Кроме того, именно православие, а не государственность стало объединяющей идеей русичей (будущих русских, украинцев, белорусов и десятков других, ассимилированных ими народов), ведь ни о каком русском государстве на рубеже X века говорить не приходится. Хотя датой основания Руси и принято считать 862 г. н. э. (год прихода Рюрика в славянские земли), ни о каком славянском единстве в те годы и речи быть не могло, да и самоназвания «русские» в те времена еще никто слыхом не слыхивал (вопросов этнонимов мы подробно коснемся позже).
Парадокс восточнославянской культуры в том, что Церковь возникла прежде Государственности, нравственный закон пришел из первоначально чужеродной веры, задолго до того, как был создан первый свод законов мирских, то есть «людских», простых и понятных.
Поясним на индивидуальном примере. Если двухгодовалый малыш принес из садика чужую игрушку, он ее именно «взял», а не «украл», так как противоположение «свое – чужое» его сознанию еще попросту неведомо. Куда там! Еще целая эпоха до различения «одного и двух», «верха и низа», целая эра до «правого и левого». И если вместо того, чтобы объяснить ребенку, что так делать не нужно, потому что у каждого зайчика и куколки свой дом, и он бы сам очень расстроился, если бы его из садика забрала вместо мамы чужая тетя, начать ребенка наказывать, называть вором, взывать к совести и морали, – малыш услышит лишь одно: мама больше меня не любит, я плохой. В этом возрасте еще не существует самой способности к восприятию нравственно-моральных ценностей, но есть неизменная потребность в материнской любви и поддержке.
Под материнской любовью имеется в виду именно безусловная любовь, просто за то, что ребенок есть. В этом случае малыш не может быть плохим, таковыми могут быть только поступки, которые любящий родитель терпеливо разъясняет. Такое переживание материнской любви – пассивное переживание, то есть ребенок не делает ничего сам, чтобы быть любимым. Все, что от него требуется, – это быть ее ребенком. Это и счастье, и одновременно горе: ничего не зависит от маленького человека. Такую любовь не только не нужно, но и невозможно заслужить. Если она есть, она есть, если нет – ее никак не завоевать.
Эта психовозрастная стадия на этническом уровне и соответствует язычеству. Конечно, это заявление требует обоснования, которое я постараюсь сейчас дать.
Дело в том, что мифы политеистической эпохи любого народа не дают точных указаний, как должен вести себя человек; в них еще нет твердых запретов, императивов, нет нравственно-морального аспекта. Языческие мифы – это иносказательные повествования о том, какова жизнь. Языческие боги – утрированные архетипические образы, гиперболизированные отражения различных граней психики самого Человека. Мифы матриархальной (языческой) стадии не апеллируют к нравственности, не диктуют строгих законов, не угрожают – народ-ребенок попросту еще не дорос до такого уровня восприятия. Языческие сказания всего лишь дают иллюстрации – за такими-то действиями следует то-то. Прометей взял огонь вопреки отцовскому (Зевсову) запрету – последовала расплата. Точно так же мать говорит ребенку: один мальчик тоже не слушался родителей, забирал из садика чужие игрушки, поэтому пришел дядя милиционер, забрал все игрушки у этого мальчика и раздал чужим детям. Это совсем не то же самое, что «еще раз увижу у тебя чужое – получишь ремня» или «не укради – будешь гореть в геенне огненной»: для этого человек уже должен твердо знать, что такое «свое», а что «чужое» и, следовательно, что такое воровство. На матриархальной стадии восприятия эти знания еще только формируются, они пока не имеют формы целостного, постоянного понятия, которое сложится в дальнейшем из отдельных опытов столкновения сиюминутных желаний с реальностью. Например, что касается того же воровства: двухлетний ребенок, который «принес» чужую куклу из гостей, после «серьезного разговора» с родителями поймет лишь то, что нельзя больше брать игрушки именно из того дома, где он только что побывал. Потом «границы запрета» распространятся на другие гости, садик, площадку у дома и т. д. И только после многократных попыток присвоить чужое с последующими разъяснениями, а также после анализа чужих подобных примеров, включая и сказки, и проступки других детей, маленькому Человеку откроется истина «не укради». И вот тогда с него уже можно будет спрашивать по всей строгости, «по-отцовски».
Здесь необходимо сделать наиважнейшую оговорку о том, что «материнской», то есть безусловной, любовью ребенка могут любить и отец, и дед, и любой другой значимый в его жизни взрослый. Определение «материнская любовь» в реальных человеческих отношениях является в большей степени описательной характеристикой для выражения того самого безусловного чувства.
Длится «матриархальный» период до пяти-шестилетнего возраста (недаром дети идут в школу с семи лет, требовать с них соблюдения дисциплины раньше – преждевременно и нецелесообразно). А в масштабе народа эта стадия охватывает эпохи от самого возникновения человека до общинно-родового строя с тотемическими верованиями, до феодализма с четко выстроенной иерархией многочисленных языческих богов и заканчивается появлением Отцовских фигур – сильного монарха и единого Бога, провозглашающих строгую морально-этическую норму в виде мирских законов и религиозных заповедей. Подробно развивать тему архетипически-возрастных стадий человечества в этой книге я считаю излишним и выходящим за рамки основной темы; кроме того, этому вопросу посвящено замечательное, крайне подробное и глубокое исследование Эриха Нойманна «Происхождение и развитие сознания».
В свете вышесказанного встает вопрос о первичности яйца или курицы: созревшая ли психика индивида или народа дорастает до возможности принятия и ранее существующего Отца, Отец ли становится удобным архетипическим образом для проекций повзрослевшей психики? Ответ: и так и так, ибо эти процессы невозможно разделить.
Долго ли коротко ли, маленький человек (молодой народ) становится все более независимым: ребенок – от реальной матери, народ – от матушки-природы. Ребенок учится ходить, говорить, самостоятельно изучать мир. Народ вынужден осваивать новые территории с более жесткими климатическими условиями, добывать пищу, уже не просто принимая готовые дары матушки-природы с помощью охоты, рыболовства, собирательства, но самостоятельно возделывая землю и разводя скот. Связь с матерью несколько утрачивает свое жизненно важное значение, и вместо нее все более и более важной становится связь с отцом – реальным и архетипическим. Это связь совсем другого характера. Далее я позволю себе процитировать Эриха Фромма: «Мать – это дом, из которого мы уходим, это природа, океан; отец не представляет никакого такого природного дома… Но отец представляет другой полюс человеческого существования: мир мысли, созданных человеческими руками вещей, закона и порядка, дисциплины, путешествий и приключений. Отец – это тот, кто учит ребенка, как узнавать дорогу в мир… Отцовская любовь – это обусловленная любовь. Ее принцип таков: я люблю тебя, потому что ты удовлетворяешь моим ожиданиям, потому что ты исполняешь свои обязанности, потому что ты похож на меня»15.
Итак, любовь отца – обусловлена, она «не просто так, потому что ты есть», она «за что-то». И в этом – и горе, и счастье ее. Трагичным является то, что она не дается за сам факт существования ребенка, она может быть только заслужена, а также и утрачена, если человек сделает не то, что от него ожидают. Сама суть отцовской любви, а также благосклонности маскулинного единого Бога заключается в том, что послушание становится высшей добродетелью, а неповиновение – главным грехом. Благом же отцовской любви является то, что она находится в пределах контроля самого чада, ее можно добиться, заслужить (в отличие от неподконтрольной материнской), если следовать установленным правилам. Однако эти правила, как утверждает Фромм, становятся понятны не ранее, чем к пяти-шестилетнему возрасту.
Так вот, Риму и Византии накануне крещения уже исполнилось шесть, Руси же было едва ли полтора!
К вопросу психовозрастных стадий развития этноса мы еще неоднократно вернемся в последующих главах. Пока же просто попробуем представить, каково приходится двухлетнему малышу, когда к нему вдруг начинают предъявлять те же требования, что, скажем, к шестилетнему.
Это предложение – не пустая риторика. Я абсолютно серьезно прошу вас, Читатель, сейчас оторваться от книги на несколько минут и представить двухгодовалого ребенка, на которого вдруг обрушились требования, соответствующие старшему дошкольному возрасту. Представьте малыша, которому вместо «Курочки Рябы» читают душераздирающего «Льва и собачку», которому отныне не положено играть в песочнице, а вместо этого требуется собирать конструктор еще столь неумелыми ручками, а также помогать маме и папе мыть посуду, протирать пыль, уметь считать и читать по слогам. Что же до правил и запретов, непонятных двухлетнему, то здесь действует юридический принцип: «Незнание закона не освобождает от ответственности».
Как живется такому малышу?
Прошу вас, Читатель, не поленитесь, прикройте книгу и ответьте обстоятельно на этот вопрос. Сделайте это в собственных терапевтических целях.
Полученный ответ касается всех нас: русских, белорусов, украинцев, а также в немалой степени обрусевших немцев, татар и т. д. Это касается всех нас вместе и каждого в отдельности. Все те фантазии, что пришли вам относительно травмированного малыша, живут в глубинах именно вашего бессознательного, все это – лично ваше архетипическое наследие. Этот страх, непонимание происходящего, знание: что бы ты ни сделал, все равно все будет не так, как надо, упование лишь на счастливый случай и везение вместо собственных сил, старательное бездействие до тех пор, пока вконец не прижмет, – вот архетипические корни того самого известного русского долготерпения.
«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится» – эта пословица имеет куда более глубокий смысл, нежели простая констатация русской беспечности. Страх неуспеха, в равной степени как и страх успеха (ведь за него потом тоже придется нести ответственность), порождает полное неверие в собственные силы. Так на что же в этом случае остается надеяться, кроме волшебной щуки и «авось»? Архетипическому Родителю, который персонифицируется в родителе реальном, во власти, начиная от вахтера и заканчивая президентом, в начальстве, во враче, священнике, учителе, госслужащем любого чина, угодить все равно нельзя; все его требования воспринимаются на уровне бессознательного как приказ доставить «то, чего на белом свете вообще не может быть». На что ж здесь уповать, кроме чуда?
Я не хочу сказать, что все мы, восточные славяне, запуганы и бездеятельны всегда и во всем. Это было бы немыслимой ложью! Важно понимать: эта тенденция уповать на чудо присутствует архетипически. Комплекс, развившийся в результате национальной травмы, может найти любую лазейку, на индивидуальном уровне у каждого будет «рваться там, где тонко». Приведу лишь несколько случаев из терапевтической практики, в которых комплекс реализуется в виде обездвиживающей надежды на чудо.
Данил, мужчина в возрасте под сорок, воистину являл собой своего архетипического тезку Данилу Мастера – был виртуозом своего дела. Он сам разрабатывал, изготовлял и монтировал рекламные конструкции из любого материала, любой сложности, любых размеров, на любой вкус и цвет. Ремесло в наше время, кажется, неоспоримо выгодное. Да к тому же Данил свое дело явно любил. Однако успех никак не шел к нему. Помощники постоянно подводили, заказчики то не хотели платить, то требовали это самое «чего на белом свете вообще не может быть». Как-то раз я поинтересовалась у Данила, в каком виде ему вообще представляется собственный успех. Ведь как можно найти то, что неизвестно как и выглядит? Данил не задумался ни на секунду; по всей видимости, он уже не раз задавал себе тот же вопрос: «Я встречу какого-нибудь сумасшедшего, ну или просто очень неуверенного в себе “кулибина”, у которого будет гениальное изобретение. Я уговорю его запатентовать это изобретение, сам налажу производство и буду продавать. Ну а что, в самом деле, есть же такие люди?»
Каково?!
Все мои дальнейшие простые и естественные вопросы заставляли Данила лишь широко открывать рот от удивления. Где вы возьмете деньги на производство? Если и найдете спонсора, зачем ему лично вы, когда они с изобретателем вдвоем договорятся? И, самое главное, с чего вы решили, что сможете стать в этом деле хорошим управляющим, если сейчас не можете наладить собственное дело с рекламой? В ответ на все эти вопросы Данил лишь смотрел на меня в изумлении, как если бы я спрашивала на полном серьезе, кем он запланировал стать в последующей инкарнации. Единственное, что он еще смог хоть как-то объяснить, – это причину, по которой он, собственно, нужен «кулибину»: мол, «поддержать, раскрутить, вселить уверенность».
