Ролан Антонович Быков
О кино и не только
* * *
Предисловие
Дневники Ролана Быкова «Я побит – начну сначала», изданные в 2011 году, сразу стали бестселлером. В его архиве осталось огромное количество писем, статей и замыслов…
«Дар речи» – так назвал Быков свою статью о Михаиле Ильиче Ромме, которого считал своим учителем в кино (а ему удалось поработать в объединении Ромма до его ухода из жизни). Дар речи был дан и Быкову. В его архиве сохранилась записка Нонны Мордюковой, переданная на какой-то встрече деятелей искусства. «Ролан, гениальное выступление. Я лучше не слышала». Они вместе снимались в «Комиссаре» у А. Аскольдова. По словам Быкова, она его не очень жаловала, он же ее обожал, и вот спустя годы принес домой ее записку – как самое важное признание.
Статей, выступлений за жизнь было Быковым написано немало. Компьютеров не было. Был верный «Рейнметалл». Главной трудностью было «раскатиться». Опечатка или неточно найденное слово множили выброшенные из машинки закладки. Иногда из кабинета раздавались его вопли. Ему приходилось начинать сначала, а я молча собирала лежащие на полу страницы. Поэтому компьютер, едва появившись, стал спасением. В последние годы жизни он мечтал засесть за стол. Собрать воедино опыт актера и режиссера. Написать «Гипотезы» и «Феноменологию детства». Это были бы удивительные книги. Сколько тайн он унес с собой. Предлагаемый сборник – дань его мечте.
Книга начинается со статьи 1956 года «Трудно ли выучить роль наизусть?», написанной Роланом во времена его работы в Московском театре юного зрителя. Он отдал МТЮЗу восемь лет жизни и полюбил глаза этого зрителя навсегда.
В эти же годы он принял предложение студентов журфака МГУ возглавить их драмкружок, который благодаря сумасшедшему успеху поставленной Быковым пьесы П. Когоута «Такая любовь» превратился в Студенческий театр – с оплаченной администрацией, успешными гастролями и восторженными рецензиями.
Культурная Москва заговорила о талантливом режиссере. Большой успех «Такая любовь» завоевала в Ленинграде. Пришедший на спектакль Иосиф Хейфиц как раз был в поиске героини для «Дамы с собачкой» – Ия Саввина, игравшая в спектакле Быкова главную роль, покорила режиссера и была приглашена на роль Анны Сергеевны.
В двадцать восемь лет Быков получил предложение возглавить театр Ленинского комсомола в Ленинграде взамен ушедшего Г. Товстоногова. Поставив «Третью патетическую» Н. Погодина и «Якорную площадь» И. Штока, несмотря на хорошую прессу, он оставляет театр и после четырех часов беседы с Роммом идет к нему на «Мосфильм». В театре еще долго было ждать «оттепели», а в кино она еще не закончилась.
Сняв у Ромма «Пропало лето» и «Семь нянек», Быков приступил к «Айболиту-66». Первому мюзиклу на нашем экране. Работа над картиной была столь мучительной, сколь легко и весело она смотрится по сей день.
А потом были «Внимание, черепаха!», «Телеграмма», «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», «Нос» и, конечно, «Чучело» и многие-многие актерские работы Ролана Быкова, каждую из которых он разрабатывал и строил… Главные тексты о фильмах и ролях Быкова вошли в первую часть книги.
А ведь было еще множество замыслов. Он называл их неродившимися детьми. Говорил: «Это беременность, которая не кончается родами». «Записки сумасшедшего», «Ревизор», «Соблазнитель», «В Москве без прописки», «Катера», «Семь смертей Витьки-дурака», «Мама, война!», «Поцелуй на прощанье», «Гроза», «Король забавляется», «Вася Куролесов», «Блондинка» – далеко не все замыслы, которым были отданы его бесконечные ночи.
