Но как мы помним, в ноябре 1941 г. доставившее Шифру судно «Ижора» пришло к Британским островам из Архангельска. То есть в определенный момент Шифра все-таки попала в СССР. Как? Через то, что после Первой мировой войны называлось «линией Керзона» и что в сентябре 1939 г. стало разделительной линией между Рейхом и СССР там, где ещё недавно была Польша.
Линия Керзона, декабрь 1940 г.
…Было ужасно зябко, но, конечно, главная тревога была связана не с этим. Нелегальный переход границы – всегда риск. Сейчас они подобрались к опушке леса, за которым, как объяснил проводник, и будет граница, и легли на снег.
– Как, ещё раз, Вас зовут? – прошептала она своему проводнику.
– Зачем это вам, пани? Я же не спрашиваю, как Ваше имя.
– Шифра.
– Еврейка?
– Да.
– Ну, не Ваша вина. Вас ко мне привели. Вы мне дали 200 злотых. Я вас обещал перевести русским. Всё.
– И всё-таки?
– Что всё-таки?
– Как Ваше имя? Если у нас сейчас всё получится, буду всю жизнь благодарить.
– Ты мне лучше скажи, откуда ты такая.
– Из Варшавы.
– Прямо из Варшавы?
– Нет, как началась война, я устроилась санитаркой в еврейскую больницу в Отвоцке.
– А закрыли немцы в гетто?
– Да…
– Теперь слушай внимательно. Я дальше опушки не пойду. Видишь вон то посреди поля? Ползи к нему. Отсюда не видно, а оттуда, думаю, уже разглядишь русский пограничный столб.
– И?
– Обычно там у них сидят дозорные. Если их там нет, то, когда доползешь до столба, ищи глазами тропинку. Она идёт вдоль границы. Переползи через тропинку. Тогда ты уже точно на советской территории. И жди там, когда подойдёт наряд: они постоянно ходят вдоль границы. Ну, и сдашься, если уж тебе так этого хочется. Хотя, думаю, их собака тебя первой учует. Собак у русских чаще всего зовут «Мухтар».
– А это мне зачем?
– Да так, к слову. Слышал, что собак у русских пограничников зовут Мухтар.
– Хорошо, поняла. Так как вас зовут?
– Енджи Кнапп. Но лучше забудь. А то меня ещё внесут там в какой-нибудь список. Ну, всё. Давай! – он подтолкнул её за локоть. Она поползла.
Ползти по-пластунски было привычно – после испанского фронта. Но ползти по снегу было тяжело. Однако Шифра ползла – как летела. Пройдя за последние месяцы столько испытаний, она верила в одно: там, в первом государстве рабочих и крестьян, для которого она столько сделала как коммунистка, а теперь и разведчица, её примут. За спиной оставалась Польша, которая теперь и не Польша, а нацистское «генерал-губернаторство», где ей, коммунистке и еврейке, уготовано только одно: неминуемая гибель. Подняла голову. Вот и дерево! От него она действительно увидела советский пограничный стол. Совсем близко. Не выдержала, побежала.
– Стой! Кто идёт? Стрелять буду!
– Не надо стрелять! Товарищ, я коммунист!
Однако, сдавшись советским пограничникам, эйфорию она переживала недолго: совсем скоро оказалось, что приём её ждал отнюдь не восторженный. На время проверки НКВД поместил её, больную и измученную, ни в какие не в санаторий или хотя бы в гостиницу, а в тюрьму. Сначала она сидела в Перемышле (короткое время этот польский город входил в состав Украинской ССР), потом в Москве.
На первый взгляд, это противоречит хорошо известной истории о том, как именно в интернациональном и интернционалистском Советском Союзе находили тогда убежище многие евреи, спасавшиеся от преследований нацистов. С другой стороны, объяснение испытаний, которым польская еврейка и польская коммунистка Липшиц подверглась после пересечения советской границы, находим у всё того же Леопольда Треппера: «С логикой скорых на расправу механизированных инквизиторов, настоящих роботов беззакония, возведенного в догму, НКВД утверждал, что все евреи – уроженцы Польши являются шпионами на жалованье у польского правительства, а все евреи, прибывшие из Палестины, – наемники англичан». От себя напомним: незадолго до «пакта Риббентропа-Молотова» Сталин распустил компартию Польши. И если нацисты переименовали Польшу в «генерал-губернаторство», то с осени 1939 г. печатный орган ЦК ВКП(б) стал ставить слово «Польша» в кавычки. Польские коммунисты, переходившие границу СССР, действительно оказывались непонятно откуда и непонятно кем.
Освободили Шифру Липшиц только 11 марта 1941 г., в этот раз действительно отправив в дом отдыха Международной организации помощи борцам революции (МОПР) на станции Опалиха.
