Вдова старая-престарая была, заболела и умерла.
Старший брат и думает:
— Я мать кормил, уж избу-то мне присудят.
Говорит брату:
— Давай разделимся.
У того детей пять и у другого. Позвали они соседей, они говорят:
— Избу Кузьме и корову Кузьме.
Больше и делать нечего.
Поставили младшему худую хатенку. Стал он жить так уж худо: обносился весь, ведра худые, заткнутые, жена плачет, дети плачут. Ни пить, ни есть, ни обуть, ни одеть. Он подумал, подумал:
— Пойду, удушусь.
Взял обрывок веревки и пошел.
Жена увидела:
— Куда ты взял? На ней и так пять узлов, места целого нет.
Он решил:
— Пойду утоплюсь в Антошкином пруду, место там крутобережное.
Подходит он, глядит — пароход там.
— На нашей реке в жизни пароходы не ходили, а теперь вот едет. Подъезжает пароход, на нем девица красоты неописанной, спрашивает:
— Ты зачем здесь?
— Топиться.
— Я не разрешу, как так?
— Дома есть нечего, у меня дети кричат.
— Знаю, знаю. Я тебе сейчас чашку брошу, ты придешь домой, детей вышли, пусть погуляют. Поставь чашку на стол и скажи: «Чашка, чашка, корми!».
Вернулся он домой и говорит:
— Ну, Марья, нехай ребята пойдут погуляют.
Сам чашку на стол поставил:
— Чашка, чашка, корми!
Батюшки! На столе заявляются и пирог, и щи, и каша, и мясо. По-крестьянски все и даже лишнее.
Жена повеселела. Голод-то не тетка, а когда вся середочка полна — краюшки играют.
Вот пошла она на другой день к колодцу. А сноха уж там, жена брата старшего, что пожиток-то присвоил, тут как тут и насмехается:
— Что это ты, Марья, весела? Может, хлеба-соли вдоволь ела?
— Лучше тебя обедали. Муж чашку принес. Так ту только поставишь, так тебе все будет — и пирог, и щи, и каша, и чего захочешь.
Та не стала воду черпать, с пустыми ведрами побежала:
— Кузьма, Кузьма, брат-то разбогател. Говорят, у них там чашка какая-то. Поди узнай да попроси.
Вот он приходит:
— Здорово!
— Здорово!
— Кум, ты, говорят, чашку добыл. Мы ведь свои люди, так мы сочтемся. Мы вот крестницу просватали, дай чашку, хоть гостей покормить, утром принесем тебе.
Утром принесли, они поставили на стол ее.
— Чашка, чашка, корми!
А нет ничего. Жена заругалась:
— Простофиля ты, больше ничего.
— Правда, пойду утоплюсь.
Идет, а пароход-то, вот он, здесь уж. На нем девушка стоит:
— Ты зачем?
— Топиться.
— Дома есть нечего, у меня дети кричат.
— Да есть же у вас, я же тебе чашку дала.
Он рассказал ей:
— Вот дал брату — подменил брат. Теперь дети голодные. Жена плачет, ругается. Утоплюсь.
— Ничего. Я — Доля твоя, это ошибка моя, я прозевала. Чашка — пустое. Я дам тебе рубль целковый. Придешь домой. Дети пусть пойдут погуляют. А ты кинь рубль жене — будет два, она кинет тебе назад — будет четыре. Полмешочка накидаешь, на первый случай и хватит нужду поправить.
И бросила рубль целковый на песок. Он поднял. Приходит домой:
— Доля рубль дала. Отошли детей гулять.
Дети ушли.
— Ну, запри дверь, садись.
Накидали они с полмешка серебра. Он на базар поехал, купил жене сапожки хорошие, коротай новый, платок французский.
Она за водой приходит, а сноха и говорит:
— Это что же ты так разоделась? Али кум воровать научился? Небось, трудом праведным не наживешь палат каменных.
— Как же. Не воровали и не будем. У нас рубль теперь есть волшебный, мужу Доля дала. Теперь мы богатеи, как наш барин.
Энта все бросила, ведра схватила и домой.
— Кузьма, Кузьма, смотри, жена Ивана к колодцу пришла — коротай новый, полсапожки новые, платок французский, как богатей пришла, словно Христос вырядилась. Брат-то разбогател.
Кузьма приходит, полбутылки взял.
— Решил проведать.
Сели, выпили оба, об деле заговорил.
— Моя баба видала куму, у брата хорошо, во все новое. Говорит рубль у вас тут какой-то. Так ты дай мне его, я завтра принесу.
— Нет, не дам. Вон чашку вам дали, так вы ведь не отдали, подменили.
— Чашка! Кабы у — вас одних брали, а то ведь по всем соседям собирали. Может, и перепутали, кому отдали. Вот ведь грех! Разве их приметишь.
Ну, дал он ему рубль.
Пришел он домой. Накидал с женой мешок серебра. А рубль подменили и отдали ребятам, чтоб те дяде передали:
— Ванька, отнеси, отдай.
Уж тем деньги потребовались: ребятишкам обувка, одежка. Бросил рубль, а его не прибавляется. Загоревал он:
— Пойду утоплюсь.
Идет, а пароход уж стоит. Девушка спрашивает:
— Далече собрался?
— Топиться.
— Да что ж ты? У тебя ж рубль есть.
— Да обманул брат. Утоплюсь, не буду жить.
— Нет, нет. Я Доля твоя, и ошибка моя.
Сказала и бросила сумку на песок.
— Возьми сумку. Вбей в избе гвоздик, повесь. Ребята пусть гулять пойдут, а ты скажи: «Сума, дай ума!».
Когда достаточно будет, скажешь: «Сума, хватит ума!»
Вот пришел он домой.
— Нехай дети погуляют.
Он вбил гвоздик, запер дверь:
— Сума, дай ума!
Оттуда выскакивают шесть солдат и один ефрейтор. Вытаскивают кнутища из-за голенища. Размотали кнутища и давай их (бедного брата и его жену) катать. Чуть до смерти не забили.
— Сума, хватит ума!
Солдаты замотали кнутища на кнутовища, сунули за голенища и опять в суму попрыгали.
Они отлежались, поотмылись маленько, переночевали.
Жена за водой пошла.
— Ну, как поживаешь?
— Ничего, лучше всех. Теперь и барин не так богато жить будет. У нас скоро будет и лошадь, и корова, слуги и кучер. У нас сумка такая, что лучше всех заживем. Всем того желаю, но тебе-то вряд ли, больно баба-то хороша.
Энта даже ведра бросила.
— Кузьма, Кузьма! Они опять вон как живут. У них все есть. Они хочут покупать и лошадь, и корову и все. Как наш барин живет. У них сумка какая-то есть.
— Надо идти.
Приходит.
— Брат, говорят, у вас какая-то сумка есть. Дай мне на день.
— Так вот, кум, как дали вам чашку — не отдали, рубль — тоже.
— Так ведь чашка нашлась, принесли соседи, и рубль принес я.
— А? Ну, давай. Вот тебе сумка. Придешь, прибей на гвоздике. И скажи: сума, дай ума! В ней секрет таится — все пригодится.
Вот пришел, гвоздь забил, сказал. Как выскочат шесть солдат и один ефрейтор. Выхватили кнутища из-за голенища, размотали кнутища и давай их (богатого брата и его жену) катать, чуть до смерти не забили.
Тут соседи услышали, двери сломали. Один сынишка прибежал.
— Дядя Ваня, тятьку с мамкой забивают до смерти.
Он прибежал, только в сенца вошел и говорит тихо:
— Сума, хватит!
Ну, солдаты смотали кнутища на кнутовища, сунули за голенища и попрыгали в сумку.
Ну, тут народ их пообмыл, они отошли маленько.
— Кум, возьми суму!
— Ну, я без нее обойдусь. Нехай у тебя будет.
Да с тех пор Иван да Марья и зажили. Я недавно у них была, мед-пиво пила, пряниками заедала.
Сказка вся, а присказка будет завтра, после обеда, поевши мягкого хлеба.
АЛИМ-РАЗБОЙНИК
В некотором царстве, в некотором государстве, не помню когда и в какие годы, на пригорке у реки, собирались старики. Разговор такой вели…
Муж с женой жили, трудолюбивые они были. Ну, за нуждою в люди не ходили: у них и своей хватало. Детей у них не было. Он зимой ульи долбил, колодезные иструбы рубил. А в воскресные дни у него были капканы — на охоту ходил: ловил зайцев, хорей. А с ранней весны погреба, колодцы рыл. Его так и звали: «колодезник». Он самый лучший колодезник был потому, что знал секрет, — где близко вода, а где далеко. Вот приходят к нему:
— Ну, Митрофан Ефимыч, колодец мне надо вырыть. Пойдем, поглядим, где его надо рыть и сторгуемся за сколько и как.
Колодезник берет железную лопату, мешок. В мешок кладет веник бересклетовый и чугунную сковороду и идет.
Приходит, спрашивает:
— Где вы думаете колодец рыть?
— Вот тут, вот.
Как солнышко садится, он своим бересклетовым веником разметает круговину вокруг себя, как рукой можно достать. И на этом чистом месте опрокидывает сковороду. Отламывает три прутика от этого бересклетового веника и кладет пальца на два от этой сковороды, и идет домой. На другой день приходит до восхода солнца, берет эти прутики по одному, разглядывает, потом подымает сковороду и тут же хозяину скажет — колодец будет глубокий или мелкий и вода будет плакун или родниковая, и в какую сторону податься, чтобы побольше было воды или поближе.
Это все точно он предсказывал. Так вот он и рыл всю жизнь колодцы, а было ему уже лет пятьдесят.
И стал он раз колодец рыть общественный, на дороге, чтобы лошадей поить.
Сажени две еще не вырыл, вдруг попался ему камень, да такой большой, что насилу он его выковырял. Зашумел: «Подайте сюда крептук». Еще один спустил камень, привязали, стали тянуть воротом — вытянули этот камень. Оказался он не камень, а кремень, чем огонь добывают. Целую неделю вся деревня шла: кололи да брали. Дюже он был хорош. Как вдаришь, так во все стороны искры сыплются, как дождь. Колодезник опять спустился вниз, копнул раза два-три, вдруг как хлынула вода. Он зашумел:
— Давайте сруб!
Поставили в колодце сруб, вложили детеныша. Колодец был готов. Постановили соху, повесили журавец и бадью деревянную с железными прутьями. Поставили водопойное корыто, чтоб поить скот. Врыли столбочек, повесили иконку, отслужили молебен и стали воду брать.
Настолько все село было благодарно — все снимали шапки. Вода у них свежая, ключевая и огня в каждом доме теперь вволю — раньше все друг к другу за жаром ходили. Все остались довольны. Прошло года четыре, а может и более. Опять наняли этого колодезника рыть. Колодец на разъезжем прорыл он дня два, а может и три, и нашел клад. Говорили, что здесь будто русский богатырь Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка этот клад заложил.
Когда колодезник нашел клад, с тех пор стал богатым. Больше колодцев не рыл.
В этом же селе жили муж с женой бедные-бедные. У них детей было много: двое двоечь, трое троечь, да семеро по одиночке. Так они бедно жили, хлеба досыта не ели, квасу не пили, а брагу давно не варили. Да еще скоро должен быть ребенок.
Когда она собралась с родами, пригласили бабку-повитуху. Народилось два мальчика. Бабка-повитуха, не будь дурна, схватила одного мальчика в пеленку, постучала в окно колодезника: «Возьмите сыночка, вам бог послал», — и пошла. Они вышли: видят — сыночек. Обрадовались и стали его выхаживать.
Как все равно быть этому, он рос не по дням, а по часам. Он был высокий, стройный, плечистый. Не парень, а кровь с молоком. Старик со старухой померли. А те недалеко живут, да не знают. Одна бабка-повитуха знает, кто его родил.
Женился этот подкидух на богатой баронессе. В ихней губернии был богатый барон, у него была одна дочь, красавица. На этой баронессе он и женился. Пошла слава по всей округе про подкидуха. Говорят, что он седьмой гильдии купец, а кто говорит: «Он сам барон». У него ведь и денег сметы нет.
Прожил он с молодой женой год, а то и более, народился у них сын, которого они назвали Алим.
Для Алима было все предоставлено: нянюшки и мамушки. Просто Алим как сыр в масле катался.
Когда исполнилось Алиму лет девять, он стал отца просить:
— Папа, разрешите запречь кучеру тройку самых лучших лошадей и покатать меня по полям, по лугам, по дремучим лесам. Мы скоро вернемся.
Отец сказал:
— По полям, по лугам можно. А в дремучий лес нельзя. От нас верст двадцать пять лес. Там живут разбойники. У кого что пропадет, так и не ищут: знают, что это они взяли.
— Какие такие, папа, разбойники?
— Да просто такие же люди, как и все, только когда кто едет лесом, они обижают, грабят.
Алим дал отцу слово, что в лес не пойдет.
Барон позвал кучера, велел заложить тройку лошадей, посадить на тройку Алима и везти его туда, куда скажет Алим.
— Ну, с закатом солнца, чтобы были дома.
Кучер запряг лошадей, сел Алим, и поехали. Ехали они чистыми полями, бархатными лугами и подъехали к дремучему лесу. Кучер и говорит:
— Может, вернемся назад.
А Алим ответил:
— Только вперед.
Ослушаться кучер не посмел, и они поехали дальше, вперед. Они едут дальше. Дорога идет в глубь леса. Сделалось темно. Алим и говорит кучеру:
— Кучер, поди посмотри тут за кустами, где дорога назад, а я посижу здесь в карете.
Кучер пошел. Алим сидел, сидел и думает: «Влезу я на дерево и посмотрю, нет ли где огонька. Мы на этот огонек и повернем, или пешком пойдем».
Вышел Алим из кареты и думает: «Вот дерево, дуб, я на него и влезу. Нет, это повыше, чем это». Не заметил, как зашел вглубь.
А кучер пришел: нету лошадей и кареты. Он подумал, что Алим не стал его ждать и уехал. Кучер обратно пошел по дороге домой.
Алим выбрал все же высокое дерево, влез и увидел огонек. Приметил этот огонек, спустился, пришел на дорогу, тоже нет ни лошадей, ни кучера. Он и пошел на этот огонек.
Подходит он — двор, огороженный высокими досками, залаяла собака. Вышел хозяин, пригласил его в хату и спросил:
— Чего вы хотели?
— Переночевать.
— Оставайся.
Оказалось, это разбойники. Он сам к ним пришел. Их было трое. Алим оказался четвертым.
Утром встал он, спешит убираться домой. Они спрашивают:
— Ты далеко?
— Домой.
— Нет, ты останешься здесь навсегда. От нас дорога заколдованная. Не выйдешь, пока мы не выведем.
Ну, он поплакал, поплакал, да делать нечего, стал жить. Они его стали учить своим занятиям. Мальчик хорошо понимал и делал, что его заставляли.
Однажды спрашивают его разбойники:
— Хочешь домой?
— Хочу.
— Ну, сделай то, что мы тебе прикажем.
Вывел его разбойник и говорит:
— Вот иди по этой дороге, увидишь старика, будет пару волов на базар гнать продавать. Так ты приведи нам одного вола, и мы отпустим тебя домой.
Алим взошел в лес и выжидает. Видит из кустов, старик ведет пару волов продавать.
Алим снял с одной ноги сапог, бросил на дорогу, а сам пошел вперед по дороге, куда старик шел. Дорога была извилистая.
Старик шел-шел, глядит — сапог лежит. Он поднял, дюже хороший сапог был, сафьяновый, и говорит:
— Прямо моему внучку. Да кабы было два, а то на что один? Дай я его положу, а то, может, кто потерял, так вернется, возьмет.
Положил сапог, взял волов и пошел дальше. Алим за это время прошел кустами вперед, сбросил другой сапог с ноги на дорогу, а сам в кусты.
Старик подходит, глядит, еще сапог лежит:
— Э-э, так ведь это к тому сапогу пара. Тот был с правой ноги, а этот с левой. Дай я вернусь, никто следом не шел. Он, небось, цел.
Привязал старик волов за дерево, взял сапог, положил в сумку и пошел за тем сапогом.
Дошел, взял сапог и идет, пришел на это место, а ничего нет, только налыгач на березе висит, обрезан. Ни волов, ни сапога — нет ничего. Старик глянул по сторонам, почесал в затылке и говорит:
— Э-э, вправду говорят: «Чужое мило, да пройди мимо». Пройди и я мимо — ничего бы и не было.
Алим приводит волов разбойникам. Они велели одного, а он приводит двух. Разбойники говорят:
— О-о! Вон конюшня, отведи их туда, поставь в стойло.