Когда мы начали встречаться, Эдик просто задарил меня. Привозил сумочки, блузки, духи и кучу разной помады, хотя терпеть не мог, когда я красилась… А однажды подарил перчатки. Роскошные кожаные красные перчатки. Они были до того хороши, что я даже спросила: «А разве их можно носить?»
На произошедшие изменения в семейном статусе Стрельцова высокое футбольное начальство отреагировало весьма своеобразно. Разбирая на совещании рядовой товарищеский матч сборной с Румынией, начальник управления Антипенок со скрытой угрозой заявил:
– Мы узнаем о том, что перед этой ответственной игрой Стрельцов женился. Это говорит о слабой воспитательной работе в команде «Торпедо»!
– Так на результат-то женитьба вроде не повлияла, Валентин Панфилович, – робко возразил чей-то голос.
– А могла бы и повлиять! – отрезал Антипенок.
– И гол Стрельцов забил. А какую голевую передачу отдал!
– Вопрос не в этом. Почему ни мы, ни клубное руководство ничего не знали?
– А что, обязаны были знать?
– Да! Вы, каждый из вас, сегодня не принадлежите только самому себе. Вы защищаете честь нашей Родины!
– И что теперь, Стрельцову разводиться?
Вопрос повис в воздухе…
Эдик отмалчивался и даже самому себе не позволял глубоко копаться в своих душевных порывах, заставивших его решиться на столь ответственный, в общем-то, шаг – женитьбу. Зыбкая юношеская влюбленность? Конечно, не без этого. Но еще какая-то неясная зависть, которая то и дело возникала, когда он поглядывал на своих уже остепенившихся товарищей. Ему тоже хотелось поскорее стать взрослее.
Иногда, оставшись наедине с самим собой, он ясно видел как бы живые картинки, словно в кино.
Вот он, усталый после игры или тренировки, чуть-чуть под хмельком, возвращается домой. И на пороге его встречает не мать, а жена. Ну, пусть Алла. Помогает раздеться, провожает в ванную, потом зовет на кухню.
– Так, и что у нас сегодня на ужин? Макароны? Могла бы хоть картошечки поджарить, что ли… А, по-флотски? Тогда другое дело. Давай…
Или вот. После первомайской демонстрации звонят соседи Ивановы:
– Ну что? Вы к нам? Или мы к вам?..
И семейная пара Стрельцовых не спеша спускается на второй этаж. В руках у Эдика цветы. Дверь у соседей нараспашку. Дом полон гостей, стол уже накрыт. Ох, эти Ивановы, хитрецы!..
Букет – очаровательной хозяйке. И Кузьма громко говорит:
– Все, остальных опаздывающих не ждем! За столом знакомиться будем.
Эдик вежливо предлагает соседке слева – конечно, Алле:
– Разрешите за вами поухаживать? – и накладывает ей в тарелку винегрет – главное блюдо праздничного стола.
А со всех сторон гремит музыка. С улицы – бравурные марши духовых оркестров, из репродуктора:
Ты сегодня мне принес Не букет из алых роз, Не тюльпаны и не лилии.
Ландыши, ландыши – Светлого мая привет. Ландыши, ландыши, Белый букет.
Алла вполголоса говорит мужу: «Великанова, безусловно, гениальная певица. Всех забудут, а она останется». Он соглашается…
А утром жена после завтрака – любимой яичницы с кусочками помидоров – провожает Эдика на тренировку, проверяет сумку, ничего ли не забыл…
– Ты когда будешь?
– Ох, не знаю.
– А вот ты знай: во сколько бы ты ни пришел, я всегда буду тебя ждать…
Вот они вдвоем в кино на последнем сеансе… Ну и так далее.
Но, став семейным человеком, Эдик не почувствовал в себе никакой потребности менять свои привычки, образ жизни, круг общения, а главное – искренне не понимал, зачем ему это все ломать и кому это нужно. Только одной Алле, что ли?
Возвращавшегося после игр в других городах, сборов, а особенно после зарубежных поездок Стрельца молниеносно окружала, брала в плотную осаду разношерстная компания друзей и совершенно малознакомых людей, подруг, случайных приятелей из гнусной рыбьей породы «прилипал».