Когда на СССР напала Германия, то а августе 1941 г. Липшиц была, как это сформулировано в справке Белова-Дзержинского, «мобилизована на специальную работу (не по линии ИККИ)». Что стоит за этой формулировкой, мы уже понимаем. То есть её опять привлекли к работе на разведку. А как раз к этому времени в НКВД получили предложение о сотрудничестве от SOE, что для советских спецслужб означало возможность восстановить связь с агентами, остававшимися в Европе, но теперь лишенными возможности, например, во Франции передавать свои донесения через советскую дипмиссию в Париже (взято в осаду СС уже 22 июня и разгромлено) или через посольство СССР при правительстве маршала Петена в Виши (разорвало отношения с Москвой 30 июня).
Правда, портал французского Сопротивления «La Maitron» придерживается другой версии: «Её арестовали и задержали на Лубянке в течение трех месяцев. Но ощущалась потребность в франкоязычных руководителях. Советы хотели иметь своих агентов Сопротивления во Франции и мечтали о политике «выжженной земли». Где правда? Постараемся разобраться.
«Хлопоты» перед «командировкой»
Британские отчеты о пребывании «Анны Успенской» в Англии читать просто больно. Англичане сразу разглядели в ней человека, страдающего от проблем с щитовидкой, человека «в шаге от базедовой болезни». Со слов очевидцев, которые приводит портал «Le Maitron», у неё был «сильный зоб». В то же время в британской переписке признавалось, что насколько человек с такими симптомами выделяется из толпы, настолько немецкой контрразведке не может прийти в голову, что такой человек может быть со спецзаданием. Действительно, не будем ни на секунду забывать, что речь идёт о той системе координат, которая совершенно непривычна нам: о мире разведки и контрразведки.
3 января 1942 г. Милнс-Гаскелл получил такое письмо от одного из своих офицеров, кто занимался «Анной Успенской»: «Эта бедная девушка поразила меня как совсем неадекватно приготовленная к своей миссии». До миссии оставалось десять дней. А в дополнение ко всему речь шла и о том, что у Шифры слишком заметный иностранный акцент во французском языке (прозвучала рекомендация, чтобы в Париже она выдавала себя за уроженку Эльзаса или Фландрии). И всё-таки главные опасения сразу вызвало состояние её здоровья. Ещё 24 ноября 1941 г. русская секция SOE пришла к выводу о том, что «у нас нет иной альтернативы, как сказать, что АННА должна либо немедленно научиться прыгать [с парашютом], либо вернуться [в СССР]». Но она прыгать с парашютом отказалась наотрез с самого начала.
Пока её судьбу решали представители спецслужб, в дело включились Королевские военно-воздушные силы, RAF. В том, что мы сейчас процитируем, нет никакой «науки высших достижений». По сути, это обычные человеческие советы. Но видно, что люди старались. Итак, в ответ на запрос командира эскадрильи особого назначения Джека Бенхэма (которому, в случае чего, и предстояло доставить «Анну Успенскую» через Ла-Манш) из Лаборатории RAF по психологии (!) в отношении такого сложного пассажира уточняли:
«…Важно подчеркнуть дополнительные факторы, ответственные за укачивание на борту и уделить особое внимание следующему:
1. Одежда. Крайне важно сохранять разумную температуру тела: так, чтобы не было ни слишком жарко, ни слишком холодно. В то же время одежда должна быть свободной… На время полета стоит отстегнуть воротник и расстегнуть пуговицы.
2. Питание. Перед вылетом стоит потреблять простую пищу, избегая жирную. Ваши сэндвичи с курицей – то что нужно.
3. Алкоголь. Хотя в целом это не очень рекомендуется, некоторых расслабляет глоток бренди во время полёта. Но это надо отложить до того времени, когда покажется, что вот-вот вырвет.
4. Базовые удобства. Во время полёта стоит лежать…
5. Шум… Предлагается заткнуть уши ватой или берушами».
То есть как видим, переживали даже авиаторы. А НКВД?
Через семнадцать дней после того, как SOE сформулировало свои опасения, из Москвы пришел ответ, гласивший, что «Анну Успенскую» незачем парашютировать, а можно высадить (курсив наш. – Авт.) с моря воздуха в оккупированной или неоккупированной Франции». В русской секции SOE на это отреагировали так: «Если ей приказывают выдвигаться, то она должна выдвигаться. Сложилась бы невозможная ситуация, если бы мы пересматривали приказы русских русским».
Правильные ателье
…Мы уже работали над этой книгой, когда американские друзья одного из соавторов в шутку привезли ему из США «фирменную» красную бейсболку предвыборной кампании Дональда Трампа с надписью «Сделаем Америку снова великой». На лейбле бейсболки обнаружилась надпись…«Сделано в Китае».
В 40-е годы прошлого столетия было далеко не только до глобализации, но и до поточного, как на конвейере, производства и головных уборов, и одежды. Костюмы – шили. Индивидуально. И одной из насущных задач для SOE было снабдить агентов одеждой, в которой германская контрразведка не могла заподозрить в них кого-то, кто пошил себе одежду вне Европы, оккупированной нацистами. И ткани, и пуговицы – всё тогда отличалось от одной страны к другой.
