– Быть может, и так, – кивнул Жорик, не переставая гладить свой живот и разглядывать Софью. – Можно предположить, что именно так излил он семя в Куру, но сказать это напрямую не стоит…
"Смотри, у Жорика встал…" – прошептала на ухо Ленка.
"Не говори ерунды…" – шепотом ответила Софья, а сам глянула на гульфик мужчины.
– Дамы, о чем вы там шепчетесь?
– Да так, о своем девичьем, – отшутилась Ленка, играя с отвёртом на джинсах Софьи, которые прикрывает молнию. – А что с той девушкой… ну, которая должна забеременеть от спермы пророка?
– Она родит Спасителя мира, Саошьянта… Здесь, кстати, многое не ясно. Сам Спаситель будет не один, их будет трое. Близнеца мальчик и девочка и… А вот кто третий в великой троице непонятно… – говорил Жорик, теперь он гладил свои груди…
Софья слушала так внимательно, что не заметила, как Ленка расстегнула ей пуговицу на джинсах…
– Жорик, расскажите о пророке. Вы нам обещали, – попросила Софико.
– Давным-давно… быть может, семь тысяч лет назад, по бескрайним степям шли кочевники…
13
Давным-давно… быть может, семь тысяч лет назад, по бескрайним степям шли кочевники. Племя это было гонимое всеми, ибо в те времена наставала эра оружия и смерти. Великие черные маги открыли людям, как делать оружие. До этого люди не убивали друг друга, но познав страсть к убийствам, они стали подобны дэвам, злым духам, который поклонялись маги. Мир гармонии стал хаосом, и только это пламя, которое ты сейчас видишь, которое передвигается на лошадях, которое ведет за собой скот и телеги с юртами, осталось верно вере в добро. Племя брало начало в древнейшем роде Спетама, и вел этих несчастных, усталых людей Парушаспа, великий праведник, с чистотой души которого не сравнится ни один человек того времени…
Уже несколько дней они брели по огненной земле. Здесь земля дышала огнем, и выдохи пламени вырывались из каждой расщелины. Парушаспа повел свой народ через эту землю, дабы избавится от преследователей – лютых ариев, продавших души божкам, которым они приносили человеческие жертвы, злых убийц, желающих завладеть коровами и лошадьми, бесстыдных насильников, принуждающих дев от мала до велика ублажать их похоть… Те, преследовал народ Спетама, остановились. Они не рискнули идти по земле огня, полагая, что это место и есть Ад. Парушаспа спас свой народ от насильников… но обрёк на голодную смерть…
Здесь не было ни деревца, ни травинки. Запасы корма для скотины были на исходе. Кобылы перестали давать молоко, коровы тоже. Дела были плохи. И всё же стойбище было решено поставить здесь…
Парушаспа сидел на валуне спиной к юртам, в стороне от стойбища в шаг триста, и горько безутешно плакал. Отчаяние завладело им полностью. Он более не знал, что делать. Его народ обречен. Стояла летняя ночь, черная как и печаль вождя. Горели звёзды. Мигали по степи огнемёты. Парушаспа поднял взор к небу… нет, он уже год как никому не молился. Он теперь не знал, который среди богов добрый. И он стал чувствовать себя одиноким, ибо одиночество это когда нет больше веры.
Кочевник был с непокрытой головой, и в ночи его длинные рыжие волосы казались черными. Его народ был весь рыжий, огненно-рыжий, как солнце, единственный тогда в мире, кто имел такой цвет волос… Кочевник встал, утёр слёзы и шатаясь побрел к своей юрте…
…отогнув полог, он увидел испуганное лицо своей жены Дугдовы. Женщина держала двумя руками свой большой живот.
– Пора? – с тревогой спросил Парушаспа. Дугдова кивнула. Её лицо искажала гримаса боли.
– Я хочу пойти с тобой…
В ответ Дугдова замотала головой:
– Ты же знаешь, так велит наш обычай…
…Парушаспа стоял на пороге юрты и смотрел, как фигура беременной жены, окутанная в бычью шкуру, удаляется от стойбища. Вот-вот и она растворится в антраците ночи. А она шла; обычай велел, предчувствуя роды, одной уйти от всех настолько далеко, покуда даже шаныраки юрт не станут видны. Она шла и шла, чувствую схватки. Её ноги подкашивались. Она скрипела зубами, собирая все остатки воли. Она плакала, но шла…
… женщина разделась но нага. Выстлала шкуру на каменистый грунт. Легла. Рядом оказалась земляная ноздря, откуда время от времени исходила струя пламенного выдоха. Столб огня подымался в небо, и теплое марево искривляло звёзды… а быть может, это слёзы Дугдовы своей дрожью на роговице искажали небо.
Взметнулся очередной выброс огнемёта – Дугдова закричала от схваток… Снова выхлоп – вновь она закричала. Всякий раз эти два великих события – выдох земли и выкрик женщины – совпадали.
И вот! Рождение!
Дугдова подняла голову. Между её разведенных ног, связанный еще с ней пуповиной, сам… на ножках… чуть шатаясь… стоял новорожденный. Она ожидала первого крика, но мальчик засмеялся…
14
– Ну, что ты делаешь? – зло шикнула Софья на подругу, заметив у себя расстёгнутую ширинку и пальцы, играющие с резинкой… – Что за шутки?
Она привстала и застегнула. Жорик снова мило заулыбался. Он запустил указательный палец в свой пупок; у него был настолько большой живот, что палец вошел целиком. Затем вынул и понюхал его. Затем встал (они сидели в беседке, решетку которой обвил виноградник) и на удивление женщин просто повернулся к ним спиной, чтобы… пописять. Софья и Ленка услышали могучее журчание, мужчина стоял у решетчатой стены беседки и мочился…
…в главной большой юрте собрались аксакалы. Они играли на домбрах и пели, ожидая возвращение жены с ребёнком вождя. Они были в черных чапанах, головы их покрывали малахаи из лисьих шкур. Они пели песнь, дабы Дугдова пришла с живым ребёнком:
Прочь уйдите, злые дэвы!
Помогите боги деве,
что ушла одна сегодня,
чтоб родить суметь ребёнка.
Вы не троньте, злые волки!
Вы умолкните, все толки
накликающие беду,
чтоб минули они ту.
Ты иди, дитя, из чрева!
Тужься, мучься где-то дева,
где тебя не видим мы,
и страдания твои.
Пусть решат благие боги…
– Замолчите! – оборвал вдруг песнь Парушаспа. Он не в силах был слушать куплет, где боги решают, умрет или выживет младенец. Обычай сей, когда беременная женщина рожает в одиночестве, был продиктован самой природой – выживает сильнейший. И он еще будет много веков сохранен. Но сейчас великий вождь не мог мирится с ним, хотя и должен был…
Дугдова пришла, принесла ребёнка на руках, завёрнутого в шкуру. Её ждали старые женщины. Они налили в лохань собранную от семи коров мочу и выкупали младенца. Ребенок и здесь не орал, а резвился и улыбался.
Акыны возрадовались! Они говорили, как песнь их спасла и Догдову и малыша. Они с Парушаспа вышли на встречу. И вдруг…
…на середине небосвода вспыхнула звезда, силою света своего ярче даже луны. И люди закричали:
– Зорат Уштра! Зорат Уштра!
Что означало "Желтая Тиштри", то есть желтая звезда, звезда Сириус.
Заратуштру обернули в шкуру быка, священного животного рода Спента. И отец взял его на руки. Ребёнок улыбнулся, а отец горько заплакал.
– Не плачь, Парушаспа, – вдруг заговорил однодневный малыш, и все были ужасе. – Вы не умрете от голода на этой земле. Дыхание земли подобно пищи. Когда хотите есть, глотайте воздух. Когда сыты, отрыгивайтесь…
Ребёнок замолчал. Все переглядывались. Царила тишина такая, что даже слышно было дыхание ближнего....
…так они и жили здесь семь лет, подобно первым людям, созданным Ахура Мазда, которые начали пить и принимать пищу лишь тогда, когда их совратил Ангра Майнью, злобный близнец Господа Бога, и они отвергнув Ашу – истину, приняли за истину ложь – Друдж…
15
Чем я всё же красив,
если телом уродец?
Тем, что в теле внутри,
извините за термин – душой?
Нет, увы, я и ей отвратительный тоже…
если только знали бы вы,
как отравлена эта сущность мечтой…
как желает она и страдает порой,
как наполнена мыслями
с жуткой игрой…
Нет, душою я тоже уродец однако…
Чем я всё же красив?
Тем, что искренне плакать
я умею в ночи?
Нет! И это отвратная часть у меня!
Чем я всё же красив? -
прокричу тишину не щадя,
и она мне ответит молчаньем…
…вот ответ – чем красив всё же я,
а уродством красив,
обреченностью
и ничтожеством....
и несчастьем я буду прекрасен всегда…
…вот такой возвышенный, печальный стих, – после паузы сказал Санчо Панса. Она сидел на журнальным столиков, на котором были его книги. Городская библиотека проводила презентацию его нового сборника. Актовый зал был заполнен зрителями. Санчо читал стихи, пришедшие аплодировали. Ведущей мероприятием была сам директор библиотеки Светлана Александровна Дубова.
– Скажите, Санчо, отчего вы такой печальный стих написали? Вы кажетесь таким жизнерадостным человеком, – спросила Светлана Александровна.
– И у такого жизнелюбца как я бывают моменты пушкинской хандры, – отшутился Санчо.
– Мы приготовили вам подарок, Санчо…
– Подарок? – оживился поэт.
– Да… вот…
Под шум оваций вынесли куклу с рыжими волосами.
– Вот. Это Антошка из знаменитого мультфильма, – улыбалась Дубова. Санчо Панса встал. Было очень заметно, как он покраснел. – Пусть он всегда сидит на вашей прикроватной тумбе, улыбается вам по утрам, и чтобы вы всегда писали только светлые стихи… Глядите, он совсем как живой. У него даже рубашка, штанишки настоящие…
– Я право и не знаю что сказать… – смущался Санчо, принимая дар на руки. Кукла была сантиметров пятьдесят ростом. – Мне, в не сомнения, приятно… Благодарю от души… Но он мальчик…
– Да. Мальчишка как и вы, Санчо! – беззаботно засмеялась Дубова, а зал захлопал в ладоши.
– Да не… я не такой… у меня с мальчиками не было… – растерянно мямлил поэт.
Светлана Александровна не поняла, но подумав, что Санчо Панса пошутил, вежливо захихикала…
***
Санчо Панса шёл по заснеженному скверу, неся подмышкой Антошку. Вдоль аллеи параллельно друг другу сугробами плыли мимо скамейки. Вот так бы расчистить одну из них и посадить куклу, и уйти…
– Только не вздумай меня бросить! – вдруг сказал Антошка.
– Погоди-ка, Додик, я не поняла, это кукла сказала? – спросила меня Вика.
Я кивнул и ответил:
– Ты знаешь, что вентрологи, например, которые много лет посвятили своей профессии, перестают различать, они это говорят за куклу или же она начинает сама говорить…
– Вентрологи? Это актёры-чревовещатели? (Я кивнул).
– Бывало, что вентролог даже погибал. Разругаются со своими куклами. Кукла возьми да пырни ножом…
– Это какое-то психического заболевание, наверное, – предположила Вика, – типа паранойи…
– Как знать, – улыбнулся ей я. – Порой смотришь на игрушки, и чудится, что у них есть душа…
– Опять ты меня заинтриговал, милый мой волшебник. Мне снова кажется, ты знаешь что-то больше о куклах…
– Ну, что я могу знать, – играл я саму невинность. – Одно только знаю, мир больше мира пяти-семи чувств. Быть может, Санчо Панса был параноик, но может быть, ему попадались словоохотливые куклы…
Мы с Викой засмеялись…
– Только не вздумай меня бросить! – вдруг сказал Антошка. – Ты же хороший человек. Ты же не причинишь мне зла…
Санчо молчал. Он мог бы причинить зло человеку, кукле никогда. Он решил, что подарит её первому встречному, когда выйдет из сквера.
– Мне больно, – сказал Антошка, когда Санчо перехватил его другой рукой. – Ты мне локтем надавил на яички....
– У кукол нет яичек, – буркнул злой поэт.
– А я необычная кукла. У меня и яички и пенис есть. И у меня даже иногда стоит…
– Враньё! – не останавливаясь, резанул Санчо Панса.
– А вот прийдем домой, поглядишь…
– Я не гей… У меня дома все куклы девочки…
– Боюсь, предположить, уважаемый поэт, вы с куклами… того?
– Не твоё дело!
– Ха-ха-ха! Он трахается с игрушками! Вот умора!
– Заткнись, рыжий! Это не твое собачье дело!
– Трахарь игрушек! – продолжала насмехаться кукла. – Я всем расскажу про это! Что великий поэт извращенец!
