– А что она, по-вашему, может с ним сделать?
– Позвонить ему. Если Ира позвонит ему и попросит о помощи… Я его знаю. Он ей не откажет. Не сможет. Он все ради нее, в тюрьму из-за нее сядет, но поможет. Надеюсь, у нее хватит совести ему не звонить. Достаточно она ему жизнь испоганила. Я-то после похорон отсюда уеду. Совсем. В Англию или в Италию… еще не решила. А Егору придется расхлебывать. Жених невесты, убившей родного отца. С такой биографией уже не станешь политиком. Она ему всю жизнь наперед поломала.
Ада Антоновна с неприязнью посмотрела на стоящее рядом на комоде фото в дорогой серебряной раме – там, в другой, уже не существующей реальности жила их счастливая семья. Неестественно молодая Ада, ее рыжеусый улыбающийся муж, рядом с ним, вероятно, Егор – молодой красивый мужчина с уверенным подбородком и светлыми глазами. Он смотрел на свою невесту. Повернувшись к нему, черноволосая молодая девушка тоже запоем глядела на своего жениха. Они могли стать очень красивой парой.
– Это она?.. Ира? – с запинкой вопросила Чуб.
На семейном фото Ирина Ипатина была снята в профиль – и этот профиль был Даше превосходно знаком.
Точно такой же она видела утром на купленной Катей картине «В тихую ночь».
Дверь в номер Котарбинского была не только не заперта – приоткрыта. Но Катя все равно постучала.
– Войдите… – его голос был тихим.
Катя и пожелавшая сопроводить ее Маша Ковалева зашли в обширную комнату-мастерскую.
Художник сидел у окна на дубовой лавке, сгорбившись, закрыв глаза.
Был он нынче совсем иным – растрепанным и измятым, и крылья его галстука-банта поникли, как у мертвой бабочки.
– Здравствуйте, – поздоровалась Катя. – Я пришла к вам, чтоб закончить портрет.
Он только плотнее прикрыл веки.
– Помните меня? – не стала отступать Дображанская. – Я была у вас вчера… Мы не успели поговорить об оплате.
– Что? Об оплате?! – резко поднял голову он. – Вы намерены оплатить мою работу? Деньгами?
– Вы предпочитаете натуральный продукт? – порядочно удивилась Катерина Михайловна.
– Простите, простите, – вскочил он со скамьи, – я подумал… не понял… Так вы были вчера. Втроем?
– Вдвоем, – припомнила Катя так и не разъясненную натурщицу в спальне. – А это – моя спутница Мария Владимировна, – представила она Машу Ковалеву.
– Очень приятно, Мария Владимировна, – галантно сказал Вильгельм Котарбинский.
Но что-то изменилось. В прошлый раз он излучал счастье, сейчас же – угас; был не просто несчастлив – сломлен. Моложавый, подтянутый – нынче он казался несчастным седым стариком, и лихо подкрученные кончики его гоноровых польских усов превратились в грустные щеточки. Однако, если вчера у него умер кто-то из близких, столь разительная перемена была легко объяснима.
– Вдвоем… так и есть… А вторая сегодня не пришла? – поинтересовался он.
– Не пришла, – подтвердила Катя, не слишком понимая, почему она должна отчитываться за других визитеров.
– В таком случае, сегодня я могу поработать только над вами, – сделал вывод он, разыскивая среди множества работ вчерашний эскиз. – Ах, вот и он… Я забыл спросить, какой портрет вы желаете?
– А можно увидеть то, что вы написали вчера? – подойдя к нему, Катерина заглянула в лист и вскрикнула так отчаянно громко, что Маша Ковалева уронила свой крохотный шелковый ридикюль и бросилась к Кате.
Карандашный набросок являл Катерину Михайловну Дображанскую в полный рост: высокую, стройную, с горделивой посадкой головы и ослепительно-прекрасным лицом. Тем больший контраст представляла вторая женщина – стоящая, плотно придвинувшись к ней, невысокая, некрасивая, с крупными резковатыми чертами лица, большим ртом, темными глазами и крыльями бабочки за спиной.
«Придвиньтесь, прошу вас…» – вспомнила Катя непонятную просьбу художника.
Его возглас: «…такой дивный контраст!»
«А вторая сегодня не пришла?..»
– Кто это?.. – глухо спросила Катерина Дображанская.
– Вы… и вторая дама… – объяснил Котарбинский. – Та, что не смогла прийти сегодня… Она была с вами вчера.
– Была тут со мной?!
– Да.
– Но это моя мама! Моя покойная мама!
Его лицо приобрело цвет небеленого холста.
– Она – нереальна? – справился художник с запинкой, обреченно, но совершенно без удивления. – А вы?
– Я – да, – сказала Катерина Михайловна.
– Вчера я думал, вы обе… – сбивчиво заговорил он. – Как те, другие… Как все они. Особенно вы. Люди редко бывают столь необыкновенно красивы при жизни. Но те, другие, не платят за работу. И когда вы спросили об оплате… Я подумал… и вы, и она… и та третья, с арфой…
– Вы что же, увидели рядом с Катей привидение? – вопросила Маша.
– Это не просто привидение, – сказала Дображанская, и ее кожа словно покрылась колкими мокрыми осколками льда. – Моя мама была тут со мной. Мама пришла на Деды́… Значит, она нуждается в помощи. Или хочет помочь нам!