В этом месте мне чрезвычайно хочется процитировать Ильфа и Петрова, и я не откажу себе в этом удовольствии:
В то время Саша Корейко представлял себе будущее таким образом: он идет по улице – и вдруг у водосточного желоба, осыпанного цинковыми звездами, под самой стенкой находит вишневый, скрипящий как седло, кожаный бумажник. В бумажнике очень много денег, две тысячи пятьсот рублей… А дальше все будет чрезвычайно хорошо16.
Разница между моим клиентом и достопочтенным советским миллионером заключается в том, что Саша Корейко, доросший до Александра Ивановича, очень скоро понял, что «вишневый кожаный бумажник» находится не у водосточного желоба, а у него в голове. Далее материализация кошелька, пускай и мошенническими методами, стала лишь делом времени. Данил же и представить себе не мог (вот она, работа комплекса!), что тот самый «кулибин», которого и нужно-то всего лишь, по его же собственным словам, «поддержать, раскрутить, вселить уверенность», есть не что иное, как его собственная часть. Кроме того, и «гениальное изобретение» было давно готово, пожалуй, ко времени нашей встречи: он разработал и создал десятки уникальных рекламных конструкций.
Вот так. Это лишь одна из историй, в которых ложная надежда на совершенно ненужное чудо буквально лишает человека разума. Ведь всего-то-навсего оставалось соединить в своем внутреннем пространстве «кулибина» с «управляющим»… А Данил после этой сессии больше ко мне не пришел. К сожалению, вера в чудо, причем именно такое – внезапное, абсолютное и никак не подготовленное, оказалась для него более ценной, нежели собственная реальная жизнь и настоящие возможности.
Травма русской души, сформулированная в пословице «пока гром не грянет…», выражается не только в избегании любой активности (лишь бы еще хуже не стало). Поразительно, что этот русский мужик, который никак сам по себе не перекрестится, бессознательно ждет «грома». А бывает, и сознательно, что уж совсем не поддается никакой логике!
Моя давняя подруга, назовем ее Светой, после развода с мужем-социопатом вот уже много лет живет с сыном в доме родителей. Сказать, что ее родители просто люди «старой закалки» и очень строгих правил, – не сказать практически ничего. Например, Света не может в тридцать пять лет (!) сходить на свидание с мужчиной, прежде чем познакомит его с родителями. Она не может позволить себе пойти к подруге на день рождения: она никудышная мать, раз позволила себе провести вечер без сына. Она не может отдохнуть в выходные, так как отказ пропалывать грядки на даче равносилен предательству семьи. Можно рассказывать очень долго. Но, полагаю, и этих немногих примеров достаточно, чтобы представить, в какой дружной, любящей тюрьме живет Света.
Важно не это. Дело в том, что все Светины проблемы решились бы с переездом от родителей, как считает она сама. И несколько лет назад я, как казалось мне, убедила ее в правильности решения снять квартиру. Света даже согласилась с тем, что родительский гнев можно будет пережить, и… через пару недель решила, что ей позарез нужна машина! Автомобиль был взят в кредит, и тем самым возможность свободной жизни отодвинулась на долгое время. Но и это еще не самый большой парадокс. Света – ценный специалист, в свое время она поработала в одной из тех постсоветских государственных компаний, которые платят сотрудникам сущие копейки, но дают возможность получить нужный опыт и очень весомую запись в трудовой книжке. Именно за этим в них идут молодые специалисты на пару-тройку лет. Света же выдержала лет десять, получив не только солидный стаж, но и множество всевозможных международных дипломов и сертификатов. Когда разговор заходит о том, что с ее опытом ей была бы рада любая приличная компания и доход бы ее существенно увеличился, что позволило бы хоть ипотеку, хоть съемную квартиру, Света отвечает: «Ну что ж, видимо, меня еще не совсем все достало. Вот станет вовсе невмоготу, начну рассылать резюме».