Ролан Быков, как известно, много лет посвятил детскому кино. Некоторые его коллеги считали, что кино для детей и юношества что-то вроде детского велосипеда. Но…
Если бы он восемь лет не отстоял на сцене перед этим зрителем, не слышал, как он замирает, доверившись происходящему на сцене, не видел слез своего зрителя, не слышал его смеха – возможно, кинематограф Быкова был бы иным…
Отдельный раздел книги посвящен короткому времени депутатства Ролана Быкова, к которому он относился чрезвычайно серьезно. Он сразу выступил с законодательной инициативой об отделении чиновника от бизнеса. «Спрячь, здесь каждый третий этим занимается», – не поддержал его депутат Михаил Ульянов.
Сегодня многие ругают перестройку и ее деятелей. Но даже короткое выступление Быкова при обсуждении Закона Союза Советских Социалистических Республик об изменении порядка и размеров налогообложения показывает, какую махину пытались сдвинуть и поставить на разумные рельсы хозяйствования народные депутаты.
Дмитрий Лихачев в то время провозгласил необходимость декларации прав культуры. Но не до культуры было тогда. Слава богу, при президенте Ельцине удалось организовать канал «Культура», в чем Быков принял горячее участие. И при нем же – видя, что переход к рынку привел к ограблению детей: отбирались ясли, детские сады, лагеря, санатории, дома пионеров, кружки, – Быков призвал создать МЧС для детей. Но в том рыночном азарте его голос был гласом вопиющего в пустыне.
Много сил и времени отнял Фонд кино и телевидения для детей и юношества. Раздел о нем мог бы быть величиной с книгу – столько в архиве Быкова материала, относящегося ко времени создания и работы Фонда; всё свое время, забросив роли и фильмы, Быков отдал ему. «Что ты делаешь, Ролан, зачем тебе это? Сними два-три фильма, вот и будет кино для юных», – говорил ему Георгий Данелия. Но он уже впрягся и восемь лет безраздельно отдал воплощению своей идеи. Восемьдесят шесть художественных фильмов, десятки телепередач: «Дом на Чистых прудах», «Домовой Ролан Быков», фестивали «Дебют», три международных фестиваля для детей и юношества. Всего не перечесть, чем приходилось заниматься. И это все в стране, которую лихорадило все эти годы. Труд был титанический. Сегодня в доме 12а на Чистых прудах, где располагался Фонд, миграционное министерство.
Завершается книга воспоминаниями о Быкове. Их могло быть гораздо больше. Но и тогда и теперь думалось, что важнее узнать, что сам Быков думал о себе, о жизни, об искусстве.
Моя сердечная благодарность Галине Тихоновне Зайцевой за многолетнее сотрудничество и всем, кто дал разрешение на публикацию их материала в этой книге.
Елена Санаева
2018
Ролан Быков
Сначала о мечте…
Я держу в руках маленькую синюю книжку, пахнущую клеенкой и свежим клеем. На ее обложке вытиснены герб Советского Союза и короткое гордое слово – Диплом.
– Ну? Кто же ты теперь такой? – спрашивает меня один из моих любимых педагогов.
– Артист, – отвечаю я, безуспешно пытаясь казаться скромным.
– Артист?.. Ну, это ты через край хватил! Ты пока актером стал, да и то на бумаге. А вот выйдет ли из тебя Артист, это мы посмотрим.
Прошло с того времени шесть лет. И только сейчас я стал понимать по-настоящему, что, действительно, можно стать актером, можно даже с большим успехом выступать на сцене, можно так и прожить всю жизнь и никогда не сделаться артистом. И смешно, конечно, если я сейчас стану вам рассказывать, каким должен быть настоящий советский артист или как им стать. Для меня самого эти вопросы находятся в области будущего, в области мечты, а поэтому разрешите сначала о мечте…
Ночь. Тишина расползлась по всему нашему старому дому, забралась во все закоулки длинного-предлинного коридора и притаилась под мягким светом пыльной двадцатипятисвечевой лампочки, о которую бестолково бьется моль. Если хочется, можно слушать тишину, как музыку: трещит сверчок электросчетчик, гудит под ногами пекарня, расположенная в первом этаже нашего дома… Как будто это голос тишины, такой таинственный и задумчивый. Иногда кажется, что это не машины гудят внизу, а наш дом тяжело вздыхает во сне.
