебе надо.
– Коль скоро вы так излагаете, – сказал я, – я вам скажу. Мне надо, чтоб вы убрались из Сентрал-Сити до заката. Если я вас тут застану после – привлеку за проституцию.
Я надвинул шляпу с размаху и развернулся к двери. Она заступила мне путь.
– Сучье ты отродье. Ты…
– Не надо меня так называть, – сказал я. – Не стоит, мэм.
– А я назвала! И еще назову! Сукин ты сын, сволочь, зуктер…
Я попробовал ее обрулить. Надо было оттуда выбираться. Я знал, что произойдет, если не уйду, а произойти не должно, это я тоже знал. Я могу ее убить. От этого недуг может вернуться. И если даже не убью и не вернется, мне все равно кранты. Она распустит язык. Разорется так, что небо с овчинку покажется. И народ задумается – задумается и засомневается: что пятнадцать лет назад случилось-то?
Она шлепнула меня так, что зазвенело в ушах, сначала по одной щеке, затем по другой. Со всего маху, не останавливаясь. Стетсон слетел. Я нагнулся за ним, и она двинула коленом мне в подбородок.
Я потерял равновесие и хлопнулся на пол. Услышал мерзкий смех – а за ним еще смешок, какой-то извиняющийся. Она сказала:
– Господи, шериф, я не хотела… я… Просто вы меня так разозлили, что я… я…
– Еще бы! – ухмыльнулся я. В голове прояснялось, голос тоже вернулся. – Еще бы, мэм, я вас очень хорошо понимаю. У самого так бывало. Дайте-ка руку, а?
– Вы… вы не ударите меня?
– Я? Ай, ладно вам, мэм.
– Нет, – сказала она чуть ли не разочарованно. – Я знаю, не ударите. У вас на лбу написано, вы слишком добродушный.
И она медленно подошла и протянула мне руки.
Я поднялся. Одной рукой перехватил ей оба запястья, а другой размахнулся. Она чуть сознание не потеряла; а мне совсем не хотелось ее оглушать. Мне хотелось, чтобы она до конца понимала, что с нею творится.
– Нет, детка… – Я оскалился. – Я тебя не ударю. Я и не подумаю тебя ударять. Я просто надеру тебе задницу так, что все заглушки повылетают.
Я так сказал, я так сделать собирался – и я почти так и сделал.
Свитерок я ей задрал на голову и завязал узлом. Швырнул ее на кровать, сдернул шортики, ими связал ей ноги.
Затем вытащил ремень и вскинул над головой…
Не знаю, сколько времени прошло, пока я не остановился, не пришел в себя. Знаю только, что рука болела как ненормальная, а у нее весь зад превратился в один большой синяк. Перепугался я до опупения – хоть ложись да помирай.
Я освободил ей руки и ноги, стащил с головы пуловер. Холодной водой намочил полотенце и обтер ее. Залил ей кофе в разжатые губы. И все это время не замолкал, умолял ее простить меня, говорил, как мне жаль, что так вышло.
Я опустился у кровати на колени – просил, извинялся. Наконец ресницы ее затрепетали и глаза открылись.
– Н-не н-надо, – прошептала она.
– Не буду, – сказал я. – Богом клянусь, мэм, больше никогда…
– Не говори ничего. – Ее губы скользнули по моим. – И не извиняйся.
Она опять меня поцеловала. Принялась развязывать на мне галстук, стягивать рубашку; начала меня раздевать – после того, как я чуть было заживо ее не освежевал.
На следующий день я к ней вернулся – и через день тоже. Я все время к ней возвращался. И как будто на догорающий костер налетел ветер. Я снова начал с непроницаемым видом изводить людей – изводить так, будто подменял шуточками что-то другое. Начал даже подумывать о том, чтобы свести счеты с Честером Конуэем из «Строительной компании».
Не скажу, что и раньше об этом не думал. Может, я и жил-то в Сентрал-Сити все эти годы, лишь надеясь посчитаться. Но если б не она, вряд ли я бы что-нибудь сделал. Она раздула старое пламя. И даже показала мне, как разобраться с Конуэем.
Сама не знала, а показала мне способ. То был день – вернее, ночь – месяца через полтора после нашей встречи.
– Лу, – сказала она. – Я не хочу так больше. Давай свалим вместе из этого захезанного городишки – только ты и я.
– Да ты с ума сошла! – ответил я. Сказал и подумать толком не успев. – Думаешь, я бы… я бы…
– Валяй, Лу. Скажи мне. А я послушаю… – она принялась растягивать слова, – …какая такая прекрасная старая семья у вас, у Фордов. Расскажи-ка мне, как мы, Форды, мэм, да мы ни в жисть не станем путаться с этими вашими жалкими старыми блядьми, мэм. Да мы, Форды, мэм, не из такого теста слеплены.
Вот в этом и было дело – почти все дело. Но все же не все. Я знал, что от нее мне становится хуже; знал, что если скоро не остановлюсь, то не остановлюсь вообще никогда. Окажусь в клетке или на электрическом стуле.
– Валяй, Лу. Говори – а потом и я что-нибудь скажу.
– Ты мне, детка, не грози, – сказал я. – Я не люблю угрозы.
– А я тебе и не грожу. Я тебе говорю. Ты считаешь, будто слишком хорош для меня… А я… я…
– Давай. Твоя очередь.
– Мне это не нравится, Лу, но я, дорогуша, отказываться от тебя не собираюсь. Никогда, никогда, никогда. Если ты сейчас для меня слишком хорош, я сделаю так, что станешь хуже.
Я ее поцеловал – крепко и жестко. Потому что детка этого не знала, но уже была мертва, и я бы никак не мог любить ее сильнее.
– Так вот, детка, – сказал я, – у тебя все кишки на уши встали, а дело-то – пшик. Я думал только про деньги.
– У меня есть. И еще могу достать. Много.
– Да ну?
– Могу, Лу. Точно тебе говорю. Он по мне с ума сходит, а сам тупой как я не знаю что. Спорим, если б его старик решил, что я за него выйду, он…
– Кто? – спросил я. – О ком ты, Джойс?
– Элмер Конуэй. Ты же с ним знаком, правда? Старый Честер…
– Ага, – сказал я. – Да, я ничего так себе Конуэев знаю. И как ты собираешься их подцепить?
Мы всё тогда и обговорили, лежа вместе на кровати, а где-то посреди ночи какой-то голос мне вроде как зашептал: «Брось, Лу, забудь, еще не поздно остановиться». И я пробовал – бог свидетель, я пытался. Но сразу же после – сразу после голоса – ее рука вцепилась в мою и потащила мять ей грудь; Джойс стонала и вздрагивала… и я ничего не забыл.
– Ну что, – сказал я через некоторое время, – похоже, у нас все сложится. Я на это так смотрю: терпенье и труд все перетрут.
– Чего, дорогой?
– Иными словами, – сказал я, – где хотение, там и умение.
Она чуть поежилась, а потом фыркнула: