– Скажите, пожалуйста… А трудно учить роль… наизусть?
Вместо ответа долго молчу и вдруг обращаюсь к ним с совершенно непедагогическими словами:
– Из вас никто не курит?.. Не найдется ли папиросочки?
Ребята молча достают каждый по пачке:
– Берите… Берите еще!
– Спасибо, у меня дома есть… – зачем-то говорю я, прощаюсь и иду дальше. Жадно курю…
Помню, в школе был у нас педагог по истории. Было это в эвакуации. И звали мы его Бармалеем. Это был очень хороший человек. Больной и бледный, очень худой и высокий, он пользовался большим уважением в школе и получил такое прозвище только потому, что направо и налево ставил двойки. Однажды за очень хороший с точки зрения всего класса ответ поставил нашему завзятому отличнику четыре, все возмутились. Он ответил тихо и спокойно: «На пять знаю я – вы знаете на четыре»…
Совсем уже поздно. Вскакиваю в троллейбус, через несколько минут дома. Есть не хочется. Снова хочется курить. Черт бы побрал этого Бармалея.
Режиссер ведь у нас новатор, изящная выдумка, ничего не скажешь, – маленький Бармалей. Не знаю, за кого нашим юным зрителям будет страшнее: за здоровенную собаку Авву, которую исполняет мой атлетического сложения товарищ, или за маленького несчастного заморенного Бармалея.
И вдруг в темной комнате чувствую, как у меня краснеют уши, – вспомнил сегодняшнюю репетицию: какой стыд! Я выл, завывал, пыжился… Мне в перерыв наша вахтерша сказала слова, полные соболезнования: «И чего ты, милок, так завываешь? Дети-то, небось, поиспужаются!»
Сил нет, хочется курить! Вышел на ночную улицу – никого. Милиционер мирно спит в «стакане» – на светофоре спит желтый свет. Чертыхается в машине шофер с огромными усами. Кричу:
– У вас нет закурить?
– Держи!.. Заснул он там, что ли? – грозно спрашивает меня шофер.
– Наверно… А вы погудите.
– Ну уж нет… тогда и вовсе продержит…
С удовольствием затягиваюсь дымом…
– Видел тебя в кино, – добродушно говорит шофер… и спрашивает: – А скажи трудно учить роль наизусть?..
Пожимаю плечами:
– Нет, – говорю.
Шофер вздыхает с откровенной завистью.
– Я ведь пробовал играть у нас в клубе. Ничего. Так – всё получалось, но вот роль выучить – просто нож острый. Плюнул и ушел. И теперь детям не велю. Чего зря время тратить!
Не забыть бы завтра купить папирос…
Утро вечера мудренее. Утром всё кажется проще и яснее. Отличная все-таки роль этого Бармалея. И великолепно придумано режиссером – маленький Бармалей. Неожиданно. В самой неожиданности уже большая сила. Дело не в оригинальничании – тут простой расчет на неожиданность, явный выигрыш в «сражении» с фантазией зрителя, тем более юного зрителя. И автор человек с большим юмором – очень хорош всегда у него текст…
В холодильнике оказалось полно еды: колбаса, яйца… вскипятим чай и будем царски завтракать…
Мы еще потягаемся с тобой, грозный Бармалей… Надо только не забыть купить сигареты. Приходит в голову, что, наверно, основная ошибка идет из-за того, что я всё время хочу превратиться в кого-то другого, в большого, огромного Бармалея, именно в того, каким я не смогу быть… Не надо пыжиться; допустим, Бармалей был именно таким – что же за характер у него? Тогда он вдвое, втрое, вчетверо – разбойник! Это же ясно! Хотя всё это теории. Посмотрим на репетиции!
Чайник выкипел, позавтракать не успеваю, сигареты снова не куплены, но настроение боевое!
И так день за днем. От отчаянья стал на одной из репетиций на ходули – получился громадным. Убегал, взяв ходули в руки. Все смеялись. Вот он Бармалей, он только кажется страшным, на самом деле он не таков!.. Потом снова и снова ничего не выходит, снова брожу по улицам без курева, и снова ничего не выходит.
– Не пыжтесь! Сжимайтесь, сжимайтесь, наоборот, – кричит из зала режиссер.
Почему сжиматься? Внутренне посылаю режиссера к черту, внешне благодарю его, и вдруг приходит на ум фраза Шолохова: «Иная в три узла завяжется, а своего достигнет. Ужасно ушлое это животное женщина»! Вспоминаю и смеюсь. Режиссер сердится!
– В чем дело?
– Извините, нельзя ли сцену сначала.
– Нельзя!
– Мне кажется, я что-то понял, мне надо попробовать.
– Пожалуйста!
Пробую. Пробую и чувствую, что мне не мешают ни руки, ни ноги, от нахлынувшей горячей отчаянной злости не могу говорить. Задыхаюсь, как задыхаются от злости маленькие собачки, и при этом пытаюсь завязаться в три узла. Буквально переплетая руки и ноги…
В зале смех, в перерыве режиссер говорит: «Наконец-то вы начинаете нащупывать действенную линию». Завлит довольна, в образе начинает появляться сказочность. Товарищи снова толкуют разное: видишь, я говорил пострашней, другой говорит – видишь, я говорил посмешней. А третьи заявляли: «Отказался бы от роли, был бы дураком».
Но еще не всё, снова и снова ничего не выходит. Не выходит и не выходит. И в этом, поверьте, нет ничего романтического – это обидно и больно. Это выматывает, мучает. И приходит в голову, что профессия актера с какой-то стороны состоит именно в том, что у тебя ничего не выходит! Не выходит то главное, то второстепенное, и так до самого последнего момента: и до премьеры, и после нее.
«О чем рассказали волшебники» – пьеса замечательного драматурга Вадима Коростылёва, пишущего для юных. Пьесу начинал репетировать главный режиссер Театра юного зрителя Борис Голубовский, но выпускал ее Ролан Быков с коллегами Гореловым и Васильевым. Быков играл Бармалея. Спектакль нашумел, стал событием театральной Москвы и лауреатом фестиваля. Заговорили о Быкове. Тогда-то и пришли к нему в театр студенты МГУ с предложением возглавить их театральный коллектив. Он поставил с ними «Такую любовь» Павла Когоута. За билетами становились с ночи. Троллейбусную остановку кондуктор объявлял «Студенческий театр МГУ», а Быков вскоре получил предложение возглавить театр Ленинского комсомола в Ленинграде.
Айболит-66
Мосфильм, 1966
Авторы сценария Вадим Коростылёв, Ролан Быков
Режиссер Ролан Быков
Репортаж о личном
Я решил писать репортаж о себе самом – о своих личных переживаниях, повседневных заботах, сомнениях, радостях и даже состоянии здоровья… У меня усталый вид – говорят знакомые, я стал что-то плохо выглядеть – твердят друзья, уж не заболел ли я какой-то страшной болезнью – беспокоятся родственники. Ничего подобного – просто я снова, уже в третий раз, взялся за кинокомедию…
1. Первый этап большого кинематографического марафона
Я ощущаю в себе сейчас особый прилив энергии, я охвачен тем лихорадочным чувством, с которым влюбленные спешат на первое свидание, я волнуюсь, как выпускник перед экзаменом по любимому предмету, как спортсмен перед решающими соревнованиями, как обжора перед банкетом, – одним словом, я переживаю те самые захватывающие минуты, которые мы в быту так легкомысленно называем счастьем! У меня на руках бумага! Официальная бумага на официальном бланке, а на ней подписи, подписи, подписи, очаровательные закорючки, которые так прекрасно называются – визы!
Девушки, вам дарят розы! Я понимаю вас, приятно получать в подарок цветы, тем более названия их неплохо звучит – розы… Но визы!.. Визы – это поэзия, это музыка, это ни с чем не сравнимый аромат чернил, это нечто, рождающее вдохновение, – я бы лично дарил девушкам только визы!
Простой росчерк пера в одну-две буквы, а сколько в нем всяческого смысла и значения, хочется читать и читать их без конца, повторять их, как молитву, на ночь и проснувшись утром.
Около четырех месяцев я бродил по коридорам и лестницам, ожидая у дверей, где эти заветные фамилии были написаны строгими буквами на строгих табличках. А теперь на моем приказе они выглядят как-то запросто, по-свойски, даже интимно. И мне сейчас грустно. За четыре месяца я как-то привык день за днем бродить по длинным мосфильмовским коридорам, подниматься по широким лестницам и ожидать у строгих дверей со строгими табличками. Если вытянуть все эти коридоры в один большой, если из всех лестниц сделать одну, если к ним прибавить коридоры и лестницы главного управления по производству фильмов, если всё это помножить на дни и месяцы – какой получился бы прекрасный коридор, тысячи километров, лестница в заоблачные выси – большой мосфильмовский марафон!
И везде, за каждой дверью, я встречал удивительное понимание и поддержку: сценарий понравился редакторам объединения «Юность» и главному редактору А. Г. Хмелику. Директору объединения Ю. Ф. Солдатенко. Сценарий понравился и главному редактору студии, писателю Рекемчуку, а также генеральному директору студии В. Н. Сурину. Идею одобрило и главное управление, начальник главного управления режиссер Ю. П. Егоров меня обнял и благословил, решение будущего фильма привлекало всех… Правда, его неожиданно не стали вставлять в план производства, а потом снова вставили, но уже на 1967 год, потом предложили отказаться от широкого формата, потом…
Когда медицинская сестра в нашем мосфильмовском медпункте вводила мне однажды под кожу шприц с камфорой, она смотрела на меня мудрыми и всё понимающими глазами. Я лежал на приятно-холодящей клеенке медицинской кушетки, любовался мастерством, с которым сестра манипулировала шприцом и ампулами, и думал, что такое мастерство дается только большим кинематографическим опытом.
Это были восхитительные минуты покоя и умиротворения. Мы с сестрой чудесно поговорили на общие темы, я рассказал ей о своём замысле, и он, надо сказать, ей тоже понравился. Я не скрыл от нее, что собираюсь снимать эксцентрическую музыкальную комедию для детей и взрослых, и она ответила, что вообще любит комедии, а детские фильмы – просто обожает. Тогда я подробно рассказал ей, что это будет фильм особого, оригинального жанра, органически сочетающий в себе элементы театра, оперы, балета, цирка, пантомимы и клоунады. Сестра сказала, что всё это, наверное, трудно. Тогда я совсем уже разоткровенничался и сообщил ей, что мне уже тридцать пять лет, что мне пора работать без всяких скидок, не бояться никаких трудностей и воплощать самые заветные и дорогие сердцу замыслы. Сестра возразила, что сердце дороже заветных замыслов, что без здоровья ничего вообще не воплотишь, потом мы с ней поговорили о назревшей необходимости синтезировать различные жанры, потом немного потолковали о Чарли Чаплине и расстались друзьями… А поздно ночью, как всегда мучаясь бессонницей, я вписал новую реплику нашему герою будущей картины: «Сердце лечат сердечными каплями, сердечными словами и сердечным отношением…»
Мне удивительно везет, первый этап большого кинематографического марафона успешно завершен. Всё в порядке, как у нас говорят, меня запустили… Только от больших «перегрузок» у меня что-то стало с памятью: я никак не могу вспомнить, о чем картина, про что она и что я, собственно говоря, должен сейчас делать. И каждое утро хочется встать и бежать на большие дороги мосфильмовских коридоров, чтобы там в тишине без устали молиться на бесконечный иконостас строгих табличек у строгих дверей.
2. Перед вторым этапом
После первого этапа надо слегка перевести дух и найти в себе силы немедленно двигаться дальше. Для этого стоит иногда подвести кое-какие жизненные итоги.
Я перешел из театра в кино несколько лет назад. Первые мои картины были поисками своего места, знакомством с новой для меня спецификой кинематографа. Я должен был учиться лоцманскому искусству «провождения» сценария меж видимых рифов и невидимых мелей, овладевал наукой измерения минут вдохновенья полезными метрами пленки, тренировался длительное время находиться в состоянии невесомости между обсуждениями и инстанциями, приучал себя к великому кинематографическому марафону!