Такую одежду в Лондоне брали из запасов Министерства экономической борьбы, «одалживали» у военнопленных с интернированными и даже специально шили в ателье под полицейским участком на знаменитой улице лондонских портных Савилль-Роу. Заодно русская секция SOE решила обратиться к резидентурам в нейтральных Лиссабоне, Берне и Стокгольме, чтобы они снабдили её континентальными бумагой, бланками и печатями – особенно на фоне того, что «требования и рацио русских часто туманны».
Дело в том, как гласят британские архивные материалы, что первая же группа участников операции «Ледоруб» прибыла в Британию без документов, необходимых для работы в Европе – как это не противоречит тому, что мы писали выше об умельцах по изготовлению нужных бумаг в довоенных секретных лабораториях Коминтерна и НКВД.
Как считается в Лондоне документы, и легенду ей придумали уже в SOE.
Порт Дартмут, Англия, ночь с 10 на 11 января 1942 г.
Дартмут погрузился в кромешную темноту. Ночь плюс светомаскировка. Но всё-таки через узкую щель в одном из зданий в военном секторе порта пробивался свет. Там шёл такой разговор:
– За револьвер спасибо. А это мне сейчас зачем? – Шифра с удивлением поглядела на офицера SOE, который, как ей показалось, несколько смущённо протягивал ей губную помаду.
– Анна, там внутри – таблетка «L». Мне приказано вручить вам её моим начальством.
– Что за таблетка? – Даже в ночи было видно, что Шифра побледнела, догадавшись.
– “L” значит “lethal”. Это капсула с цианидом. Если вас схватит гестапо, то вы её раскусываете и гарантированно скончаетесь в течение 15 секунд.
– Понятно…
– Обычно мы закладываем такие таблетки в зубы мудрости, но вас до дантиста так и не довели. Пришлось так: в помаде.
– А других таблеток не бывает?
– Бывает. Например, на предыдущую букву, на ”K”.
– А они что?
– Они погружают человека в сон на 24 часа.
– Значит, в мои способности верят меньше…
– Я этого не говорил.
– Да я и сама догадалась. А я вам говорю, что, значит, я просто обязана дойти до Парижа.
Так как прыжок с парашютом для Шифры, с её состоянием здоровья, был исключён, в Лондоне решили переправить её во Францию на скоростном катере британского Королевского флота. Такой катер, номер 314, был готов к тому, чтобы в ночь с 10 на 11 января 1942 г. выйти из английского Дартмута. По расчётам, ста двадцатью пятью милями и десятью часами спустя он должен был высадить нашу героиню в заливе Ланьон во французской Бретани. Но пока еще шли последние приготовления.
– Анна, давайте не будем о грустном. Конечно же, вы справитесь! Давайте ещё раз проверим, насколько хорошо вы выучили приготовленную нами «легенду».
– Давайте!
– Ваше имя?
– Жанетт Дюпон.
– Родились?
– 14 мая 1915 года. – Шифра отвела взгляд от офицера и стала смотреть в одну точку, выдавая ответы, как робот.
– Где работаете?
– Только что уволилась. Была официанткой в Монпелье.
– Почему уволились?
– Я решила поехать в оккупированную зону Франции с тем, чтобы найти своего жениха.
– Его имя?
– Робер Делакруа. Он механик и работает на заводе в Нанте. В своем последнем письме, написанном в начале августа, он написал, что надеется найти работу получше на заводе в Сен-Бриё.
– Где вы начали свой путь?
– Села в Монпелье на поезд в Шатеру.
– Когда?
– Тридцатого ноября.
– И всё это время вы в пути?
– Да.
– Почему?
– Денег у меня немного, и я передвигаюсь на перекладных.
– Например?
– В Шатеру я переночевала у знакомого жандарма, месье Жана Лея. Я, кстати, хотела спросить. – Шифра перестала глядеть в одну точку и впилась в офицера SOE. – Этот жандарм Жан ваш человек?
– Какая разница? Но откуда в вас эта повышенная любознательность? Вы и раньше работали в разведке?
– Неважно.
– Давайте дальше.
– Ну, хорошо, – смирилась Шифра. – Что еще вы хотите знать?
– Где живёт приютивший вас жандарм?
– На Рю де Марше. На я там провела всего одну ночь. А на следующий день пошла пешком до фермы знакомых рядом с Шапель Монмартан. Имя фермера – Барбу. Через границу между двумя зонами Франции меня перевёл ещё один фермер, чьё имя мне неизвестно…
– Вы молодец. Всё хорошо запомнили. Кто вы всё-таки такая, Анна? – Офицер опять взялся за своё, выполняя приказ начальства хоть в последний момент, воспользовавшись нервозностью, но попытаться выведать у «Успенской» её истинную личность.