На старых стенах нацарапаны всякие рисунки и надписи вроде: «Коля плюс Таня равняется любовь», или «Вера – фанера», или еще что-нибудь. Их никто уже не читает. К ним привыкли, как привыкли к сундукам и ящикам, наставленным у каждой двери, к смеси всевозможных запахов, к мерному треску счетчика, к гулкой тишине, которая ползет по старому дому, забираясь в самые дальние мышиные норки. И только нацарапанная на стене кривая рожа с волосами-палками в разные стороны и оскаленным ртом, как всегда, не спит и очумело-восторженно таращит глаза. Кто ее нацарапал – настоящая тайна! Может быть, я, может быть, Люда из 8-й комнаты, которая в этом году не поступила в институт и сейчас занимается голосом у некоего Якова Семеныча Робелли. Яков Семеныч, правда, не музыкант, но у него итальянская фамилия и он учит петь. А может быть эту кривую рожу нарисовал мой старый друг, Ленька-Жирафа, который недавно прислал мне «дальневосточный привет» и свое фото, где он снят в форменке, с надписью: «Дарю сердечно – помни вечно». Известно только одно: начинающий художник любил ясность и поэтому оставил под рожей лаконичную надпись: «Это – я!».
В нашем доме когда-то была гостиница, и по всему коридору утомительно идут двери под номерами, от первого до сорок четвертого. За каждой дверью в маленьких комнатках спят уставшие за большой трудный день люди; счастливые, или, может быть, несчастные, пьяные или трезвые, – живые люди. Двери волнуют, как обложки чудесных книг, как нерассказанные повести, как неоткрытые земли. У каждой из дверей свой вид, свой запах, своя окраска и даже, кажется, свое настроение – простая, конкретная, сто раз удивительная жизнь!
И так хочется вмешаться в нее, в самую гущу этой жизни. Так хочется из актера сделаться артистом. Становиться то ученым и открывать в жизни новых людей, то судьей и приговаривать подлецов к презрению и ненависти, то врачом и исцелять самые тяжелые душевные раны, а то задушевным другом, веселым товарищем, помощником…
Все это – мечта. Выйдет ли из меня когда-нибудь артист, неизвестно, но только ничего не поделать с мечтой, ей ли бояться неизвестности – она мечта! И ты мечтаешь. Мечтаешь и о том, чтобы из чистеньких, отпечатанных на машинке страниц роли, которые вручают тебе на первой репетиции, в конце концов получился бы новый и совершенно живой человек. Такой живой, чтобы он мог запросто прийти в наш старый дом и сам найти свою дверь. Хочется, чтобы он стал так же знаком и понятен зрителю, как мне с детства знакома каждая надпись на старых стенах нашего дома и привычен запах свежего хлеба, несущийся с первого этажа…
1956–1958
1. Фильмы
«Трудно ли выучить роль наизусть?»
Спектакль окончен. Праздничные огни театрального подъезда погашены, и зрители давно разошлись. Только на другой стороне полутемного театрального переулка прячутся небольшие стайки юных зрительниц, ожидающих, когда появятся из актерского подъезда их любимцы. Самые робкие провожают артистов издали, те, что посмелей, решаются обратиться к ним со своими затаенными вопросами…
– А скажите… трудно выучить роль… наизусть?..
(И сколько бы мне ни задавали в жизни этот вопрос, я всегда чрезвычайно терялся, не зная, как на него ответить. Он безошибочно рождал во мне чувство обиды и неловкости. Это обыкновенный наивный вопрос из сотен тех наивных вопросов, с которыми часто обращаются к артистам, но именно в нем всегда почему-то скрывался для меня какой-то враждебный смысл…)
Не найдется ли у вас закурить?
…А мне больше всех нравится Бармалей.
Он самый сильный, он всех убивает и грабит…
Спектакль окончен. Праздничные огни театрального подъезда погашены, и зрители давно разошлись. Поздно. Надо бы успеть в магазин, купить чего-нибудь на завтрак, да пачку папирос на ночь. Завтра с утра репетиция нового спектакля, в котором мне поручена роль Бармалея. Закончена работа за столом, давно вышли на сцену, а роль не двигается с места.
Страшно хочется курить… Черт бы побрал этого Бармалея! Откуда я знаю, каким должен быть Бармалей, когда его и в природе-то не существует. «Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку, в Африку гулять», – приходят на ум знакомые с детства строки. Как на грех в детстве меня не пугали Бармалеем, так что даже нельзя вспомнить ничего из тех туманных представителей детства, которые так часто помогают. В детстве меня пугали «дядькой с мешком». Этот образ был совершенно конкретным, по дворам в то время ходили старьевщики, выкрикивая каким-то немыслимым образом: «Старрррье брреооом…» Они были старые, худые и небритые. Было страшно очутиться в мешке у такого старика, очень… Но Бармалей? Это же совершенно другое: во-первых, это разбойник, во-вторых, африканец, в-третьих, у него сабля, пистолет… И потом, у него есть слуги – какое-никакое, а он всё-таки начальство!..
Черт бы побрал режиссера! При распределении ролей он был в полном восторге: «Вы будете играть Бармалея! Представляете?» Я улыбаюсь, очень благодарю, но совершенно не понимаю, почему именно я. Режиссер потирает руки: «Бармалея всегда решали этаким огромным бандитом, а у нас он будет, наоборот, самым маленьким из всех!» Снова улыбаюсь, снова благодарю, но ничего не могу понять: а зачем это нужно – наоборот? Все поздравляют – роль действительно хорошая, но как к ней подступиться? И теперь уже не просто Бармалей, а «маленький Бармалей» – полный туман в голове! Теперь режиссер, разумеется, недоволен мной и каждую репетицию, глядя куда-то мимо меня, раздраженно говорит: «Вы никак не можете нащупать его действенной линии, никак! Просто не знаю: что с вами делать?!»… При чем тут действенная линия?
…Эх! Прошел мимо магазина. Возвращаться не хочется. Пройдусь – дойду до следующего, очень хочется курить…
…Нашему завлиту кажется, что весь вопрос в том, что я не могу нащупать сказочности в этом образе; товарищи говорят разное: кто советует играть страшного, кто смешного, а кто прямо заявляет – откажись от роли!
…Черт бы побрал, автора, завлита, товарищей и меня самого! Ну что за нелепая черта: всегда всё ясно в роли у партнера и никогда ничего не ясно в собственной!..
…Вокруг вечерняя Москва. Тот самый час, когда все, кто торопятся, давно уже дома. Улицу Горького заполонили гуляющие, праздношатающиеся, влюбленные… До чего хочется, плюнуть на все и хоть один вечер пройтись спокойно по нарядным московским улицам, и никакого тебе Бармалея!.. Эх, опять прошел мимо магазина, придется теперь тащиться до дежурного, поздно.
…Эх, Бармалей!.. Можно и отказаться от тебя, но где-то в глубине души чувствую, что это всегда так, – каждая роль, самая маленькая, данная тебе в страничках напечатанного текста, сопротивляется тебе неистово, как осаждаемая крепость. Не знаю, как у других, – у меня так бывало сплошь! Но это не успокаивает, и кажется, что вот теперь-то пришел тебе черед завалиться и не преодолевать этого беспощадного сопротивления…
…Покурить бы! Вот тебе и на: уже дежурный магазин закрыт, а я оказался где-то на набережной. Очнулся от хохота. Неподалеку, показывая на меня пальцами, веселится компания школьников. Видно, я разговаривал сам с собой – дурная привычка. Надвигаю пониже шляпу, смотрю на них, как будто это именно они виноваты во всех злоключениях с Бармалеем, и бормочу сквозь зубы: «Спать пора!»
Ребята перешептываются, кто их знает, может быть, это кто-нибудь из наших юных зрителей; так и есть. Идем вместе. Тонкий юноша, оттеснив развеселившихся ребят, солидно сопит рядом.
– Вам куда? – спрашиваю, стараясь из последних сил казаться вежливым.
– Туда. А вам?
– А мне в другую сторону, – говорю с извиняющейся улыбкой.
– Ничего! Мы вас проводим! – веселым хором кричат ребята.
И снова идем. И снова молчим. И вдруг: