Какой-то франт писарского обличил, в красном галстуке и в сдвинутой на самый затылок белой фуражке, несся, почти не уступая ходу их лошадей. Лицо его было сердито, глаза куда-то жадно смотрели вперед. Люди бежали, что-то кричали и перекликивались между собой, а между ними, с веселым лаем, вертелись неугомонные дворовые собачонки. Стадо гусей, перепуганное этим всеобщим стремлением, широко раскрыв крылья и пронзительно гогоча, удирало в какой-то переулок.
Но вот и конец города, вот и выгон справа, а слева огороды.
— Куда побежал-то? — приостанавливая лошадь, спросил Хоботов какого-то старика.
— Вон, вон, туда! К речке! К лознячку-то, значит! — зашамкал старик. — Вон, где солдатики-то бегут!
И он указал рукой на мелькавшие вдали белые солдатские рубашки.
— Чего врешь-то? — вмешалась подбежавшая к ним женщина. — К лесу он ударился! Мой Васька сам видел! Прямо к лесу!
— Твой Васька? — рассердился старик. — А Матрена-то куда говорила? Небось, к речке! Он ее, небось, чуть с ног не сшиб! Дура!
— Сам старый дурак! — огрызнулась баба и вперевалку побежала туда, где белели солдатские рубашки.
Левушка, едва сдерживая своего «Шерлока Холмса» и сам дрожа всем телом, внимательно и сосредоточенно выслушивал все эти «показания». Не без удивления посматривал он и на своего учителя. И его лицо, обыкновенно серьезное, даже скучное, было на этот раз как-то странно возбуждено, и по голосу его было заметно, что и он был чем-то взволнован и, что называется, не в себе.
— Надо к речке! — вдруг сказал он Левушке и сразу в карьер пустил своего иноходца, забирая вправо от дороги, туда, где мелькали белые солдатские рубашки и куда бежал и весь остальной народ.
Левушка поскакал за ним. Вот они перенеслись через высохший ручеек, взлетели на пригорок, и Хоботов повернул еще правее, к какой-то толпе, бежавшей вдали и что-то громко кричавшей.
Но Левушка, вдруг охваченный каким-то вдохновением, словно подчиняясь какому-то инстинкту, круто повернул своего клеппера и поскакал почти в противоположном направлении.
Хоботов, бывший впереди, не видал этого поворота и скакал один вперед, к речке.
А Левушка, приподнявшись на стременах, впиваясь глазами вперед, несся к той дороге, по которой они только что проезжали из усадьбы в город, несся к тем огородам, которые граничили слева городской выгон, к той канавке, которая обратила его внимание. Вот, вот, близко уже и дорога, вот, вот и прясло огородов, вот и канава параллельно с ними, вот сейчас и та канавка, которая уходит вглубь. Левушка натянул поводья, чтоб сдержать своего «Шерлока Холмса», но не успел, клеппер перескочил канавку и боком уперся в самый забор, даже покачнув его.
И Левушка замер.
У его ног, в канаве, лежал страшный, серый человек. Обнаженная, коротко остриженная круглая голова его была как-то странно повернута. Небольшие, светло-серые глаза с ужасом смотрели на этого мальчика, почти повисшего над ним на своей маленькой, рыжей лошадке.
«Он!» — мелькнуло в голове у Левушки, и сердце его мучительно сжалось. Ему стало страшно, но он не мог отвести своего взгляда от этой пары узких, серых глаз, с ужасом и мольбой смотревших на него.
Левушка весь дрожал. Он не мог дышать, и вдруг какое-то непреодолимое чувство жалости охватило всего его. А глаза смотрели с ужасом и мольбою.
Левушка опустил голову, дернул повод, и «Шерлок Холмс», подобравшись, перепрыгнул обратно канавку…
Выехав на дорогу, Левушка осмотрелся. Вокруг не было ни души, только далеко-далеко, возле речки, видно было еще, как бежали люди и кое-где мелькали белые солдатские рубашки.
Левушка повернул лошадь к лесу и шагом поехал вперед, по направлению к их усадьбе, как-то весь съежившись и не оборачиваясь назад. Он уже подъезжал почти к самой опушке, когда увидел всадника, скакавшего к нему справа от реки. Всмотревшись, он узнал в нем своего учителя и в то же время почувствовал какую-то странную боль в левой коленке.
Левушка взглянул на ногу: брюки у него с этой стороны были изорваны, белье — тоже, и на обнажившемся теле была небольшая ссадина.
«Это когда я ударился об забор», — подумал Левушка.
На взмыленном иноходце подскакал к нему Хоботов.
— А я вас ищу! Куда вы девались? — как-то сконфуженно глядя на мальчика, проговорил он.
— Я упал с седла, — с трудом выговорил Левушка.
— Ушиблись? — забеспокоился учитель.
— Нет. Только брюки изорвал и ногу немножко ссадил.
Хоботов посмотрел ему на ногу и укоризненно покачал головой:
— Вот видите, как неосторожно! Вам, значит, нельзя еще ездить карьером.
Левушка вскинул глазами на учителя и хотел было ему сказать, что он еще никогда не падал с лошади, но, сделав над собой усилие, сдержался и только закусил губку.
И они шагом, молча, въехали в лес.
— Ну что, поймали преступника? — спросил Лева через минуту, и голос его при этом слегка дрогнул.
— Не знаю… нет… не поймали! Не знаю, впрочем… я… уехал… все это вздор! — как-то заминаясь и конфузясь, проговорил Хоботов, потом, помолчав немного, прибавил: — И знаете, лучше всего, если мы не будем об этом особенно рассказывать дома.
Лева утвердительно кивнул головой.
Вернувшись в усадьбу, они сейчас же прошли в их комнату, и Лева переоделся. Он был очень молчалив и сосредоточен, но Хоботов как-то не замечал этого.
За вечерним чаем, впрочем, он нашел нужным сообщить, что сегодня, когда они были с Левой в городе, там из тюрьмы бежал какой-то арестант, и что весь город бросился его ловить, но поймали ли беглого, — еще неизвестно.
Генерал посмотрел на Леву и улыбнулся себе в усы. Но Лева не заметил этой улыбки: он молча и задумчиво пил свое молоко.
IV
Лева плохо спал всю эту ночь. Его тревожили сны. Ему казалось, что он все время скачет на лошади, вдоль какого-то бесконечного забора, и то и дело задевает об него ногой, а из канавы, которая несется вместе с ним, смотрят на него глаза, полные мольбы и ужаса. И он не боится этих глаз, он только не хочет их видеть, он отворачивается от них. Но куда бы он ни повернулся, глаза, полные мольбы и ужаса, смотрят на него. И вдруг на опушку леса выскакивает Шерлок Холмс. Он маленький, толстый человек, с цилиндром на голове, с гладко выбритым лицом и во фраке. Он растопыривает руки и загораживает Леве дорогу и в то же время длинными-длинными руками хватает лежащего в канаве серого человека за горло и тащит к себе его круглую, гладко остриженную голову, на которой два глаза смотрят с мольбой и ужасом.
— Пустите его! — кричит Лева, стараясь отнять у Шерлока Холмса эту круглую голову.
Но Холмс хватает Леву за ногу и ногтями царапает ему коленки.
— Лева! Лева! — стонет серый человек.
— Лева! Лева! — громче раздается в его ушах.
Левушка открывает глаза и видит приподнявшегося на своей постели Хоботова.
— Лева, повернитесь на бок! А то вы спите на спине и поэтому стонете, — говорит учитель.
Лева поворачивается на бок и сейчас же начинает скакать мимо бесконечно длинного забора, а за ним на буром иноходце скачет его учитель. И только это уже не Павел Федорович, а Шерлок Холмс. Цилиндр сорвался с его головы, и вместо фрака у него серый арестантский халат. Вдруг лошадь поворачивает к Леве голову и, сердито оскалив зубы, хочет укусить его.
Лева вскрикивает и просыпается.
Хоботов громко похрапывает на своей постели.
«Я хочу видеть глаза», — думает мальчик и засыпает, и сейчас же видит глаза. Они смотрят на него, полные мольбы и ужаса.
— Беги! беги! беги! — шепчет кому-то Лева. — Они побежали к речке. И старик там!..
— Беги, беги, беги! — тоненьким голосом отвечает ему круглая, коротко остриженная голова.
Лева открывает глаза. Свет утра пробивается сквозь ставни.
«Чили, чили, чили!» — слышит Лева, как чиликают воробьи за окном, на карнизе.
«Светает», — думает Лева, засыпая опять, и спит уже спокойно.
Но утром Лева встал такой же задумчивый и сосредоточенный.
— Ты нездоров? — спрашивает его мама, когда он на веранде пьет молоко.
— Нет, ничего, — отвечает мальчик.
— А беглого-то так и не поймали, — сообщает немного спустя Леве казачок Степа. — Говорят, он за реку ушел.
И Леве почему-то это известие приятно. Он весело бежит через двор к купальне. Но, добежав до реки, он опять задумывается. Это та же самая река, что течет и в уездном городке. Стало быть, «он» ушел туда.
И Лева смотрит на широкую пойму, расстилающуюся по другому берегу речки.
И Леве делается страшно: а вдруг «он» придет к ним в усадьбу и всех, всех их убьет? Он сейчас же вспоминает маленькие серые глаза, смотревшие на него из канавы.
«Нет, он не убьет!» — решает почему-то Лева и чувствует, что какая-то непонятная близость существует между ним и серым человеком с круглой, гладко остриженной головой, и никто на свете не знает об этом.
— Uncle Bill, how do you do? — вдруг слышит он за спиной знакомый голос.
— I am very well, — начинает было Лева, но, обернувшись и не допев последних слов, бросается к деду. — Ты гулять? — спрашивает он его.
— Гулять, — отвечает старик.
— Пойдем вместе.
И Лева, взяв за руку деда и размахивая ею в такт шага, идет рядом с ним.
Некоторое время они идут молча.
— Ну, что хорошего? — спрашивает наконец генерал.
Лева молчит.
— Ты сегодня что-то бледен, — опять заговаривает дед, вглядываясь в лицо внука.
— Нет, ничего, — отвечает тот и потом, после небольшой паузы, начинает: — А вчера из тюрьмы убежал преступник.
— Знаю, — отзывается генерал.
— И его еще не поймали.
— И это знаю. А вот будь у нас тут этакий, знаешь, Шерлок Холмс, живо бы сцапали голубчика. Не правда ли, Лева, а?
— Нет, не надо! — чуть слышно шепчет Лева.
— Чего не надо?
— Шерлока Холмса не надо.
Дед не без удивления посмотрел на шедшего рядом с ним мальчика.
— То есть, как не надо? — повторил он.
Но Лева, вместо ответа, поплотнее прижавшись к старику, вдруг проговорил:
— Я тебе, дед, должен что-то сказать.
— Ну, говори!
И они оба приостановились.
— Сядем, — сказал Лева, указывая на скамеечку, стоявшую на берегу реки.
Лицо Льва Сергеевича приняло озабоченное выражение. Что-то важное почувствовалось ему в тоне ребенка. Он сел на скамейку, а Лева, встав перед ним, сбиваясь и путаясь, рассказал все вчерашнее происшествие.
Генерал слушал его, зорко глядя в глаза мальчику. Потом у старика почему-то задрожала нижняя губа и затряслась рука, лежавшая на плече внука.
— Дед! Скажи мне, как я поступил: хорошо или худо? — спросил Лева, окончив свой рассказ.
Дед сразу ничего не ответил. Он обнял внука, горячо поцеловал его и крепко прижал к груди, и только после этого уже твердо и уверенно сказал:
— Хорошо!
— Почему же хорошо, дед? Ведь, подумай только!.. — начал было мальчик, но старик прервал его:
— Не знаю, почему хорошо, но хорошо!
Затем, встав со скамейки, зашагал дальше. Лева шел с ним рядом.
Они отошли уже довольно далеко, когда генерал вдруг, совершенно неожиданно, весело расхохотался.
— Ты что это? — спросил Лева, не без удивления посматривая на деда.
— Да вот, брат! Всегда это так: практика расходится с теорией. Что по теории — хорошо; на практике очень часто никуда не годится. И наоборот. Так-то, брат!
— Отчего же это, дед?
— Оттого, что теория есть создание ума, а практика сплошь да рядом результат порывов сердца.
— А как нужно? — спросил мальчик.
— Как нужно-то? Да как тебе сказать? И ум — хорошо, и без сердца жить невозможно… А впрочем, слушайся больше сердца. Оно — умнее.
— Умнее ума?
— Вот именно, мой голубчик!
* * *
В тот же день, после обеда, на веранде, между стариком генералом Буртасовым, его сыном Александром Львовичем и невесткой Лидией Николаевной завязался опять вчерашний разговор.
Генерал, впрочем, на этот раз почти не возражал. Он только посмеивался в свои седые усы.
— Выбор книг для мальчика в возрасте Левы — вещь крайне затруднительная, — говорила Лидия Николаевна, лениво обмахиваясь веером.
— Да, положительно не знаешь, что и давать ему читать, — в тон жены продолжал Александр Львович. — В специально детских журналах печатается такая бездарная чепуха, что более или менее развитого мальчика можно заставить их читать разве из-под палки. Да и они просто портят изящный вкус у детей. А с другой стороны, вот этакие Конан-Дойли направляют их фантазию в совершенно нежелательную сторону. Они начинают увлекаться…
— Ну, и пусть увлекаются! — перебил его генерал. — Увлечение свойственно молодо…
— Однако! — возразил сын. — Делать себе героя из сыщика Шерлока Холмса, это…
— Не беспокойтесь за вашего сына! Никакие увлечения для него не опасны! У него есть славный якорь, который всегда удержит его от всяких нежелательных увлечений.
— Какой же это якорь? — спросил Александр Львович.
— Честное сердце, — отрезал старик и, надев фуражку, пошел в сад, навстречу бежавшему к нему внуку.
1902
Михаил Маевский
КОНАН-ДОЙЛЬ
«Приключения сыщика Шерлока Холмса»
Рецензия.
Конан-Дойль: «Приключения сыщика Шерлока Холмса».
Взявшись за эти рассказы о подвигах следствия и розыска преступлений, я отнесся к ним сначала с некоторым предубеждением; но по мере чтения, все более и более вырисовывались достоинства этого произведения Конан-Дойля, не как художественного, а как горячо, увлекательно и правдиво написанного трактата о методах наблюдения, артистически проведенных в жизнь героем рассказов Шерлоком Холмсом. Эти рассказы — дифирамб в честь логики, в честь изощренной человеческой наблюдательности, воспитанной на богатом житейском опыте. В герое этих рассказов поражает быстрота и поразительная точность выводов, богатство индукции и сила анализа явлений. Прочитав многие страницы этих увлекательных рассказов, невольно приходишь к заключению, что так много в жизни и окружающей нас природе проходит мимо незамеченным, потому что, к сожалению, система нашего школьного обучения не приучила нас, в достаточной степени, к строгой дисциплине внимания и не развила всех богатств способности наблюдать, долго держа нас вдали от природы и действительной жизни. Разносторонняя теоретичность несколько оттеснила на задний план методы и уменье непосредственно наблюдать. Самый главный учитель наблюдать и многое видеть — природа — показана была нам только издали.
Итак, самое главное, что заинтересовывает нас в указанных рассказах Конан-Дойля — это ярко обрисованный метод наблюдения. В чем же заключается сущность наблюдения? Условиями его должны быть: 1) хорошо развитое внимание, способность во всякую данную минуту схватить наибольшее количество явлений, способность ясно, быстро и отчетливо воспринимать ощущения от окружающей нас природы, быстро комбинировать их в образы, а затем в понятия. Чем более понятий, тем больше запас нашего ума. 2) Острота запоминания, а затем и воспроизведения явлений в нашей памяти в том порядке по месту и времени, в каком эти явления зафиксированы памятью, 3) Быстрота и богатство ассоциации, способность быстро проводить через поле апперцепции длинные ряды образов, схватывая конец цепи ассоциируемых образов. Чем богаче память, тем обильнее и разностороннее выступают в нашем сознании образы, вызванные каким-нибудь явлением путем ассоциации. 4) Способность обобщения и количество общих суждений, оперируя с которыми, мы создаем богатство выводов и в той или иной степени познаем отношение явлений в окружающем нас мире. 5) Наивозможно полное уяснение причинности явлений. Путем накопления фактов, путем критической оценки их, мы должны приобрести наиболее изощренное умение видеть неизбежную и органическую зависимость одного явления от другого, руководствуясь правилом «ех nihilo nihil fit, — ничто не бывает без перемен в предшествующих обстоятельствах». Наблюдая ряд повторяющихся совпадений, мы ожидаем повторения этих совпадений. Раз эти совпадения повторяются, мы устанавливаем единообразие явлений. Если то или другое соединение или совпадение повторялось в пределах нашего опыта, то мы начинаем ожидать, что оно будет повторяться и впредь, и получаем уверенность, что оно встречалось и вне сферы нашего опыта (Минто). Недостаточно внимательное исследование причинности явлений может легко повести нас к ошибкам, когда мы допустим себе смешать простую последовательность с причинной зависимостью явлений. Иногда мы случайно можем впасть в заблуждение, принимая, что: post hoc, ergo, propter hoc. К заблуждениям может привести изучение явлений не на личном наблюдении, а на суждении с чужих слов, при недостатке опытом проверенных положений и т. д. На богатстве общих суждений и на широком и точном познании причинности явлений основывается возможность и богатство умозаключения, которое есть не что иное, как наиболее полное и ясное установление связи между причиной и следствием в ряде последовательных явлений, в подведении частного под общее.