– Что… что ты хочешь от меня? – интуитивно догадался Санчо, что что-то скрывается за фальшивым смехом куклы.
– Хочу, чтобы ты взял меня к себе, а не дарил…
– Л..ладно, – выдавал поэт, – но будешь жить в моей комнате. К девочкам тебя не пущу.
– Ой-ой, вы оказывается ревнивец…
***
Санчо Панса небрежно бросил Антошку на подоконник.
– Поаккуратнее можно? – фыркнула кукла. Поэт покраснел от злости, но промолчал. Пошел к двери другой комнаты. – Ты что, к женщинам? Зря. Женщины – это седые волосы мужчин…
– Кукла-философ… смехатура! – рыкнул Санчо, не решаясь открыть дверь.
– Все проблемы от женщин, – продолжал рассуждать Антошка. – А подобное должно тянутся к подобному. Закон мироздания…
– К чему ты клонишь?
– Моряк, оставь женщин. Женщинам место дома…
– Уж, не пидарас ли ты? – отпустил ручку Санчо, и теперь в упор смотрел на рыжую бестию.
– Ай-я-яй! И это говорит поэт! Какие ужасные словеса вместо изысканного слога! Я лишь хотел сказать, что не по-дружески бежать сразу к девкам, когда к тебе впервые пришел…
– Друг? – перехватил Санчо. – Ты мне не друг. Это раз! Два – ты не пришел, я принес тебя. Ты двигаться даже не умеешь. Даже ртом, когда говоришь…
– Зато у меня в штанах шевелится, – гордо произнес Антошка.
– Ой, уморил! Что там может-то шевелится? Я вас слышу, но я никогда не видел, чтобы вы куклы хоть чуточку, хоть на грамульку шевельнулись!
– А у меня шевелится, – не сдавался Антошка. – Сейчас аж стоит!
– Не поверю в это никогда!
– А ты не верь. Ты проверь, – насмехалась кукла. – Подойди, сними с меня штанишки. У меня много интересно. У меня даже дырочка в попке есть…
«Вот сучёк!», подумал Санчо. Он быстро вышел. В кухне Санчо расстегнул молнию брюк и вынул пенис. Он стоял… «Сучёк!», уже вслух произнес он. Неужели он возбудился на этого проказника. Он, Санчо Панса, не гей! Он никогда не переспит с куклой-мужчиной. Он налил в ковш ледяной воды из-под крана. Сунул в него пенис, чтобы эрекция прошла….
…когда член стал обычных размеров, он убрал его в брюки. Забывшись, он жадно стал пить из ковша. Потом надел пальто, и ушел из дома…
***
Пошёл крупный снег. Скорей бы весна. Санчо зябко купался в пальто. Он вышел к остановке и сел в автобус. Он и не думал, куда сейчас… Было девять вечера. Где-нибудь за городом царила тьма. Калуга ничем не отличается от любого города, настал электрический «день», наполненный суетным одиночеством. Он прижался всем своим толстым телом к окну. Ему хотелось секса. Если бы ни Антошка, он бы сейчас ласкал своих слоников, медвежат… Антошку он не мог выбросить. Он мог предать человека, но не куклу. Причинить зло человеку, но не кукле.
Рядом села девушка в лосинах и полушубки. Кажется, она его узнала. Улыбнулась.
– Я вас узнала, – произнесла она. – Только что купила вашу книжку.
– Очень мило, – ответно улыбнулся поэт. Ему очень захотелось сейчас положить ладонь на бедро девушки и ласкать, ласкать, ласкать…
– Можете подписать?
– У меня нет с собой ручки…
– Жаль… У меня тоже…
– Приходите завтра… Нет, лучше послезавтра ко мне домой. Вы знаете адрес?
– Да. Он у вас есть в книге…
– Ах, да. Я сегодня рассеян…
– Почему вы сегодня рассеяны?
– Да так… трудный день… У меня сейчас стоит, – вырвалось у мужчины.
– Стоит? – испуганно посмотрела девушка.
– Стоит передо мной трудная задача, – поправился он.
– А, – расслабленно улыбнулась она. – А какая?
– Да вот хочу погладить ваши коленки, а боюсь… Шучу, конечно, шучу, – торопливо добавил он.
– Ах! Мне нравятся мужчины, которые умеют шутить, – захихикала она.
– Я и между коленками бы погладил…
– Это тоже шутка?