— Нет, не делай этого. Врачи ничего не знают. Они попытаются заставить меня отменять репетицию. Они могут даже попытаться исключить меня из коронации. Представь себе, лауреат не декламирует свою эпопею на коронации! И какая коронация ... пышность и зрелищность, музыка, пение жрецов. Обе церкви, Риторнель и Алеа, будут говорить всевозможные слова Оберону.
— В какую церковь мы верим?
— Мы халтурим с ладаном в обеих церквах, — мягко сказал Омир. — Мы верим во все. Требуется вдвое больше веры, но так безопаснее. Мы стоим смирно с Риторнелем, в то время как случайно продвигаемся вперед с Алеа.
Джимми знал, что его брат дразнил его. Они не были в храме с тех пор, как ему исполнилось семь лет. — Ты, — он подобрал слово – циничный человек.
Омир тихо рассмеялся. — Такое большое слово от такого маленького мальчика. Да, преподаватели получат тебя. Слова - это их бизнес, их оружие в борьбе со ссорами других людей.
Они уже проходили через это раньше. — Я думаю, что хотел бы быть важным человеком, — сказал Джимми. — Джеймс, Дон Андрек. Как это звучит? Возможно, я мог бы даже быть каким-то важным лицом в Большом Доме. Возможно, я мог бы служить самому Оберону.
Омир нахмурился. — Избегай его. Есть странные истории. Некоторые говорят, что как только он посмотрит на тебя, как будто выстрелит в тебя.
— Ты имеешь в виду, «выстрелит, как только посмотрит».
— Нет, не так. И в этом суть.
— Ох. Джимми не понял. Но, возможно, это было как раз хорошо. — Мы должны остановиться, и ты должен заснуть. Я буду в школе, когда настанет время тебе проснуться, но будильник уже поставлен.
— Спасибо, Джим - мальчик. Доброй ночи. Омир закрыл глаза.
Первые лучи рассвета начинали проникать через окна балкона; это бросило жуткое сияние на лицо Омира. Джимми начал закрывать шторы, затем остановился. Он изучал лицо брата в течение долгого времени в удивлении и восхищении. Обычно, он думал, что Омир красивый. Слово, которое сейчас пришло ему в голову, было «прекрасный». Его мать, должно быть, выглядела аналогично. Омир, он просто подумал, я люблю тебя. С усилием он вырвался из очарования, молча, закрыл шторы, и вышел на цыпочках из комнаты. Он никогда больше не видел это лицо.
За восемнадцать лет, которые последовали, когда он искал в своей памяти умственные изображения Омира, эта заключительная сцена, с возвышенным лицом, всегда была первой.
3. Оберон умрет?
Регент, дядя Оберона, был так стар, что он казался нестареющим. Он видел все это, не однажды, но много раз. Его жизнь походила на карусель Оберона в детстве: немного подождать, и все это снова начнется. В его тео-философии действительно были аспекты Риторнеля, и фактически в предыдущие десятилетия он нес золотое кольцо на красной подушке в торжественных ежегодных процессиях.
И все же, точно так же, как он не был инопланетянином ни по букве, ни по духу, так он и не придерживался Риторнеля. Действительно, его религия была полностью династической и касалась трансцендентных и астрономических вопросов только в той мере, в какой они обещали немедленную пользу линии Дельфьери. И после смерти своего младшего брата, помазанного правителя, в последние дни Терровианской войны, он вышел из отставки, чтобы удержать правительство вместе, пока Оберон не достигнет совершеннолетия.
Таким образом, по приказу Регента коронация и хирургическая операция Оберона проходили одновременно. Вряд ли могло быть иначе. Чрезвычайные меры были необходимы, чтобы сохранить старые дружеские отношения и избежать обид потенциально новых союзников. Оберон, возможно, умирает, но коронация должна продолжаться. Церемонии и приглашения были запланированы на несколько месяцев вперед, и на них присутствовали короли и канцлеры из всех солнц Лиги, не говоря уже о послах из внешних галактик. Даже межгалактические арбитры были там в своих великолепных одеяниях, единодушные, по крайней мере, в своем решении, что столь историческое событие потребовало их наблюдения.
Брови Регента были прищурены. — «Это не подходящий конец», — думал он. — «Это Дельфьери привели Террор к ослаблению. Но для ужесточения нашей цели и сплочения слабаков Лиги, планета дьявола теперь не будет гореть. Возможно, никакой конкретный Дельфьери не важен, но важна кровь. И этот бездельник Оберон является последним из нас. Дикий, безрассудный ребенок! Мы всегда убиваем себя, когда мы должны брать жен и создавать что-то для потомства».
Но его жестокие черные глаза смягчились, когда он рассмотрел своего племянника. Полноценный Дельфьери. И таким образом, это должно быть вашей скудной коронацией. Нет, не как в былые времена. Как рассказал ему его дед, такие вещи в прошлые века были тридцатидневным бунтом. До того, как его древние предки обнаружили вопиющее пиратство неэкономичным, и до того, как они вошли (с огромным нежеланием) в социально приемлемую культуру, коронация была вещью, которую нужно помнить. Все винные баки в Горис-Кард были опорожнены. Невыкупленные пленные приносились в жертву, и этажи храма были наводнены их кровью. И это были настоящие храмы для надлежащих богов, задолго до того, как основные положения Алеа и Риторнеля начали свое коварное соблазнение цветущих умов сильных планет Лиги. И теперь всё это ушло, всё. Вот и сейчас, при этой спокойной процедуре, единственное вино было в стерилизующих автоклавах в операционной, и единственная видимая кровь, была на белом халате главного хирурга.
И, таким образом, в течение многих часов процессия подавленных празднующих людей окружала стеклянный купол импровизированной хирургии. Они двигались живым потоком, по темно-синим коврам ручной работы с нитями золотых и благородных металлов, через большую комнату, отделанную богатой деревянной обшивкой ручной работы (на странном контрасте с мозаичной стерильностью операционной палаты в ее центре). Воздух был пропитан ладаном. Хор пел на заднем плане, на фоне приглушенного звона великих бронзовых колоколов в соседних часовнях Алеа и Риторнеля. Вряд ли было известно, радовались ли колокола или скорбели, или действительно ли это имело какое-то значение.
Все участники были измучены, и все же поток властелинов не уменьшался. Во время этих действий Регент, Галактический Лауреат, музыканты и певцы заняли подиум со стороны операционной. Хантир, действуя, как временный помощник Регента, тихо стоял позади группы, его лицо только начало заживать под пластиковой кожей. Только золотая заплатка, зловеще вспыхивающая над его левым глазом, давала намек на его недавнее столкновение со смертью.
Когда Омир понял, чего от него ожидали на измененной церемонии, он был только удивлен этим, но не был шокирован: все это дело полностью соответствовало странной традиции Дельфьери. Во время бесконечных часов он повторил вслух, по памяти, свою эпопею три раза; его голос начал хрипеть, и он начинал чувствовать головокружение. Он задался вопросом, что бы они сделали ему, если бы он просто упал в обморок. Тогда он заметил, что Регент нахмурился на него, но Омир задумался о варварской смеси операции и церемонии, и решил, что ему все равно.
Правая рука Регента была сырой и опухшей от сотен рукопожатий, но он едва чувствовал это. Со своего места он мог видеть операционный стол, белые халаты медсестер и уверенные, деликатные движения главного хирурга. Регент знал, что раздробленные участки ребер были вырезаны и бережно хранились в замороженных контейнерах; это были образцы, сохраненные для клеточных культур. Поскольку Оберон, вероятно, умрет, ряд одиночных жизнеспособных клеток, отобранных из фрагментов, оставшихся после аварии, будут культивироваться методами, известными только главному хирургу, в надежде на то, что в конечном итоге будет выращен новый идентичный Оберон, и тем самым будет сохранена имперская линия.
В данный момент наушник у левого уха Регента мягко пискнул. Это был заранее подготовленный сигнал от главного хирурга. Старик подошел к ближайшему микрофону. Он видел, что главный хирург наблюдал за ним через стеклянные стены хирургии. — Вы звали меня, хирург?
— Да. Я должен привести Оберона в сознание для короткой мелодии. Я хочу, чтобы Лауреат был внутри. Вы знаете, как Оберон относится к Омиру. Отрывки из эпоса вполне могут успокоить Оберона в период сознания.
Старик всегда расценивал восхищение Оберона поэзией и искусствами, как серьезную непрочность в Дельфьери, слабость, которая могла только принести вред. И все же он был достаточно реалистичен, чтобы ухватиться за странный интерес своего племянника и использовать его в попытке воздействовать на желание молодого человека жить. Он просмотрел на поэта. — Они хотят, чтобы вы внутри спели несколько отрывков из эпоса, в то время как главный хирург введет Оберона во временное сознание.
— Я постараюсь. Но мой голос почти пропал. (И я тоже, хотел добавить Омир).
Он вытянул крошечный аспиратор из своего кармана, распылил его в горло и был сразу схвачен спазмом кашля. Он вытер кровь с губ.
Регент наблюдал это с отвращением. — Я попрошу, чтобы главный хирург дал вам что-нибудь, чтобы поддержать вас в течение необходимого времени.
— Спасибо, — проскрежетал Омир сардонически.
Внутри медсестра сделала ему подкожную инъекцию. Его гортань испытала непосредственные затруднения из-за влияния озона и запаха едва высохшей бактериостатической краски. И инфразвуковые стерилизаторы странным образом влияли на его речь. Это было фиаско, но возможно Оберон был слишком слаб, чтобы понять это. Он выбрал строфу, начинающуюся с распространения военных кораблей Террора по всей Домашней Галактике. Он пел тихо и не пробовал взять высокие ноты.
Затем он заметил, что глаза Оберона были открыты, и наблюдают за ним. Он устало улыбнулся молодому Магистру, а затем продолжил строфу ... затем остановился. Потому что Оберон, без воздуха в его поврежденных легких, пытался прошептать что-то. — Конец... Римор...?
— Компьютер поэзии механически закончен, Ваше Превосходительство, — сказал Омир, — но я еще не запрограммировал его. Это потребует нескольких недель.
— Программируй его... сейчас...
— Будет сделано, Ваше Превосходительство.
Оберон закрыл свои глаза.
— Он снова без сознания, — сказал главный хирург Омиру. — Вы не должны оставаться. Он резко посмотрел на Лауреата. — Как вы себя чувствуете?
— Я думаю, что я -, — и Омир медленной кучей свалился на пол.
Главный хирург резко повернул закрытую капюшоном голову к медсестре. — Носилки.
Когда Омира вынесли, Регент задумчиво позаботился о нем. Он щелкнул Хантиру пальцами. — Заберите его в больничное крыло. И привяжите его.
Коронация продолжалась.
В заключительный час Оберону вручили серебряный свиток мудрости (который священники могли поместить только за пределами стеклянной двери) и контейнеры, полные платиновых монет, чтобы гарантировать процветание его правления. И, наконец, в соответствии с песнопением, он был назначен Защитником Вер, а золотое кольцо Риторнеля было помещено у двери младшим священником Риторнеллианцев, и аббат Алеа вынудил себя поместить золотую игральную кость Алеа в кольце.
И затем хирургия, и коронация были завершены. Последний гость исчез по ковровой дорожке.
Главный хирург находился на ногах с Обероном в течение почти двадцати часов и использовал три последовательных группы помощников. Он вышел наружу, на подиум.
— Как дела, хирург? — спросил Регент.
— Он может жить, если он решит жить.
— Сколько времени потребуется, чтобы запрограммировать компьютер поэзии?
— Я хотел бы обсудить это с вами, сир. Можем мы сейчас пойти в больничное крыло? В течение нескольких часов не будет никаких изменений в состоянии Оберона. Но между тем, если мы хотим сохранить линию Дельфьери клеточными культурами или, убедив Оберона захотеть жить, этой ночью предстоит сделать много работы.
— После вас, хирург.
