Разговор этот происходил на кухне антоновой холостяцкой двушки, куда дерганый, какой-то перепуганый Денис заявился среди ночи напару с ничего не понимающим американцем. Последний сидел всё это время в зале, тихо недоумевая, зачем его сюда притащили и кто этот конопатый рыжий мужик, на котором его Дэн все время виснет.
Впрочем, это хозяин квартиры и его любовник так думали. А вот если бы кто-нибудь из них догадался в тот момент заглянуть в комнату, ему бы предстал отнюдь не удивлённый и потерянный турист, а злой как чёрт, но серьёзный и собранный мужчина.
Он прилетел в Россию уже пару недель назад и вчера вечером, покончив с делами, решил, наконец, познакомиться лично с московским парнем, переписка с которым изрядно развлекала его последние несколько месяцев. Тот, конечно, перегибал палку в попытках казаться скромным и утончённым, зато был далеко неглупым, симпатичным, хорошо владел английским и обладал замечательным чувством юмора. А самое главное, понятия не имел, с кем общался, что позволяло надеяться на искренний интерес. Вполне возможно, всего лишь дружеский, но чем чёрт не шутит. Глядишь, и последние пару дней в России обзаведутся приятным бонусом. А нет, так хоть будет с кем выпить вечером.
Денис — Дэн — как раз недавно переехал и хвастал фотографиями нового жилья. Не узнать специфические формы элитного жилого комплекса на Давыдковской было сложно даже туристу. Номера квартиры, правда, он не знал, зато знал фамилию и имя. Но вот дальше началось что-то непонятное. Допустим, он подозревал, что не все любят сюрпризы. Даже не особо удивился, когда Дэн не позволил ему подняться в квартиру, хотя в переписке и озвучивал приглашение в гости. Но кому он врал, что приехал посыльный от важного клиента, которому понадобились услуги переводчика среди ночи? Интерком почему-то остался включен, и он слышал, как Денис тарахтел в ответ на чьё-то возмущенное бурчание:
— Они японцы. У нас вечер, у них утро. Понимаешь? Что ж теперь, не работать с ними? Что значит, почему не предупредил? Не успел, ты же только прилетел. Да ты спи, спи, я быстро.
«Что за глупости, — подумал мужчина. — Какое утро? В Токио сейчас глубокая ночь».
Потом была эта поездка на другой конец Москвы, полная странных вопросов. Было даже забавно понять, что Денис этот — типичнейший содержанец, расчитывавший поменять одного спонсора на другого — побогаче и с американским гражданством. Наблюдать за крушением его надежд стало достойной платой за испорченный вечер.
Но этот вот рыжий с его сочувственным, ни черта не понимающим взглядом был явно лишним. Себя бы пожалел, дебил.
Вечер перестал быть томным, и всё, чего сейчас хотелось, — смыть с себя липкость той ситуации, в которую он попал по собственному идиотизму, и лечь спать. Не то чтобы он расчитывал на встречу с невинной и чистой душой, но всему есть предел, а эти русские на кухне даже и не пытались говорить тише. Ну, конечно. Что ж шушукаться, если тупой американец их все равно не понимает?
Наконец голоса перебрались в коридор. Рыжий звучал неуверенно:
— Хочешь куда-нибудь пойти сегодня вечером?
— Хочу, конечно. Но сегодня не получится. Работы завались. Давай на выходных? Я позвоню?
— Я сам позвоню, — о, а вот теперь рыжий раздражён.
И резкий хлопок двери. Вот и всё. Наконец-то. Рон устало прикрыл глаза. Да пошло оно всё!..
— Ты мне здесь что, спать собрался? — резкий окрик рыжего на английском. — Поехали, отвезу тебя в гостиницу.
— Не надо, я сам.
— Ага, сам, — рыжий на удивление хорошо говорил на английском, бегло и без акцента. — А расплачиваться натурой будешь? — Не просто бегло, а ещё и со сленгом знаком. Надо же. — Я оплачу гостиницу.
— Тебе-то какое дело? — вечер вновь становился интересным. — На митинг в защиту ушастых сов не позвали, решил меня облагодетельствовать?
— Да ладно тебе, — подозрительно — в данных обстоятельствах — миролюбиво протянул конопатый любовник Дениса. — Не психуй. Ты в чужой стране, без денег к тому же. А Москва — город дорогой. Я понимаю, что ты злишься, но мозгами-то пораскинь. Две недели бомжевать собираешься?
— Да пошёл ты…
— Так, мужик, слушай сюда, — хозяин квартиры наконец-то перестал разыгрывать радушие. — Я тебе не друг, не брат, и вообще ты меня бесишь одним своим существованием. Так что попридержи язык. Но и выкинуть на улицу не могу. Жалко тебя, идиота. Ты же не виноват, что… Не важно. На вот, — рыжий безуспешно попытался всунуть ему пачку купюр. Пришлось спрятать руки за спину. Рыжий скривился и забормотал себе под нос на русском: — Гордый, да? Вот, бл@тво. Что ж с тобой делать-то теперь? — И снова вернулся к английскому: — Ну, послушай же… Дэн… эм… Дэн очень извиняется, но у него сейчас обстоятельства и он не может быть с тобой, хотя очень хочет. Наверное. Вот. И он попросил, чтобы я позаботился о тебе…
— Спасибо, не надо. Я пойду, — американец уже почти вышел из комнаты, когда внезапно остановился и, полуобернувшись к хозяину квартиры, бросил через плечо на чистейшем русском, пусть и с сильным акцентом: — У меня имя есть. Рон. И я тут не один такой идиот. Эти его обстоятельства сейчас дрыхнут на Давыдковской три, так что тебе сегодня вряд ли что-то обломится, — и, полюбовавшись отвисшей челюстью, вышел вон.
— Стой, придурок, — тяжёлая рука легла ему на плечо, когда он уже подходил к стоянке такси. — У меня поживёшь. Я Антон, кстати.
Вот так и получилось, что Рон Смит, «гражданин Соединённых Штатов Америки, но не банкир», поселился в квартире Антона. Он ещё по дороге назад от парковки такси успел рассказать о своих злоключениях с Денисом — в красках, с подробностями, сопровождая сочными и едкими комментариями, специально пытаясь сделать больнее. В ответ Антон лишь пожал плечами:
— Я его, по крайней мере, трахал. И буду ещё трахать после того, как обстоятельства вернутся назад в Германию.
— Нет, не будешь, — уверенно заявил Рон, проходя в квартиру.
— Ты прав, не буду, — согласился Антон. — Но это не твоё собачье дело.
Поначалу они практически не общались. Рон даже чемодан не распаковывал: как был в деловом костюме, он постоянно с кем-то переписывался, перезванивался, чатился, проверял рейсы и вообще создавал впечатление человека, готового в любой момент сорваться и уйти. Через сутки он, наконец, отложил телефон, закрыл планшет и соизволил переодеться в домашние вещи Антона. Теперь он создавал впечатление человека, делающего одолжение.
Антона одинаково раздражало что предыдущее поведение, что нынешнее. О чём он и сообщил, используя всю доступную ему обсценную лексику английского языка. Рон ответил, как обычно, неуместно и язвительно, попутно делая академические замечания о правомерности использования британских ругательств в перебранке с американцем. Антон перешёл на русскую лексику. Рон, на удивление, подхватил. А дальше слово за слово…
Рон оказался интересным собеседником — начитанным, образованным, с типично английским чувством юмора, которым Антон всегда восхищался. На правомерный вопрос он пояснил, что, хотя и имеет американское гражданство и большую часть времени проживает в Нью-Йорке, по воспитанию он, скорее, британец.
Выяснилось, что они учились в одном университете — Кембридже. Только в разные годы и на разных факультетах. Рон делал магистратуру на экономическом, а Антона отец спрятал от своих «конкурентов» на факультете английского.
— Изначально предполагалось, — пояснил он, — что я просто пересижу там передел сфер влияния в лихих девяностых. Мой папаша, знаешь ли, не всегда был честным бизнесменом. Но у жизни оказались свои планы. Так что теперь и ему некому передать свой бизнес, и я вместо академии занимаюсь переводами контрактов.
— О, знакомо, — протянул Рон. — Я тоже не желал идти по стопам отца, бунтовал, искал себя. Русский вот выучил назло — отец-то вёл дела с французами.
— А потом?
— А потом перестал выпендриваться, Антон. Подумал и понял, что далеко не каждому так везёт. Мне не было необходимости начинать с чистого листа, как большинству людей. Наша с отцом сфера интересов не настолько отличалась, чтобы нельзя было найти компромисс.
— Думаешь, мы тоже могли бы?..
— Кто знает? Вы могли бы попробовать.
С Роном было легко. Не просто, а именно легко. Антон не мог объяснить, откуда взялось это ощущение единения и чего-то общего. Не родственность души, нет. Нечто большее. Он понятия не имел, что Рон скажет в следующий момент и как отреагирует. Да он его вообще не знал. Но чувствовал на каком-то недоступном пониманию уровне. И не боялся. Не боялся обидеть, не боялся не так понять, не боялся показаться смешным или глупым.
Как будто вот это место на диване справа от журнального стола всегда принадлежало язвительному типу, говорящему по-русски с жутким акцентом, но умудряющемуся найти именно те самые слова. Не те, что Антон хотел услышать, а те, что услышать было нужно. Иногда их разговоры заканчивались дружным хохотом, иногда — не менее дружной бранью, но никогда у Антона не возникало желания прекратить их.
Антон так и не понял, как же случился их первый раз.
Такие мужчины никогда не привлекали его внимания. Рон был выше, старше, опытнее и, казалось, источал какую-то почти ощутимую ауру властности. Антон же предпочитал партнёров, о которых мог бы заботиться. Как можно заботиться о таком, как Рон, он не представлял. Даже на своё проживание в чужой квартире тот всего лишь милостиво согласился.
Рон тоже, судя по всему, предпочитал другой типаж — «тонких и звонких», к которым тяжеловесного и заросшего рыжей пятнистой щетиной Антона отнести можно было только по ошибке. Рон не создавал впечатление человека, склонного ошибаться.
Тем не менее, однажды утром они проснулись в одной постели. И ни малейших признаков сожаления, неловкости или разочарования. Рон приподнялся на локте, навис над Антоном, долго рассматривал его — заспанного, помятого, близоруко щурящего глаза, — а потом погладил по щеке абсолютно неожиданным ласковым жестом.
— Кто бы мог подумать, — пробормотал он, — а ведь мог же и не приехать.
— Мог, — фыркнул Антон, — Денис тебя, видимо, крепко зацепил.
— Глупый. При чём тут Денис?
Это было похоже на сумасшествие. Они не отпускали друг друга ни на секунду. И дело не только в сексе, хотя Антон и в пору своей юности не устраивал таких марафонов. Они часами разговаривали обо всём на свете и ни о чём: о семьях, друзьях, мечтах и разочарованиях, работе и недавно просмотренных фильмах, первой влюблённости и ненавистной еде. Русский-английский-русский-английский. Торопливо глотая слова и стоны. Понимали, что не успеют, но всё равно бежали этот спринт. И на финишной линии, уже открывая дверь такси, Рон вдруг спросил:
— Ты приедешь ко мне?
А Антон, не найдя в себе сил на серьёзный и честный разговор, отвёл глаза и соврал:
— Приеду.
Через неделю ему на электронную почту пришёл первый билет.
Часть 4. Наше время. Москва
— И что было дальше? — Ярослав закурил, уже, наверное, десятую сигарету.
— А дальше ты сам знаешь, Слав. Никуда я не поехал. Он прислал ещё один билет, потом ещё один…
— Тоша, — недоумевающе перебил друг, — я что-то не так понял? Ты же втюрился в него по самое не балуйся!
— Ну, да, пожалуй.
— Почему же тогда не полетел?
