— Шерлок Холмс! — подсказала Лидия Николаевна.
— Ну да, так вот, этот Шерлок Холмс, ну чем же он хуже Шиндерганнеса?
— Detective, — вздохнула Лидия Николаевна.
— Сыщик, — в тон ей проговорил ее муж.
— Ах, все это слова, слова и слова! Ну, что такое detective, сыщик? А твой фениморовский «Следопыт?» Разве не такой же сыщик? — горячился генерал, обращаясь к сыну и совершенно забывая, что тот только что отрекся от всех куперовских героев. — Я вот прочитал этот роман, который вы отобрали у Левушки, как он там… черт его… называется? «Собака» какая-то. Ну, и что ж, ну, и нашел, что этот Шерлок Холмс прямо-таки молодчина! Умный, ловкий! Да этого мало! Еще и храбрый к тому же.
— Да, в современной Англии detective является героем! — вставил Александр Львович.
— Что ж такого? Раз разрушители порядка могут быть героями, то почему же охранителей его не считать таковыми же?
— Сыщик и герой — как-то плохо вяжется одно с другим, — с презрительной гримасой проговорил Александр Львович.
— Ах, господа либералы! Господа либералы! Какие же вы все, однако, консерваторы! — буркнул старик и сердито принялся размешивать сахар в поданной ему чашке кофе. — Для вас ярлычок, кличка — это все! Надели вам на глаза шоры, и не смей смотреть ни направо, ни налево! И как мало кличек-то у вас, как мало ярлычков! Удивительно это облегчает дело! Да, но и суживает мысль! Не забывайте вы этого, пожалуйста! Суживает мысль! А мысль должна быть свободна! Вот что-с!
— Кто же с этим спорит? — усмехнулся сын.
«Ты споришь», — хотел было сказать старик, но махнул рукой и замолчал.
— Видеть в ребенке развивающуюся страсть к раскрытию тайн — крайне несимпатично! — медленно заговорила Лидия Николаевна.
Но генерал не дал ей договорить.
— Пытливый ум! Пытливый ум — вот и все-с! — почти закричал он. — Что такое раскрытие тайн? Все мы должны стремиться к раскрытию тайн природы, тайн непостижимого, тайн неведомого, тайн просто даже незнакомого нам. Это только свидетельствует, что у мальчика пытливый ум — вот и все!
— Ну, с этим пытливым умом можно далеко дойти! — усмехаясь, заметил Александр Львович.
Генерал сердито взглянул в его сторону и опять замолчал.
Наступила довольно томительная и долгая пауза, как это часто бывает у собеседников, не понимающих друг друга; а они, т. е. старый генерал и его сын, видный петербургский чиновник, вместе с его женой, видимо, совсем не понимали друг друга. Старик чувствовал, что он горячится, и, желая перевести разговор на другую тему, навел ее опять на тот же вопрос.
— Я не понимаю, — заговорил он, поглядывая на старый, тенистый сад, развертывавшийся сейчас же перед верандой. — Не понимаю, зачем вы отказали этому англичанину? Он мне очень нравился. Бравый малый!
— С этим я не спорю, — сказал Александр Львович, — но, во-первых, мы ему не отказывали, а он сам пожелал вернуться в Лондон…
— Прибавили бы жалованья, так остался бы! — буркнул генерал.
— А во-вторых, — продолжал Александр Львович, пропуская замечание отца мимо ушей, — он был недостаточно образован для своей роли. Левушка растет, и ему нужен более интеллигентный собеседник.
— Не знаю, может быть, может быть! Знаю только, что прошлым летом, когда вы гостили у меня, я был им очень доволен. Он выучил Леву ездить верхом, отлично плавать, был с ним постоянно на воздухе, и ребенок замечательно окреп и развился за прошлое лето. А нынче вы моего внука опять мне привезли каким-то заморышем.
— Да, мистер Футвой очень хорошо влиял на физическое развитие Левы, но духовное… — начала было Лидия Николаевна.
Но на этот раз уже муж перебил ее.
— Теперь мы взяли ему русского молодого человека, и я не думаю, чтобы поступили опрометчиво, — заговорил он. — Конечно, русский лучше откроет ему и сущность русской жизни, и сердце русского народа. А его теперешний наставник, Хоботов, сам вышел из этого народа, и беседы его, конечно, для Левушки будут полезнее, чем чтение романов Конан-Дойля.
— Может быть, может быть! — как бы сдавался генерал и, допив вторую чашку кофе, он встал и, сказав: «Ну, теперь я пройдусь!» — стал спускаться с веранды в сад бодрой походкой хорошо сохранившегося старика.
II
— Де-е-д! — крикнул ему звонкий детский голосок из глубины густой аллеи.
Глаза старого генерала заиграли ласковой улыбкой.
— Лева-а! — откликнулся он в тон бежавшему к нему навстречу худенькому мальчику лет двенадцати, и сейчас же запел:
«Uncle Bill, how do you do?»
— I am very well and how are you? — пропел ему в ответ Лева и, подбежав к деду, схватил его за руку.
Песенку эту и старика, и внука его выучил петь еще в прошлом году англичанин Футвой, и оба они, сколько бы раз на дню ни встречались, приветствовали неизменно друг друга этими словами.
— Ну, что, играешь? — спросил генерал.
— Играю, — весело отозвался мальчик.
— В «Следопыта»?
— Нет, — как-то загадочно улыбнулся Лева и, в такт шагу раскачивая руку деду, пошел с ним рядом.
— Ну, а во что же? — спросил тот.
— Это только тебе на ухо, — шепнул мальчик и поднялся на цыпочки.
— Да не надо! Я и так знаю.
— А ну?
— В Шерлока Холмса.
Мальчик расхохотался.
— Ты замечательный угадчик, дед! Из тебя бы вышел прекрасный…
— Detective? — договорил за него генерал.
— Yes, — подтвердил Лева.
Они в это время проходили мимо скамейки, на которой с книгой в руках сидел молодой человек, одетый в простенькую летнюю парочку, Он мельком взглянул на них и опять углубился в чтение.
— Каков? — спросил генерал внука, когда они отошли настолько от молодого человека, что он не мог бы их расслышать.
— Он хороший, — серьезно заговорил двенадцатилетний Левушка. — Знаешь, дед, он очень честный и серьезный.
— А тебе с ним не скучно?
— Нет, — ответил, подумав немного, мальчик.
— Ну, а с Футвоем веселее было?
— Ну! Футвой! Футвой был молодец! Он был такой же маленький, как я.
— Как, такой же маленький? — остановил его дед. — Он был ростом выше меня!
— Ростом-то он был длинный! Но, понимаешь, он был шалун! И когда он играл со мной, то, понимаешь, играл совершенно так же серьезно, как и я.
— А этот не играет?
— О, нет! Павел Федорович умный! Да ведь и мне уже пора переставать играть, потому что…
Но мальчик вдруг оборвался и, шепотом сказав: «Стой!» — присел на корточки.
— Ты что это? — спросил его дед, тоже нагибаясь над чем-то, что рассматривал Левушка.
— Ты видишь это? — спросил мальчик.
— Вижу.
— Что это такое?
— Это? Это, кажется, кусок навоза.
— Верно, — подтвердил Левушка и, глядя снизу на деда, спросил: — Ну, и что же из этого следует?
— Не знаю, — пресерьезно ответил тот.
— А видишь ли, из этого следует, что по саду проходил кто-то со скотного двора и занес сюда на каблуке кусок навоза.
— Почему ж на каблуке, а не на чем-нибудь другом?
— Потому что на этом кусочке навоза есть отпечаток каблука, — объяснял Левушка.
— Верно, — подтвердил дед и потом, как бы сообразив что-то, спросил: — А почему ты думаешь, что со скотного двора? А может быть, это кто-нибудь из деревни был?
— Нет, это был со скотного двора, — настаивал Левушка, — потому что деревня отсюда далеко, и навоз должен бы был совершенно просохнуть, а он совсем свежий! А скотный двор в двух шагах отсюда.
— Ну, и что же из этого следует? — в свою очередь спросил генерал.
— А из этого следует, что его нужно искать в числе лиц, бывших приблизительно в это время на скотном дворе.
— Кого «его»? — спросил генерал.
— Ах, Боже мой! Ну, конечно, того, кто совершил преступление, — нетерпеливо уже ответил Левушка.
— А разве кто-нибудь уже совершил преступление?
— Ну, конечно, нет! Но я тебе говорю так, на всякий случай! Как нужно искать, — заключил Лева и, поднявшись на ноги, зашагал опять рядом с дедом, размахивая в такт его рукой.
А старик думал:
«Пытливый ум и большая наблюдательность! Теперь вот он их развивает на вздоре, на пустяках, а впоследствии — кто знает — как это ему пригодится!»
— Послушай, дед! — заговорил мальчик после небольшого молчания. — Скажи, разве это предосудительно быть Шерлоком Холмсом?
— Что за вздор! Конечно, нет! — уверенно ответил генерал. — Не будь Шерлоков Холмсов, сколько бы преступлений осталось нераскрытых. И эти люди — они стражи общественного порядка.
— А ведь это необходимо, чтобы все преступления были открыты? — продолжал допытываться Левушка.
— Конечно, это очень желательно.
— Ну, а почему же и папа, и мама, и вот Павел Федорович — все так нехорошо говорят о сыщиках?
«Потому что они ничего не понимают», — хотел сказать старик, но не сказал, а оставил этот вопрос Левы без ответа.
— Ну, вот, например, кто-нибудь кого-нибудь убил, и я найду преступника, открою его. Ведь это хорошо?
— Хорошо, — подтвердил генерал.
— Ведь он должен же понести свое наказание?
— Должен.
— Ну, вот! А папа, мама, и Павел Федорович — все говорят, что это не мое дело. Почему не мое? Чье же это дело? Ведь вон Шерлок Холмс открыл «Собаку Баскервилей» и поймал преступника. И что же, нужно за это его презирать? Ты знаешь, дед, это я тебе говорю из английского романа. Может быть, этого совсем не было, но если б это было, вот совершенно так же, как это написано? Разве detective Шерлок Холмс поступил нехорошо?
— Какой вздор, конечно, хорошо! — сказал генерал, чувствуя почему-то, что ему самому на этот раз не хочется продолжать этот разговор.
И он, чтобы замять его, сказал:
— Ну, а на почту, Лева, сегодня поедешь?
— Да, да! Непременно. Мы с Павлом Федоровичем верхом поедем.
— Ну, и великолепно! Я тебе письмо дам, которое ты сдашь в конторе. И я думаю, что вам скоро нужно ехать.
И они повернули назад.
III
От усадьбы Буртасова до уездного городка было всего две с половиной версты, и Лева со своим учителем каждый день около шести часов вечера ездили туда верхом на почту. Первых полторы версты нужно было проехать густым Буртасовским лесом, а последнюю версту дорога шла городским выгоном и огородами.
Лева ехал на хорошеньком аренсбургском клеппере. Он ловко сидел в седле, уверенно держал поводья, и его рыжий конек грациозно переставлял свои стройные ноги.
Учитель Левы, Павел Федорович Хоботов, грузно сидел на буром, толстогривом приземистом иноходце.
Проехав первую версту от усадьбы полной рысью, они переменили аллюр и пустили лошадей шагом. Хоботов снял фуражку и вытирал выступивший у него на лбу пот. А Левушка ехал, как всегда, зорко осматриваясь по сторонам.
В лесу было тихо, только меланхолическая трель иволги переливалась где-то в глубине.
— А дед сказал, что это хорошо! — как бы отвечая на свои мысли, вдруг заговорил Лева.
— Это вы насчет чего? — спросил Хоботов своим молодым, хрипловатым баском.
— Я про Шерлока Холмса, — пояснил Лева.
— А! Все про то же самое! Да кто ж вам говорит, что это худо? Хороший сыщик такая же необходимая единица в общем порядке управления, как и хороший прокурор, только это непочтенно.
— Как, и прокурором быть непочтенно? — удивился Лева.
— Нет, я не про прокурора, я про сыщика. Прокурор — это совсем особь статья, — поправился учитель.
— Да, почему же сыщиком быть непочтенно?
— А потому, что сыщик… сыщик… — подбирая слова и с видимой неохотой говорил Хоботов, — сыщик действует не открытыми средствами, а исподтишка, сам ничем не рискуя…
— Ну, уж извините! — горячо перебил его Лева. — Шерлок Холмс всегда рисковал своей жизнью и ничего не боялся — ни опасности, ни смерти! И я не знаю, почему он не почтенный. Да кроме того, дед сказал, что это хорошо, а если он сказал, так это верно, потому что дед самый умный человек на свете.
