Grigas 2016 – Grigas A. Beyond Crimea. The New Russian Empire. New Haven & London: Yale University Press, 2016.
Hall 1996 – Hall S. Minimal Selves // Black British Cultural Studies. A Reader / Ed. by A. Baker Jr., M. Diawara, R. H. Lindeborg. University of Chicago Press, Chicago & London.
Hämynen 2013 – Hämynen T. Rajakarjalaisen kieliyhteisön rapautuminen ja karjalankielisten määrä Suomessa // Karjala-kuvaa rakentamassa / Toim. Pekka Suutari. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2013. S. 182–213.
Hirsch 2005 – Hirsch F. Empire of nations. Ethnographic knowledge and the making of the Soviet Union. Ithaca (N.Y.): Cornell University Press, 2005.
Hyytiä 2008 – Hyytiä O. «Helmi Suomen maakuntien joukossa». Suomalainen Itä-Karjala 1941–1944. Helsinki: Edita, 2008.
Kangaspuro 2000 – Kangaspuro M. Neuvosto-Karjalan taistelu itsehallinnosta. Nationalismi ja suomalaiset punaiset Neuvostoliiton vallankäytössä 1920–1939. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2000.
Klementjev 1996 – Klementjev Je. Kansalaisyhteiskunta ja kansalliset liikkeet // Matkalla kansalaisyhteiskuntaan? Liikettä ja liikkeitä Luoteis-Venäjällä / Toim. I. Liikanen ja P. Stranius. Joensuu: Joensuun yliopistopaino, 1996. S. 43–48.
Liikanen 1996 – Liikanen I. Karjalan kansanrintama – kansalaistoimi ntaa vai politiikkaa? // Matkalla kansalaisyhteiskuntaan? Liikettä ja liikkeitä Luoteis-Venäjällä / Toim. I. Liikanen ja P. Stranius. Joensuu: Joensuun yliopistopaino, 1996. S. 67–76.
Liikanen 2001 – Liikanen I. Educational and Political Capital and the Breakthrough of Voluntary Assotiations in Russian Karelia // Education and Civic Culture in Post-Communist Countries / Ed. by S. Webber ja I. Liikanen. Basingstoke & New York: Palgrave.
Peers 2015 – Peers E. Cartoon epic heroes in indigenos Siberian revival // Anthropology today. Vol. 31. № 3, June 2015. P. 3–7.
Vavulinskaja 2002 – Vavulinskaja L. Suomalainen koulu Karjalan sodanjälkeisinä vuosina // Carelia. 2002. № 4. S. 127–130.
Этничность приграничных территорий
Ольга Давыдова-Менге
Дискуссии о финскости и финском языке в Республике Карелия
Введение
В послесоветское время в Республике Карелия произошли серьезные изменения в понимании, организации и управлении этническим разнообразием. Например, «миграционная революция», то есть миграция людей с Кавказа и из Центральной Азии в центральные регионы России, изменила представления о «национальностях» Карелии и их взаимоотношениях (см. Ларюэль 2014; Пайн 2014; Соткасиира в данном издании). В свою очередь, миграция жителей Карелии в Финляндию включила Карелию в глобальные миграционные процессы, а также создала совершенно новые связи с Финляндией. Благодаря обширным экономическим, административным и прежде всего личным связям населения республики с соседней страной Карелия является одним из самых «международных» регионов России. С другой стороны, распространение статуса «реэмигрантов» на ингерманландских финнов и потомков финляндских граждан значительно уменьшило население с финской национальностью в Карелии. По данным последней советской переписи населения в 1989 году их было около 18,4 тысяч человек, в соответствии с переписью 2010 года финнами себя считают 8577 человек, ингерманландскими финнами – 152 человека (Перепись 2010: 248–249).