— Господи, Слав, ну ты сам мозгами-то пораскинь! Я же думал, у него ни гроша за душой! Меня, рыпнись я куда из России, батя тоже без копейки оставит. И вот приеду я, весь такой из себя никому там нахер не нужный, голый и босый, и сяду ему на шею? Как быстро, по-твоему, любовь-морковь завянет? Нам не по пятнадцать лет, чтобы одними благими намерениями да солнечным светом жить.
— А его сюда позвать?
— А что я мог ему предложить? Стоптанный диван и макароны? Это на цацки случайным залётным, вроде Дениса, у меня деньги есть. Так они сегодня есть, а завтра тю-тю. А чтобы предлагать человеку перенести всю свою жизнь в другую страну, надо посолиднее базу иметь. И уверенность нужна, понимаешь? Что оно стоит того.
— Значит, ты не уверен?
— Значит, Белый, что я на той неделе с отцом говорил.
— О чём?
— О нём. О Роне. О нас.
— Отец… знает?
— Знает, конечно. У нас с ним, может, и куча разногласий, но он мой отец. Вряд ли он мог не заметить такое о собственном сыне.
— И до чего вы договорились?
— Ни до чего. Он обещал подумать. И знаешь, продажа агенства и отказ от доли, наверное, и есть его ответ. С этими деньгами я вполне мог бы хоть переехать к Рону, хоть перевезти его сюда. Вот только всё это уже не имеет никакого смысла.
— Да почему, Тош?! Сейчас-то в чём проблема?
— Да в том, что эта скотина оказался грёбаным миллиардером и купил нас с потрохами! А я… Блин! — скрипнул он зубами. — Ты вообще представляешь, что со мной было? Я же каждый раз заново сдыхал, как билет от него получал! Я же думал, что для него так лучше будет, что о нём забочусь. А он… Сука!
— Тош, тебе не кажется, что ты сам себе придумал амбразуру, чтобы пафосно возлечь на неё грудью?
— Знаешь что, Белый? Может быть. Может, я идиот. Вот только это риторический вопрос. Всё случилось так, как случилось, и закроем тему.
— Да почему закрыть-то, я не пойму? Ну, ступил. Или не ступил, тут уж от точки зрения зависит. Но теперь…
— А что теперь? — перебил Антон. — Ты хоть понимаешь, как я буду выглядеть, если вдруг случится «теперь»? Как шлюха я буду выглядеть… Как Денис мой незабвенный.
— Эх, Бродский… Налить тебе выпить?
— Налей мне, Белый, напиться… — Антон зацепился взглядом за недавно прибежавший мейл, и вдруг побледнел. — Он ещё один билет прислал. Под своим настоящим именем. На сегодняшний рейс.
— Тоша… Может, всё же, полетишь?
— Ты с ума сошёл? Наливай!
На следующий день, Нью-Йоркский аэропорт имени Джона Кеннеди
Опять лил дождь. И опять Джеймс ждал его. А он ждал московский рейс.
И опять выходил один, опять.
Опять.
— Fucking shi… — привычно начал Джеймс и вдруг осёкся.
Потому что вслед за потерянным и унылым Рональдом выскочил запыхавшийся и какой-то чересчур встрепанный, широкоплечий рыжий мужчина. Отбросив в сторону небольшую дорожную сумку, он схватил Рона за плечо и, резко развернув к себе лицом, начал что-то орать, привлекая к их живописной паре всё больше внимания посторонних. Рональд пару минут молчал, то ли внимательно слушая, то ли соображая, что вообще происходит, а затем всё так же молча и без предупреждения двинул кулаком в челюсть. Рыжий заткнулся, но вместо того, чтобы напасть в ответ, начал постепенно расцветать в какой-то дебильной и абсолютно счастливой улыбке. А Рональд вдруг обнял его — резко, порывисто, — и Джеймс, наконец, понял, почему же он так ждал именно этого русского.
Уже по дороге в город Джеймс уловил обрывок фразы с заднего сидения:
— Хреновая тебе, Рон, Золушка досталась. Меня чтобы в тыкву засунуть, пришлось до невменяемости споить.
— Сам выбирал, — хмыкнул Рональд, — так что жаловаться не буду, и не надейся.