Алла совершенно не вписывалась в этот круг, и Эдик предпочитал развлекаться без нее. Только потом она стала осознавать свои роковые промахи: «Я была слишком капризной. Меня надо было вечно уговаривать, уламывать. А в такой компании я просто могла сказать какую-нибудь гадость, скривить кислую физиономию, а то и вовсе уйти. Так что к собутыльникам он меня не звал… А к ветеранам как-то привел. Они так ласково на нас смотрели. Улыбались. Умеренно потягивали винцо…»
Все, кроме Эдика. Он пил водку. И Аллу очень задела фраза жены одного из старых фуболистов: «Деточка, вы что же, не имеете на него никакого влияния?» Ей стало тошно, и по дороге домой она демонстративно не разговаривала с мужем. Он тоже хмурился. Алла вернулась домой одна – Эдик задержался, разговорился с кем-то на улице. И надо же, Софья Фроловна, поняв ситуацию, задала ей тот же вопрос:
– Ты что, не имеешь на мужа влияния?
Когда Эдик вернулся, молодая жена решила показать характер – отвесила пощечину по его довольной физиономии и удалилась в спальню в гордом одиночестве.
Софья Фроловна смотрела на эту сцену совершенно спокойно. А потом постелила сыну в коридорчике на узкой кушетке. Впоследствии она стала делать это регулярно.
Еще одной неразрешимой проблемой оставались поклонницы. Бывший футболист, позже нашедший себя в литературе, поэт Александр Ткаченко вспоминал, как после краткосрочного вояжа «Торпедо» на Волгу одна из местных красавиц сомнамбулически бродила по городским улицам и повторяла как заклинание: «Я была с Эдиком, теперь после этого никому больше не дам…» Многие девицы ей откровенно завидовали.
Рухнула семейная жизнь Стрельцова в одночасье, месяцев через пять после бракосочетания. Алла полагала, что поводом стала ее несвоевременная беременность.
В тот день свекровь и невестка ждали возвращения Эдика из очередной поездки в Скандинавию. Софья Фроловна встретила сына на пороге и сразу увела его на кухню, где и сообщила о сюрпризе будущему отцу. Как рассказывала позже подругам Алла, Эдик уставился на нее, точно злой медведь, и она буквально вжалась в стенку в своей ночной рубашоночке… А свекровь всучила ей пятьдесят рублей и сказала: «Вот тебе, дорогая, на аборт! И отправляйся-ка к маме».
Потом друзья Эдика чуть ли не силой вернули ее на Автозаводскую. Главное было – убедить упрямую Софью Фроловну, что ее любимому сыну хана, без нормальной семьи погибнет. И мать сдалась. Эдик же воспринял возвращение Аллы как должное. Но в его жизни так ничего и не менялось.
А когда он улетел на какой-то матч в Сочи, Софья Фроловна, ни слова не говоря, решительно вытряхнула из Аллиной сумочки ключи от квартиры и велела ей идти туда, откуда пришла.
«Чемпионы только в погонах спокойно спят, – так в свое время образно выразился тонкий знаток отечественного футбола, его подспудных, византийских тайн и интриг легендарный Вадим Синявский. – Звали же Стрельцова и в «Динамо», и в армейский клуб. Заартачился. Чемпион… Вот и упрятали его. И то польза. Не будет забивать динамовцам и армейцам».
– Эдуард Анатольевич? Вас беспокоят из Министерства внутренних дел, подполковник Кулагин Виктор Иванович. Да нет, никаких особых проблем, все в порядке… Просто с вами хотело бы побеседовать наше руководство. Когда? Давайте завтра, если вас устроит, в 10.00. Машина будет ждать у вашего подъезда в 9.40. Не надо, ваш адрес мы знаем… Значит, до завтра.
Служебная «Волга» лихо притормозила во внутреннем дворе министерства. Водитель обернулся к Эдику: «Все, прибыли. Вас ждут». Подполковник дежурил на ступеньках у входа. Провел на третий этаж, ничего не объясняя. Лишь в приемной доверительно сказал: «Иван Константинович надеется на ваше всемерное понимание».
Стрельцов кивнул: «Ну, конечно», и прошел в кабинет. Моложавый милицейский генерал, курировавший в своем ведомстве вопросы спорта и физической культуры, был приветлив и радушен. Пригласил за широченный стол. Сел напротив. Представился:
– Меня зовут Иван Константинович. И по служебным обязанностям, и по душе занимаюсь спортивными делами. Рад познакомиться лично. Ваша игра, скажу без экивоков (генерал недавно из чьих-то уст услышал это словцо, и оно ему так понравилось, что он постоянно искал случая его применить), в моих глазах выше всяких похвал. Присаживайтесь. Эдик, вы позволите мне вас так называть? Ведь так вас вся страна зовет. Так вот, Эдик, я не любитель ходить вокруг до около… Давайте говорить в открытую, начистоту, согласны?
– Конечно, а чего же юлить? Грехов особых за собой вроде не числю, – безучастно пожал плечами Стрельцов.
– А вот тут вы, молодой человек, как раз ошибаетесь. Давайте-ка освежим вашу память. – Генерал с дежурной улыбкой взял со стола подготовленную справку. – Итак, 14 апреля 1957 года гражданин Стрельцов учинил пьяную драку во Дворце культуры имени Лихачева. Когда его пытались утихомирить, совсем распоясался, ругался и кричал, что стоит ему только позвонить директору завода Крылову, и…
Далее. В ночь с 8 на 9 ноября того же года гражданин Стрельцов ворвался в квартиру неких Спицыных по адресу: Крутицкий вал, дом 15. Соседи вызвали милицию, дебошира со скандалом увезли в 93-е отделение. Все верно?
Стрельцов молча кивнул.
– Вот очередной эпизод. Стрельцов в состоянии алкогольного опьянения устроил драку возле станции метро «Динамо» с гражданином Ивановым. Наряду милиции оказал сопротивление, за что был привлечен к ответственности по Указу от 19 декабря 1956 года «Об ответственности за мелкое хулиганство».
Нам все, Эдик, известно, даже незадокументированные факты. Продолжить? – Генерал насмешливо посмотрел на своего молчаливого собеседника и, переходя на «ты», продолжал: – Понимаешь, друг мой, этих прискорбных случаев, вернее, их последствий, никому не нужной скандальной огласки можно было бы легко избежать. Но на каких условиях? Догадываешься? Ну! Ты же парень сообразительный. Хотя тут, конечно, не футбольная площадка, на которой ты все видишь, все знаешь и умеешь… Но тем не менее…
Стрельцов вновь промолчал.
Тогда генерал встал и совсем уж по-дружески положил руку ему на плечо:
– А давай-ка лучше перейдем вон в ту комнату, чтобы обойтись без всякой официальщины.
Здесь небольшой столик украшала бутылка грузинского коньяка, сияли хрустальные рюмки, вазочка с конфетами «Кара-Кум» и «Мишка на Севере», традиционное блюдечко с лимоном, слегка присыпанным сахарным песком, пепельница, тяжелая зажигалка, дорогие папиросы. Чего еще желать?
– Давай, Эдик, не стесняйся, – сказал хозяин апартаментов, разливая коньяк. – Ведь ты же не за рулем. А был бы за рулем, тебя бы сопроводили, чин по чину, как полагается. Станешь нашим – с этим вообще проблем никогда не будет… Ну, вперед!
Стрельцов поднял рюмку, одновременно подумав: «Покупает, гад. Сначала на вшивость проверял, шантажировал, а теперь уже напрямую покупает, вот ведь «мусора» пролятые!» А генералу доброжелательно улыбнулся и выпил с ним до дна.
– Хорошо. – Милицейский начальник пожевал лимончик и предложил: – Давай отбросим условности. Теперь напрямую. Ты переходишь завтра в состав команды «Динамо». Оформление документов – дело десятое, тебя оно не касается. Потом с Кулагиным – вы уже знакомы – отправитесь смотреть твою новую квартиру в центре. Она, заверяю, гораздо лучше твоей нынешней на Автозаводской, и уже с новым мебельным гарнитуром, чешским. Кстати, точно такая же предложена и твоему другу Валентину Иванову.
– И что, Кузьма согласился? – встрепенулся Стрельцов.
– Он мне признался, что с самого детства болел за «Динамо», – неопределенно ответил генерал. – Но речь сейчас идет о тебе. Звания тебе будем повышать после каждого успешного сезона, не волнуйся, мы слово крепко держим. Ты сколько в своем «Торпедо» получаешь? Ладно, можешь не отвечать, мне и так все достоверно известно… У нас будет иная сумма. – И он написал на салфетке цифру, втрое превышающую заводское жалованье. – Как, годится? Плюс, естественно, премиальные за победы и все прочее… Пайковые, на пошив формы, которую можешь не шить, она тебе ни к чему, ну и так далее. Спецпропуска по городу. Что скажешь?
Эдик опять промолчал.
– Я же прекрасно знаю, как тебя от армии отмазывали, – продолжал давить генерал, уставившись на Эдика в упор тяжелым неподвижным взглядом. – Когда на тебя армейцы охоту открыли, поехал твой директор Бородин к своим дружкам в ЦК – и вопрос мгновенно утряс. Так?