Значительные изменения претерпел также статус финского языка и финскоязычной культуры. До 1991 года финский являлся вторым официальным, «национальным» языком в Карельской Автономной Советской Социалистической Республике. Когда Республика Карелия должна была определить свой национальный язык в новом постсоветском законодательстве, в качестве такого выдвигался карельский язык. Поскольку на тот момент единого письменного карельского языка не существовало, республика осталась без национального языка. В настоящее время Карелия – единственное из 21 российских национальных образований, не имеющее официального национального языка. С другой стороны, в 2004 году был принят закон о поддержке карельского, вепсского и финского языков. (См. статью Кнууттила в данном издании.)
Помимо «национального лица» Карелии изменилась и экономическая основа общества. Карелия является частью российского и мирового капиталистического хозяйства. Многие изменения в сфере понимания и организации этнического разнообразия напрямую связаны с экономическими и социальными процессами, обусловленными включенностью России в мировую экономическую систему. Например, будучи частью российской системы образования, среднее и высшее образование республики участвует в реформах, являющихся частью Болонского процесса.
Несмотря на изменение статуса финского языка и национального состава населения, в Карелии продолжают функционировать институты «финскости»: система обучения финскому языку, включающая среднюю и высшую ступень, осуществляется издательская деятельность, делаются радио- и телепередачи, театральные постановки, на финском языке также записывается музыка. В этой статье я сосредоточусь на осмыслении современной финскости в Республике Карелия, прежде всего системы обучения языку и прессы. Материалом статьи являются 17 интервью, которые я сделала в столице республики г. Петрозаводске весной – осенью 2013 года, а также газетные и интернет-материалы. Я интервьюировала государственных служащих, сотрудников сферы культуры, научных работников – тех, кто занимается «финскостью»профессионально, и людей, считающих себя финнами. Я хотела выяснить, что и как говорят о финскости в Карелии в 2010-х годах, когда ее статус в качестве «национальной» культуры претерпел значительные изменения, и по некоторым оценкам (напр.: Такала 2010) она находится на грани исчезновения.
Финскость в Республике Карелия
Карелия – это единственный «национальный» субъект Российской Федерации, где в качестве национального языка с момента основания этой этно-территориальной единицы использовался язык, не являющийся языком коренного населения. Финский должен был служить письменным языком для национального населения (карелов и вепсов, а также финнов-иммигрантов), а также быть языком национальной советской культуры. Поэтому, на мой взгляд, в Карелии можно говорить о собственной «финскости» и ее истории, а не только об истории финнов Карелии. История финнов в Карелии стала систематически изучаться в 1990-е годы, изучением финскости как культурного и социального явления занялись в 2000-е (напр.: Илюха 2009; Клементьев 2010; Suutari, Shikalov 2010).
Как национально-административная единица Карельская трудовая коммуна была создана в Советской России в 1920 году, и одной из задач ее основания было создание альтернативы финляндскому капиталистическому обществу, с последующим присоединением Финляндии к Карелии. Карельская автономия была образована при активном участии эмигрантов из Финляндии, и в строительстве Советской Карелии финны, попавшие туда разными путями, принимали самое активное участие. В середине 1930-х годов в Карелии проживало около 15000 финнов, что составляло примерно 3 % населения (Takala 1998; 2010: 25, 28).
Политика коренизации в Карелии носила финский характер: в качестве литературной формы национального языка был принят финский язык, и обучение в национальных школах велось на финском языке. (См.: Hirsch 2005; Kangaspuro 2000). Неоспоримыми достижениями этапа коренизации можно считать создание системы образования на финском языке с нижней до высшей ступени, а также институтов культуры (газеты и журналы на финском языке, театр, литература, музыка, изобразительное искусство и т. п.). Эта активная деятельность вовлекала и коренное карельское население, и актеры, писатели, музыканты-любители пополняли ряды профессиональных деятелей культуры, работавших на финском языке. За короткий период в Карелии сформировалась живая финскоязычная культурная жизнь. (Такала 2010: 28–37; Суутари 2009; Юликангас 2009). Как и повсюду в СССР, население «советизировалось» путем его «национализации»: люди становились сознательными представителями своей «национальности», учились действовать в соответствии и в рамках этого статуса (Brown 2004). Финскость Карелии имела коммунистическую окраску. Первый этап «финской коренизации» длился до 1938 года, когда многие финны Карелии, включая ее национальное руководство, стали объектом репрессий.
После короткого, но разрушительного периода репрессий, направленных на финнов (1937–1939), и Зимней войны (1939–1940) Карелия с присоединенными к ней бывшими финскими территориями получила статус шестнадцатой союзной Карело-Финской Советской Социалистической Республики (1940–1956), в которой финский опять стал вторым официальным и его опять стали преподавать как «национальный» язык. В Петрозаводске был основан университет, в котором преподавался и финский, продолжилось издание газет и журналов, литературы на финском языке, действовал театр и другие учреждения культуры.
Во время войны (1941–1944) финны Карелии были эвакуированы с оккупированных Финляндией территорий, однако Финляндская военная администрация организовала обучение детей-карелов на финском языке (Hyytiä 2008). Советская «финская коренизация» 1920-1930-х годов, школьное обучение детей-карелов в военный период, а также массовое (около 20000) переселение финнов-ингерманландцев в Карелию в послевоенные годы (см. Суни 1998) создали основу для развития финскоязычной культуры в Карелии, но отношение к финскому языку в послевоенный период изменилось: финский стал ассоциироваться прежде всего с Финляндией и бывшими оккупантами, а не с местным финско-язычным населением. (Такала 2010; см. также Захарова 2009: 320; Никулина, Киселева 2009).
После понижения статуса республики с союзной на автономную и школьной реформы 1958 года обучение на финском в школах и университете было прекращено. Сфера использования языка значительно сузилась. Преподавание финского было возрождено в 1963 году уже как иностранного языка, а не языка обучения в нескольких школах (Vavulinskaja 2002). Тем не менее в университете он преподавался как родной, и национальные институты функционировали за счет выпускников университета. Фактически функция языка стала меняться: от языка местной «национальной» культуры к языку представления «многонациональной» Карелии за рубежом (Захарова 2009). Финскоязычные издания продолжали свою работу вплоть до перестройки в устоявшихся советских формах (Курки 2009).
С началом перестройки интерес к финскому языку и финской национальности значительно вырос, и большую роль в формировании общественного движения финнов (а также карелов и вепсов) Карелии сыграла «национальная» интеллигенция (Klementjev 1996; Liikanen 1996,2001). Целью движения финнов Карелии было достижение полной реабилитации всех групп финнов, а также возрождение финского языка и культуры. «Национальные» газеты и журналы стали местом активной дискуссии о «неизвестной» истории финнов СССР, в том числе репрессий. Возвращение ранее запрещенных для обсуждения исторических тем происходило одновременно и в Финляндии, и это повлияло на принятие политического решения о распространении статуса «реэмигрантов» и на финнов бывшего СССР. Начавшаяся в 1990 году политика реэмиграции повлекла за собой растянувшуюся на два десятилетия миграцию финнов и членов их семей в сопредельную страну. В первых рядах эмигрировали люди, хорошо знавшие язык и имевшие контакты в соседней стране. Многие из них работали в финскоязычных культурных институтах. С 2011 года прием заявлений на переезд закрыт, и программа реэмиграции заканчивается в 2016 году. Многие наблюдатели оценивают этот процесс как последний удар по карельской финскости. (См. Davydova 2004,2009).
В настоящее время финскость в Карелии во многом парадоксальна: с каждым годом уменьшается количество людей, зарегистрированных как финны, но институты, поддерживающие финский язык и производящие финскоязычную культуру, работают. В Петрозаводске также с 1990 года работает консульский отдел посольства Финляндии, ведущий активную культурную деятельность. Официальные контакты и сотрудничество с Финляндией вплоть до 2014 года нарастали и продолжаются, несмотря на изменившуюся внешнеполитическую ситуацию. О масштабах контактов между Карелией и Финляндией можно судить по количеству выдаваемых жителям Карелии финляндских виз: в 2013 году их было выдано более 90 000 (Выступление консула Финляндии в Петрозаводске 23.09.2014).
Теоретические перспективы
Этничность (в советском и российском контексте – национальность) я рассматриваю как технологию власти и управления, формирования населения (см. Slezkine 1994; Hirsch 2005; Brown 2004); говорить о какой-то «натуральной» этничности или этнических группах в современной России было бы наивно. Национальность была и остается четко регулируемой и институализированной: население делится на категории и управляется на основании регистрации национальности, так что национальность – это одна из ключевых категорий государственного управления. (См. Портнов 2011; Protsyk, Harzl 2013; Davydova-Minguet 2014). Под управлением (govemmentality) можно понимать набор разнообразных техник, направляющих процесс развития населения в желаемую сторону. Техники управления производят представления о явлениях и наделяют их определенными характеристиками, а также индивидуализируют и определяют субъектов и их группы, будучи частью продуктивной власти. Управление задает рамки для деятельности своих объектов таким образом, что они действуют самостоятельно и ответственно, стремясь достигнуть целей и соответствовать требованиям управляющей власти. В этом процессе совершенствуются как формы управления, так и сами субъекты. Условием действия продуктивной власти является определенная степень свободы: субъект должен принимать решения в форме «своего выбора», причем рамки свободы выбора остаются четко заданными. (См. Kaisto, Pyykkönen 2010; Helen 2010).
Национальность/этничность в советское время стала непререкаемо легитимной категорией идентичности, которую постсоветская Россия унаследовала и взяла на вооружение. Принадлежность к национальности, действие в соответствии с требованиями национальности считается достойным и моральным, национальность является частью «структуры чувствования» людей (Peers 2015; Портнов 2011). Из социалистического управления национальность перешла в сегодняшнее капиталистическое и неолиберальное управление. Неолиберальное управление характеризуется тем, что практически все аспекты человеческой жизни могут стать достоянием рынка, товаром, который может коммерциализироваться в соответствии с требованиями рынка. Рынок видится также источником этики (Харви 2007). Этничность, этнически маркированная культура в условиях неолиберального хозяйства становится ресурсом, который может быть превращен в деньги. Джин и Джон Комаровы (Comaroff 2009) утверждают, что это предполагает «брендирование» идентичности и культуры и одновременно их более глубокое и прочувствованное усвоение. Когда этническая культура и идентичность становятся товаром, это парадоксально требует от их «носителей» их сознательного изучения и освоения, а не отчуждения от них. Этничность может быть коммерциализирована и брендирована в маркетинге территорий на всемирном туристическом рынке. Одновременно этничность, именно под влиянием неолиберального рыночного хозяйства, будучи «телесным капиталом» ее «носителей», может стать для них фактором расширения их возможностей (empowering) (Там же: 130). В соответствии с этой точкой зрения, этничность может усиливаться в качестве арены сознательно ориентированного на рынок действия.
Конструктивистские исследовательские подходы рассматривают этничность прежде всего в плане социальной организации культурного различия и обращают особое внимание на разнообразные кризисы, мобилизации, ситуации, воспринимаемые как «разрывы», в которых с использованием культурных символов сознательно производятся границы между «этнически» определяемыми группами (см. Barth 1994; Verdery 1994). Группы, выделяемые на основе этничности, являются в подобных подходах основными единицами анализа, хотя и не считаются данностью. В моих попытках проследить, как формируется представление об этничности, я опираюсь на идеи Роджерса Брубейкера (Brubaker 2013) о необходимости разделять «группы», которые в обыденном сознании соединяют с этничностью, и категории научного анализа, и в анализе стремиться понять, как категории влияют на формирование того, что в дальнейшем воспринимается как этничность. Категории практики и категории анализа участвуют в формировании общественных феноменов, и исследователь должен быть особенно внимателен к собственному понятийному аппарату. «Этничность» должна быть отделена от «группы», и в исследовании необходимо проследить, как группы формируются с использованием этих понятий теми, кто ими оперирует.