И вот, наконец, мне кажется, что я могу приступить к принципиальной для себя работе, в которой есть всё, что мне так дорого: динамика кинематографа и праздничная зрелищность искусства, безусловность того, что происходит на экране, и поэтический мир искусства яркого, условного языка, непобедимый оптимизм и радость жизненных восприятий, юмор, шутка и ясность философских обобщений. Свободный мир сочетания жанров – давняя, выношенная мечта…
Сценарий «Добрый доктор Айболит» написан мной совместно с драматургом Вадимом Коростылёвым по мотивам его чудесной пьесы «О чем рассказали волшебники». Это новая, оригинальная интерпретация известного международного сюжета, впервые изложенная у нас замечательным детским писателем Корнеем Ивановичем Чуковским… Я проработал восемь лет в театре для детей и по сей день остался верен своему зрителю. Я преклоняюсь перед ним за то, что он никогда не отдаст дань пошлой моде, за то, что он не смотрит на искусство как на развлечение с субботы на воскресенье, которому искусство нужно как хлеб, воздух, солнце и ласка матери. Я люблю его – чуткого, сердечного, жадного и справедливого. Я вместе с ним люблю всё яркое, увлекательное, праздничное, смешное и волнующее.
Речь идет об «Айболите-66». Первая картина Быкова была «Пропало лето». Он в нее влетел, когда половина фильма была запорота другим режиссером, и за оставшиеся деньги и сроки надо было переснять творческий брак и доснять фильм. Но отказать своему худруку М. И. Ромму Быков не мог. По благородству оставил в титрах фамилию режиссера, начавшего фильм. Но получил в конце работы заманчивое предложение: «Ролан, сними свою фамилию, а я тебе куплю костюм». «Ты не Родина, такие подарки не делают», – был ответ.
Следующий фильм – «Семь нянек» – тепло был встречен зрителем. Как говорил Быков: «Я учился делать как у них, но настало время попробовать сделать свое, выношенное». С драматургом Вадимом Коростылёвым они написали сценарий «Айболит-66». Быков задумал в фильме соединить, насколько это возможно, театр и кино. Работа над фильмом была, что называется, кровавая. Это видно из приведенного ниже письма, написанного в творческое объединение «Юность».
Письмо всем – от нашего партбюро до ЦК КПСС и Совета Министров СССР
Я прошу помощи.
Я прошу Вас потерять на меня немного времени. Я отдам. Отдам сторицей. Я никому не отказывал в помощи, а сейчас помощь нужна мне.
Я прошу понять, что картина – моя жизнь, что я просто подыхаю, не будьте соучастниками убийства. Кончились силы.
Я впервые говорю об этом так только потому, что я уже обратился за помощью куда более маленькой – написать письмо от редсовета, не ложь, не хитрый ход, а официально изложить то, что было сказано на редсовете. Все кисло соглашались, но ни у кого не нашлось времени, литераторы говорили, что не умеют писать.
(Боже мой! Где Хмелик, он бы Вам этого не позволил!)
Я понимаю, что письмо будет воспринято Вами как особое нервное состояние. Вы все люди умные, Вам классифицировать ничего не стоит. Я и сам понимаю, что я в истерике, но моя истерика – это факт уже чисто производственный, как «салат» в камере.
Ничего! Мне не стыдно, Вы ведь все не только умные, но и понимающие. Это бывает. Тем более слишком много причин.
На меня свалилось много счастья, поздравлений, похвал, но меня не покидает чувство и один назойливый образ – ходят машины, люди, весна, все мне жмут руки, от души хлопают по плечам, обнимают, а я УМИРАЮ, меня убивают! Среди бела дня, на собственных именинах. Я кричу – никто не слышит, никто. Все от души меня любят, от души! Я же знаю, что это почти правда. Убивают не только меня – картину.
Умоляю, потеряйте немого времени, не заставляйте меня быть умным и говорить только то, что надо, я скажу и лишнее, каких-нибудь 5 минут. Это немного.
Картину я выносил и выстрадал. Тут и мучительный путь из театра в кино, и тысяча вещей. Вам нравился замысел, она вроде бы должна быть такой, какую ждут:
1. Не серой.
2. Комедией, притом музыкальной. (Оригинальной.)
3. С поисками нового и при этом демократической по адресу.
4. С поисками.
Замах был большой
(Всё эксперимент):
1. Вариоэкран – (вспомните – говорили, не выйдет).
2. Условный язык в кино, близкий театру – (вспомните – говорили, ни у кого не получался, а…).
3. Новый подход к освоению широкого формата.
4. Синтетичность жанра (с органикой слияния) – (при нашем-то нищенстве).