— Культуру клеток лучше всего понимать с исторической точки зрения, — сказал главный хирург. Он стоял прямо у рабочего места с микроскопом в партеногенетической лаборатории, видимо, не посещаемой долгим днем, занятым с Обероном. Утомленный Регент утонул в обитом лабораторном кресле. Хирург спокойно продолжал. — В первый момент своего существования Магистр был всего лишь одной клеткой в утробе матери. Эта клетка разделилась, затем снова разделилась и продолжала разделяться. На протяжении семи-восьми поколений все тысячи клеток, образующихся на этом начальном этапе развития, были идентичны. Во время этой фазы никакие клетки не распознаются, как формирующие костные клетки, или мышечные клетки или нервные клетки. Но, в следующих нескольких поколениях клетки, действительно, начинают изменяться. Таким образом, спустя приблизительно десять дней после оплодотворения, мы находим три различных вида клеток во внешних, средних, и внутренних слоях в зарождающемся эмбрионе, который теперь является едва видимым полым шаром. Потомки этих многоуровневых клеток становятся еще более специализированными, в то время как их рост продолжается. Считалось, что еще до дней партеногенеза эта увеличивающаяся специализация необратима.
— Что вы имеете в виду, «необратима»? — спросил Регент.
— До начала специализации любая из клеток может быть отделена от кластера и превращена в отдельный эмбрион. Но после того, как клетки начали специализироваться, они могут воспроизводить только идентичные специализированные клетки; они больше не могут производить все сотни различных видов клеток, необходимых для формирования жизнеспособного человеческого плода. Изменения в структуре клетки, которые вызывают специализацию, таким образом, обычно необратимы.
— Я так понимаю, что метод партеногенеза направлен на изменение необратимости?
— Именно так, Ваше Превосходительство.
— Продолжайте.
— У нас здесь есть микрошлиф реберной кости, взятой из груди Магистра. Эти костные клетки произошли от клеток среднего уровня эмбриона размером с точку. Тот же самый слой был предком для сердца, мышц и клеток кожи.
— Но как могут мышечные клетки и костные клетки происходить из одинаковых клеток?
— Определенные гены внутри клетки инактивируются после определенного количества делений. Это, на самом деле, вывод комбинаций конкретных генов из кодированных генетических инструкций хромосом, что приводит к изменениям в клетках последующих поколений. Все оригинальные гены оригинальной оплодотворенной единственной клетки все еще присутствуют в каждом из миллиардов клеток эмбриона, но теперь, клетка за клеткой, многие из генов дремлют, так, что могут быть получены правильные дочерние клетки, необходимые в последующих стадиях роста эмбриона. Успех партеногенеза зависит от пробуждения этих спящих генов. Если это происходит, то клетка должна быть такой, какой она была в начале, точно такой же, как и первая клетка, из которой вырос Магистр, и, следовательно, теоретически, способная вырасти во второго Магистра.
— И как спящие гены пробуждаются?
— Путем удаления блокирующих белков из дезоксирибонуклеиновых кислотных цепочек генов-ДНК. Эти белки являются протаминами и гистонами – слабой базой. Они объединялись химически со слабой кислотой ДНК, но их можно убедить отказаться от их владения ДНК, если мы тщательно подвергнем их воздействию немного более сильной кислотой. Все это должно иметь место в пределах ядра клетки, и эта микропроцедура довольно тонкая операция.
— Хирургия на молекулярном уровне? Я не осознавал, что такая технология существует. Расскажите мне подробнее.
Главный хирург колебался. — Больше, к сожалению, я не могу вам сказать. Это секрет мастеров-хирургов, передаваемый от одного другому, из самых далеких поколений.
— Тогда я не буду любопытствовать.
— Регент, приглашаю вас посмотреть.
— Да, я хотел бы посмотреть.
Хирург развернулся и наклонился над колбами. — Из этого участка кости ребра мы сначала изолируем около двадцати отдельных клеток. Это просто микрохирургический метод, который Ваше Превосходительство может наблюдать на экране, отображающем проекцию микроскопа. Как видите, каждая клетка выглядит как вытянутый кирпич. Каждая из них промывается стерильной питательной средой в отдельной колбе. И теперь мы подошли к решающей части - реактивации дремлющих генов.