– Ну, раз знаете, чего спрашиваете, – наконец подал голос Стрельцов.
Генерал усмехнулся и опять наполнил коньяком пузатенькие рюмки.
– Эдик, я хочу рассказать тебе одну примечательную и поучительную историю. Ты еще парень молодой, зеленый. Но возможно, тебе кто-нибудь уже рассказывал о судьбе братьев Старостиных. Это же наша футбольная легенда.
– Слышал кое-что, – кивнул Стрельцов.
– Так вот, за отказ перейти из «Спартака» в «Динамо» все четверо – Александр, Андрей, Николай и Петр – по личному распоряжению Берии в конце 30-х были приговорены к 15 годам лагерей за антисоветскую пропаганду. Потом, в 1945-м, Александр, Андрей и Николай приняли условия НКВД, стали тренерами динамовских команд в Норильске, Костроме и Молотове. А Петр отказался – и отсидел до 1954-го. Только после смерти Сталина и Берии вышел… Занимательная история, не правда ли?.. Заметь, я не провожу никаких параллелей, просто вспомнил исторический факт. Не говорю же я: «Или иди в «Динамо», или на лесоповал», верно?
– Так не те же сейчас времена.
– Да?! Ты в этом уверен?..
Москва, Старая площадь, ЦК КПСС, 1958 год, апрель
Фурцева резко поднялась из-за стола:
– Имеется строго конфиденциальная информация, будто ваш Стрельцов имеет намерение остаться в Швеции. – Она пристально посмотрела на председателя Спорткомитета Романова и начальника сборной команды СССР Мошкаркина. – Есть мнение…
– Да быть такого не может, Екатерина Алексеевна! – вздернулся Романов. – Я не верю этим бредням!
– Вот как? Бредням? Подбирайте выражения, – иронично усмехнулась Фурцева. – Вы уже забыли, любезнейший, что шведы еще три года назад стали обрабатывать парня, предлагая ему бешеные деньги? И своих попыток они не оставили. Стрельцов молод, падок на лесть, любитель красивой жизни… Шведы же сами говорили: да мы хоть пятьсот лет готовы ждать такого футболиста у себя в команде. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, Екатерина Алексеевна, – подал голос Мошкаркин, – было такое. Но, простите, я знаю Эдуарда с первых дней его появления в «Торпедо», где я тогда работал. Ручаюсь, это честнейший парень, настоящий патриот, комсомолец, семейный человек, в конце концов. А все те завихрения, которые у него случались, уже в прошлом.
– Быстро же вы, товарищи, запамятовали скандальную историю с этим венгерским футболистом… как его там?
– Ференц Пушкаш, – услужливо подсказал Мошкаркин.
– Вот-вот. Забыли, как этот Пушкаш два года назад решил остаться на Западе? Шум же был на всю Европу: как же, лучший футболист Венгерской Народной Республики выбирает свободу! И ведь подгадал же, подлец, – в самый разгар событий 1956 года!.. Вы, товарищи, не прикидывали, не повторит ли ваш Стрельцов подобный финт? Или как это там у них в футболе называется?..
И Романов, и Мошкаркин одновременно, чуть ли не в унисон, громко произнесли:
– Не будет такого, Екатерина Алексеевна!
Фурцева на минуту задумалась. Потом, пристально глядя на поникших спортивных функционеров, усмехнулась:
– Ладно, черт с вами! Но каждый шаг этого Стрельцова под вашей ответственностью и контролем. Если что – головой отвечаете. И ваши партбилеты останутся вот здесь, – указала она изящным наманикюренным пальчиком на свой стол.
Выйдя из кабинета «Екатерины Третьей», чиновники облегченно вздохнули. Потом уже, сидя в машине, Романов как бы мимоходом поинтересовался у Мошкаркина:
– Кстати, а что там с этим самым Пушкашем, случайно, не слыхал?
– Как же, о нем сейчас вся футбольная Европа только и галдит: главная звезда испанского чемпионата! Они на него там молятся! А он, сука, в ихних песетах купается!
Воскресный семейный обед, январь 1957 года
Задумавшись, Никита Сергеевич случайно смахнул со стола вилку. Звяк, цвяк!
– Кто-то в гости торопится, – негромко сказала хозяйка Нина Петровна – И, видимо, женщина.
Привстав, она даже выглянула в окно, надеясь увидеть, кто же к ним пожаловал, хотя ведь знала, что никто, даже сам Иван Александрович Серов, первое доверенное лицо главы государства, не посмеет войти сюда без доклада.