Мираниса ей не было жаль, но Нериана она так просто Айдэ не отдаст.
8. Миранис. Телохранитель
Раньше, чем Майк успел понять, где он и зачем, кто-то толкнул его в стену, грубо, безжалостно, так, что кости хрустнули. Пахнуло силой, невыносимо, подхватила невидимая волна, повела по кладке до низкого потолка… и только тогда Майк понял, кто его мучит… и глазам своим не поверил.
— Не надо, мой архан… прошу, пощади…
Он не знал, что он натворил. Не знал, почему его темные глаза полыхают гневом, не знал, почему белые манжеты на его руке испачканы кровью и почему в этом подземелье нет никого… кроме них и лежавшего на ложе трупа.
— Не надо… мой архан… умоляю… — едва слышно выдохнул Майк, и невидимая волна потянула его вниз, к полу, почти мягко. А Рэми оказался рядом, сжал шею Майка тонкими пальцами, прошипел:
— Не надо, говоришь? — и добавил, с искренним удивлением ребенка: — Почему?
Майк нервно сглотнул, глядя в бушевавший в глазах телохранителя огонь магии. Боги, что он натворил… и прочему Эррэмиэль так разошелся… что?
И вопрос утонул в алых пятнах, когда телохранитель начал мучительно медленно сжимать пальцы.
***
Интересно, знал ли отец о той унизительной порке? Знал, почему наследник сидит на своем троне выпрямившись, почему не то, что пошевелиться, дыхнуть лишний раз боится? Если знал, то зачем позвал на эту аудиенцию? А раньше как-то не особо звал… А теперь заставил тут сидеть, да еще и посматривал изредка. Так посматривал, что Миранис понял: отец в гневе. За то, что он сделал Рэми?
Что в этот Рэми такого, что даже отец его любит? Впрочем, Миранис знал, что… и вновь сделалось стыдно.
Все было как всегда. Скучно. Входил очередной проситель, склонялся перед троном, говорил, говорил. Просил. О разных вещах просили. Кто-то о том, чтобы освободить от налогов, ведь зерновые в этом году выжжены засухой. Кто-то о разрешении продать родовые земли, кто-то с просьбой о браке…
Кого интересует, на ком женится глаза лесного рода? Точно не Мираниса. Он и жениха не знал и знать не хотел, и его невесты…
«Ты бы внимательнее был к людям, — вмешался внезапно тихий голос Кадма. — Ты знаешь, что отец жениха один из самых влиятельных людей в совете, и один из самых богатых? Знаешь, что женить сына он хочет, чтобы подмять по себя обнищавший серейский род, у которого единственное богатство это их земли? Плодотворные и могущие принести огромную прибыль».
«Но почему-то не приносят».
«То, что глава рода дурак, у которого нет сыновей, а одна лишь не слишком красивая и не слишком умная племянница, не повод позволять одному сильному роду съесть другой, временно менее сильный. Твой отец это знает… хорошо бы, чтобы и ты понял».
Миранис не понимал этих заморочек. Скользил взглядом по выложенному из синего камня нефу, по стройным, удерживающим переплетение арок, колоннам, по алому закатному свету, лившемуся сквозь окна и думал только об одном… о Рэми. И совесть плакала горючими слезами… Рэми был единственным, кто восстал против этой порки. Единственным, хотя мог бы и сам взять кнут. С полным правом.
И боль… боль в его глазах, когда он выкрикнул те слова после порки. Н-да… его душа, пожалуй, болела больше, чем спина и гордость наследного принца.
И все почему?
И все потому, что Миранис поддался яду проклятого заговора. Но кто же мог знать, что это Лера такой змеей… и кто бы мог знать, что глупая слабость… так круто Миранису аукнется. Миранису, даже не Рэми. Ибо самое плохое, что могло случиться с принцем — потерять доверие собственного телохранителя.
Но другим Мир в этом не признается.
«Слушай!» — вмешался вдруг Кадм, и, вынырнув из задумчивости, Миранис вдруг увидел виссавийского посла. В неизменном балахоне, который скрадывал его фигуру, укутанный синей, казавшейся невесомой, тканью до самых глаз, виссавиец неожиданно изящно склонился перед троном и тихо, певуче сказал:
— Нижайше прошу об аудиенции для хранительницы Виссавии, мой повелитель.