Учитель сдержанно улыбнулся, но ничего не возразить.
И они опять поехали молча. Левушка думал про себя:
«Если где-нибудь свершится преступление, я непременно его буду открывать: подберу все клочки бумажек, измерю все следы, ничего не упущу, и уж открою! Непременно открою!»
И он от души желал, чтобы поскорей совершилось преступление.
Они выехали в это время на опушку леса, и весь маленький уездный городок, со своими тремя церквами, был перед ними, как на ладонке.
— Ну! Рысью? — спросил Лева, взглядывая на своего учителя.
— Пожалуй! — ответил тот и чмокнул губами.
И восемь лошадиных копыт дробно застучали но твердой и пыльной дороге. Иноходец учителя шел своей характерной перевалкой; Левушкин клеппер, которого он мысленно не называл иначе, как «Шерлок Холмс», красиво выбрасывал свои ноги, забирая все вперед и вперед.
Солнце уже склонялось к западу, но было еще жарко, и воздух стоял неподвижно.
Вот начались и заборы огородов и глубокие канавы, прорытые возле них.
Левушка посматривал вокруг себя. Одна канавка, прорыв ямку под забором, уходила в глубь огородов.
И на нее взглянул Левушка и подумал, что этим ходом человек может проползти совершенно незамеченным.
Но вот они переехали маленький мостик над высохшим ручейком и въехали в городок. Миновали соборную площадь и, сделав два-три поворота, остановились у крыльца почтовой конторы.
Какой-то мужик подошел к ним и вызвался подержать лошадей. Лева и Хоботов, соскочив с седел и разминая ноги, пошли по ступенькам шаткого деревянного крылечка. Почтовый чиновник в суровом, поношенном кителе, при входе их в контору, почтительно привстал и поклонился.
— Его превосходительству два письма, — заговорил он, направляясь к полке, — и вашему папаше тоже-с! И газеты- с. А от вас что-нибудь будет?
— Да, вот письмо от дедушки, — сказал Лева, подавая письмо.
— Заказное, — прочитал чиновник и, достав книгу, стал выписывать квитанцию.
В это время дверь с шумом отворилась, и человек в мундире почтальона вбежал в контору и, не обращая внимания на посторонних посетителей, почти закричал, обращаясь к чиновнику:
— Иван Никифорович! Ведь убег! Право слово, убег!
— Тише ты! — прикрикнул на него чиновник и потом спросил: — Кто убег?
— Да каторжник-то убег! Право слово, убег! Беглый-то! — уже понижая голос, но при этом как-то оживленно улыбаясь, говорил почтальон.
— Да ну? — удивился чиновник и даже приостановился писать.
— Покарай Бог, убег! Вот, сейчас только! Ух, кутерьма там теперь пошла! Ловить бросились! Страсть!
— Это кто убежал? — спросил Хоботов чиновника.
— Да один беглый каторжник. Вчера только его к нам доставили, а сегодня должны были уже препровождать дальше, а он вот взял, да и того… Тюрьма-то у нас, действительно, того, рухлядь! — добавил он и длинными ножницами аккуратно вырезал из книги квитанцию.
Лева стоял ни жив, ни мертв. Краска ярко выступила на его обыкновенно бледном, худеньком личике, глазенки сверкали.
«Я его поймаю! Я его поймаю!» — замелькало у него в голове, и он вдруг начал теребить за рукав своего учителя.
— Пойдемте, пойдемте, пойдемте скорей! — нервно шептал он при этом, и слезы нетерпения готовы были брызнуть у него при виде тех медленных, как казалось ему, движений, с которыми учитель укладывал газеты и письма в висевшую у него через плечо сафьяновую сумку.
Но Хоботов и сам торопился, и руки у него тоже почему- то дрожали.
Простившись с чиновником, они быстро вышли на крыльцо. Мужика, взявшегося подержать их лошадей, и след простыл, но кони их стояли тут же, видимо, наскоро привязанные к забору.
Через минуту они уже быстрой рысью ехали по базарной площади.
Народ бежал к выезду из города. Бежали бабы, что- то кричавшие на ходу; бежали молодые парни с какими-то странно горевшими глазами; бежали, сверкая босыми пятками, ребятишки, и даже степенные люди, и те трусили мелкой рысцой все в том же направлении.