Хранительницы? Миранис никогда не видел их, но много слышал. Три великие слепые, носительницы воли виссавийской богини, они редко опускали границы не только клана, но и своего замка, и повиноваться им, говорят, должен был даже сам вождь. И тут, в Кассии?
А отец будто и не удивился даже. Милостиво улыбнулся и, будто не сомневаясь ни на мгновение, ответил:
— Я с удовольствием приму великую хранительницу в своем замке, посол. Завтра на рассвете.
— Прошу так же, чтобы ваш наследник присутствовал при этой встрече. Без телохранителей.
— Телохранители обеспечивают нашу безопасность, хранитель вести.
— В присутствии нашей хранительницы вам не нужно беспокоиться о безопасности, мой повелитель, — аккуратно, будто до конца не веря в свои слова, ответил посол. — Да и ваших телохранителей, мой повелитель, будет достаточно. Хранительница Виссавии сказала, что ты поймешь суть ее просьбы.
И Деммид понимал, как и Миранис. «Тогда разговор точно будет о Рэми, — мысленно вмешался Кадм. — Ох, Миранис, доигрался ты. Потребует богиня своего наследника в Виссавию, и тогда мы ничего не сможем сделать».
«Рэми принадлежит мне».
«Когда это он тебе принадлежал? — ударил издевкой Кадм. — А если Рэми окажется в своей Виссавии, не знаю, сможем ли мы у него выпросить договор с Кассией. А ведь именно союз с Виссавией поддерживает временно слабую власть твоего отца. Или ты забыл, что войска в руках советников? Казна у них же?»
«И кто в этом виноват?» — огрызнулся Миранис.
«Может, наследник, который вместо того, чтобы помогать отцу, долгие годы бегал по кабакам? Да и сейчас не сильно-то стремится вмешивать в «нудную» политику? Ты не знаешь, что власть повелителя держится на власти его приближенных? Соратников? И когда повелитель привлекает их к союзу богатыми подарками, наследник походя дерется в таверне с сынком южного рода, да так, что чудом его не убивает. А, что хуже — прилюдно унижает».
«Но он забавно смотрелся в бабском платье», — усмехнулся Миранис.
«А его отец забавно смотрелся в гневе, когда чуть было не вывел свои войска из столицы. И был бы бунт. И почему? Потому что кому-то пришло в голову слегка поразвлечься. Миранис, ты когда-нибудь повзрослеешь?»
Миранис и сам понимал, что пора игр закончилась. Завтрашняя встреча тревожила душу тревогой, а еще больше — предстоящий неприятный разговор. С Рэми придется говорить. И даже, пожалуй, извиняться, а Миранис не извинялся никогда. И не думал, что придется.
Виссавийский посол уже вышел, и аудиенция, на счастье, должна была закончиться. И Миранис поддался вперед и чуть зашипел, сразу же вспомнив о своих ранах. Но жаловаться остерегся — знал, что не поможет. Знал, что придется выдержать до утра…
Знал, что и заслужил. И потому молчал. Уже хотел встать с трона, попрощаться с отцом и уйти, наконец, в свои покои, как что-то незаметно изменилось. Появился перед троном дозорный, упал Миранису, не повелителю, в ноги, и вскричал:
— Мой принц! Прости, прости!
— За что? — холодно прервал его Миранис.
— Твой телохранитель… он с ума сошел… мы не знали… что оно заразно. Видят боги, не знали! Мой принц, прошу… прошу, он замок разнесет в этом безумии… а потом, если не остановишь… та дура же себе вены перегрызла… как животное… боги, целитель судеб!
Миранис уже не слушал, незачем это было слушать. Он поднялся, не обратив внимания не жжение с спине, сошел по ступенькам, и на миг порадовался, что предусмотрительный Кадм приказал дозорному убраться с дороги. Рэми сошел с ума… сошел с ума…
Мысль билась в голове раненной птицей, принц встал на синюю дорожку ковра в центре нефа, раскинул руки и позвал.
— Иди ко мне, мой целитель судеб. Иди…
И послал мягкую волну магию. Не вспугнуть. Не усилить безумия… просто позвать, ласково, как ребенка. Притянуть к себе связывающими их узами, скинуть щиты, забыть обо всем на свете, кроме сгорающей в огне магии души… Родной души… И залить все вокруг мягкой радостью, когда Рэми откликнулся. Услышал…
— Иди ко мне, иди…
Ударило в стены тугой волной, полетела на пол каменная крошка, взвились алым вихрем оконные стекла и осыпались вокруг светящимся водопадом… Алый закат ворвался внутрь, покрасил все в цвет крови, но Миранис не видел и не замечал ничего, кроме появившейся в дверях, охваченной синим огнем, фигуры.
Вот ты и пришел, мой Рэми…
Сказал что-то дозорный и заткнулся, явно подчиняясь приказу Кадма, а Миранис с трудом удержал нервную дрожь. Таким он Рэми не видел никогда. Боялся увидеть, хотя недавно так страстно к этому стремился. Рэми был сломленным, безумным, с горящими силой глазами. Опасен, смертельно опасен для всех в этом замке, и если сорвался, то приводить его назад будет сложно, если не невозможно… но это был не срыв.
Руна на его лбу полыхала так, что слепила, синие потоки магии овивали его мягкой дымкой, спадали с его одежд светящимся шлейфом, струились по сапфирному полу и убегали в аркады под колонны. Рэми смотрел на своего принца, и в глазах его билась печаль. Опять хочет умереть? Уйти за грань, откуда манит покой… Миранис знал, как манит. Но отпускать телохранителя не был намерен. Как и дать ему и дальше упиваться безумием.
— Или ко мне! — позвал он, на этот раз твердо и холодно.
И Рэми шел… зачарованный улыбкой своего принца, его протянутыми руками. Шел… туда, куда тянули его узы богов, шел, скидывая на ходу щиты и одурманивая Мираниса своей печалью, болью, ядовитой сладостью своего безумия. Боги… знакомо, как же это знакомо, но Миранис отогнал опасное узнавание. Он дышал сейчас за двоих, жил за двоих, чувствовал за двоих, окутывая телохранителя своим спокойствием.
Иди… иди же…
И израненный, уставший безумец упал перед принцем на колени, ударил разбитыми в кровь руками в пушистый ковер и тихо прошептал:
— Мир… Мир…
Дрожит? Истекает на ковер черной, едкой болью. Миранис сжал зубы: не Рэми болью. Все это было не его, навязанным, ненастоящим. А, значит, достаточно легко устранимым. Надо только понять как.
Попросить бы помощи у отца, телохранителей, но Миранис откуда-то знал: это его битва. И идти ему в эту битву самому.
— Мой принц… мой принц… — шептал, почти плакал от ужаса, Рэми… — Отпусти.
— Нет, — тихо ответил Миранис, заметив на руках своего телохранителя кровь. Его, чужую ли, разбираться будем позднее. Опустился перед Рэми на корточки, обжигаясь силой телохранителя, положил ладонь на его плечо. И сказал:
— Чего ты так боишься, друг мой…
— Ты все равно ненавидишь… отпусти! — умолял Рэми. — Пожалуйста!
А Мир смотрел на своего телохранителя и начинал понимать, что нет, не отпустит. Как бы тот не просил. Никогда не отпустит. И никогда больше не предаст…
— Неправда. Я никогда тебя не ненавидел. Чего ты боишься, Рэми…
Спросил и в очередной раз понял, что телохранитель и сам не знает ответа. Не его все это, навязанное. Вопрос только, кем и чем. Миранис опустил руку, оглядывая коленопреклонного Рэми. Что его так напугало… опущенный в ковер взгляд, мокрые от пота пряди, упавшие на лицо, пропитавшая манжеты кровь и сжатые до судороги пальцы.
— Рэми… — сказал Миранис. — Покажи мне свои ладони.
Ранен, руки разбиты в кровь, но о ранах потом думать будем.
— Мой принц… — содрогнулся Рэми, будто этот приказ напугал его еще больше.
Да куда уж больше? Рэми трясло, по его щекам подобно слезам бежал пот, и побледнел он аж до серости. Но Миранис и не собирался сдаваться.
— Покажи свои ладони, целитель судеб, — твердо приказал он, подкрепляя на этот раз приказ магией.
И Рэми повиновался, не мог уже не повиноваться. Медленно, как сквозь силу, открыл ладони, и в пятнах крови Миранис вдруг увидел на одной из них сделанную из горного хрусталя статуэтку Анэйлы. Где-то он уже это видел… видел…
И рука сама потянулась к статуэтке, но одернул голос Виреса: «Не трогай. Прикажи ему положить амулет на ковер. Мой принц, слушай, что я тебе говорю… если возьмешь, перетянешь на себя его безумие. Пусть положит амулет на пол, этим ты разбудишь его разум».
И Миранис вздохнул, вспомнив вдруг, что они тут не одни, просто пока им никто не осмеливался мешать. И приказал. И в тот же миг, как статуэтка застыла на ковре чистым кусочком льда, взгляд Рэми начал обретать смысл. Только ужас никуда из него не делся… Рэми смотрел на свои ладони, и глаза его темнели от боли…
— Майк… я убил Майка…
Майк это тот дозорный? Миранис дернул плечами… дозорные воины, умирают они, увы, часто. В тех же волнах нечисти с десяток какой потеряли и еще одного высшего. А все ради чего? Ради того, чтобы отвлечь Армана от Рэми.
Одним больше, одним меньше.
— И? — спокойно спросил Миранис, поднимаясь. — В приступе безумия? Кто тебя в этом винить будет?
«Идиот!» — одернул его Кадм, и раньше, чем Миранис понял, что натворил, взгляд Рэми начал вновь наполняться мукой и безумием.
Принц шагнул к телохранителю, понимая, что на этот раз все серьезнее как-то, страшнее, что это гораздо больше похоже чем раньше на срыв, но Рэми отшатнулся. Дернулся вдруг и метнулся из вороха одежды белоснежным зверем.
— Рэми! — выкрикнул Миранис, но телохранитель уже летел в дверям. И почти добежал, но вмешался Вирес. И Рэми подхватило синим потоком, метнуло к ногам принца и ударило о пол так, что даже у Мираниса кости заныли.
Но опять же… о ранах потом будем думать, а пока…
Бросив злой взгляд на телохранителя отца, Миранис подошел к жалобно мяукающему зверю. Он никогда не видел своего телохранителя в иной ипостаси. Ирбис. Огромная белоснежная с черных пятнах кошка. Изящная и прекрасная… если бы не кровь на передних лапах. И все же он ранен. Его телохранитель. Его целитель судеб. Кто-то, кто совсем не умеет и не хочет учиться убивать, только долго ли ему удастся быть добрым? Миранис постарается, чтобы как можно дольше… теперь уж, видят боги, постарается.
— Рэми… — прошептал Миранис, почувствовав вдруг странный приступ жалости.
И к сильному человеку, магу, который оказался вдруг таким хрупким, и к себе самому, что не понял… не оценил. В очередной раз. И ранил глупыми словами… Кадм прав, идиот.
Вновь заныла спина, но боль та уже была не карой, благословением. Он заплатил. Чем будет расплачиваться Рэми за случайное убийство, думать не хотелось. Но долго страдать своему телохранителю Миранис не даст. Теперь уже не даст.
Мяуканье становилось все тише, в золотых глазах кошки плескалась печаль, и у Мираниса вдруг перехватило дыхание. Он никогда не ценил жизни, ни своей, ни, тем более, чужой, но терять Рэми не хотел. Никого из телохранителей. И вдруг показалось ему, что он очнулся от продолжительного, мучительного сна. Что все последние седмицы были частью какого-то абсурдного кошмара… но, увы, не были.
Вздохнув, Миранис сел прямо на ковер рядом с Рэми, положил ладонь на холку насторожившейся, вдруг зарычавшей кошки, пропуская пушистую шерсть меж пальцами. Это неф казался таким неуместно огромным… им бы в его кабинет. В благословенную тишину, где их никто не услышит. Им бы вернуть те зимние вечера, когда они долго говорили… о глупостях говорили. Рэми рассказывал о своем лесе, о том, как живут рожане, Миранис — о богатых наследниках, что вечно творят глупости…
А сам он, что, лучше? Богатый, тупой наследник трона Кассии.
— Мы не всегда отвечаем за то, что творим, Рэми, — начал он. — Помни, твоя смерть и твое безумие принесут нам больше беды, чем смерть любого из нас. Тебе придется жить и придется быть сильным, как бы это не было… тяжело. Я знаю, что тяжело. Очень… Но чтобы не произошло, я буду рядом. Я буду на твоей стороне. И я всегда тебя пойму… всегда поддержу.
Пламя заката отражалось в глазах Рэми, румянило его шкуру, и Миранис вздохнул, понимая, как глупо звучат его слова, неправдоподобно после того, что было раньше… но щиты были спущены, и Рэми больше чувствовал, чем слышал… И кошка вдруг замерла, чуть повела головой, подставляя уши под ласковые пальцы, и золотистый взгляд ее смягчился, хоть под лапами все еще собиралась на синем ковре темная лужа. Потом… потом об этом будем думать.