— Сегодня за ужином нам с доньей Хуанитой стало за тебя неловко, — промолвила старая матрона. — Ну как тебе пришло в голову заявить, что, сделавшись взрослой, ты переоденешься в мужское платье, поступишь в университет и получишь учёную степень?
Ну ничего себе! Вот так заявление! Принимать женщин в университет запрещалось, да и вообще считалось, что образование им ни к чему. Даже девушки из хороших семей частенько оставались неграмотными.
— Мужчины не единственные, кто умеет думать, — сказала Елена. — Женщины тоже должны изучать мир вокруг себя.
— Единственное призвание женщины — это муж, дети и ведение домашнего хозяйства, — строго возразила старая матрона. — Образование ей ни к чему, ибо способно только забить голову нелепыми умствованиями, не имеющими никакого практического применения. Я, например, горжусь тем, что мы никогда не корпели над учением, от которого случается помрачение рассудка.
— И это всё, что нам положено? — спросила Елена. — Единственное, для чего мы годимся, — это вынашивать детей и печь хлеб? А разве одна из величайших властительниц в истории Испании, наша любимая Изабелла, не была женщиной? Разве воительница по имени Жанна из Арка не привела к победе армии Франции? Да и Елизавета Английская находилась на троне того далёкого холодного острова, когда наша великая и гордая Армада...
Раздался резкий звонкий звук пощёчины, и Елена вскрикнула от неожиданности.
— Ты нахальная девчонка! Будь уверена, обо всех твоих неуместных высказываниях будет сообщено дону Диего. Напрасно считаешь себя самой умной! Существует установленный Богом порядок вещей, и, если твой дядюшка ещё не наставил тебя на путь истинный, тем хуже для тебя. Но не беда, уже совсем скоро ты выйдешь замуж, и муж живо тебя обуздает.
— Ни один мужчина никогда не обуздает меня! — с вызовом заявила Елена и снова получила пощёчину. Но на сей раз даже не вскрикнула.
Ну и дела! Эх, вот бы сейчас оказаться на сиденье рядом с Еленой — ох и врезал бы я этой старой ведьме!
— Но, мама, она всего лишь глупая девчонка с дурацкими идеями, — заступилась за Елену другая женщина.
— Значит, ей пора повзрослеть и усвоить своё место как женщины. Какой женой она станет для нашего Луиса, если голова у неё забита этими безумными идеями?
— Я выйду замуж за того, за кого сама захочу.
Последовала очередная пощёчина. Dios mio, а у этой девушки есть сердце.
— Ты должна помалкивать до тех пор, пока я не обращусь непосредственно к тебе. Ясно? И чтобы больше мы не слышали от тебя ни слова.
В этот момент Луис издал гадкий смешок: похоже, наскоки на будущую жену его забавляли.
— Дон Рамон объяснил мне, как надо управляться с женщинами, — заявил этот щенок, — и поверь мне, Елена, моя рука будет твёрдой.
Я при этом аж дёрнулся, так что чуть не выдал себя. Надо же, и тут Рамон!
— Он сказал мне, что женщины — всё равно как лошади, — не унимался Луис. — Кобылки поначалу бывают строптивыми, и, чтобы хорошенько их объездить, нельзя забывать про плеть.
Мать Луиса рассмеялась, и её грубый смех перешёл в резкий хриплый кашель. Слышал я такой на улицах, его называли смертным хрипом. Рано или поздно эта женщина начнёт харкать кровью, а вскоре после этого отойдёт в мир иной.
Вздумай тот чародей на ярмарке погадать на её душу, у него наверняка выпал бы гроб.
Но единственной реакцией Елены на все их насмешки было холодящее кровь молчание. Что за выдержка у этой девушки! Если Луис вообразил, будто способен объездить эту строптивую лошадку, его постигнет горькое разочарование.
— От твоей замужней кузины я слышала, будто ты кропаешь стихи, — не унималась старуха. — Это не занятие для девушки из приличной семьи. Вот вернём тебя дону Диего и обязательно обсудим с ним этот вопрос — и этот, и некоторые другие. Судя по твоим высказываниям, Елена, тебе присущи странные интересы, какие возникают только от праздности и по наущению дьявола. Богу неугодно, чтобы девицы предавались подобным помыслам, и я, если потребуется, собственноручно выбью из тебя бесовские наваждения плетью.
Со своего наблюдательного пункта я видел, как Елена нетерпеливо и раздражённо постукивает ногой. Чувствовалось, что она, хоть и сдерживала себя, внутри вся кипела. Однако запугать её старухе уж точно не удалось.
Голенище сапога Луиса украшала серебряная нашлёпка в форме выгравированного фамильного герба — роза и сжатая в кулак стальная рыцарская перчатка. И почему-то в этом гербе мне почудилось нечто знакомое, хотя похожими эмблемами пользовались многие родовитые испанцы.
Мощённые камнем улицы сменились песчаной дорогой на Ялапу, которая вела нас через дюны и болота. Дорожный грунт укрепляли брёвнами, однако дальше предгорий карета всё равно проехать не могла. В горах путники передвигались верхом, пешком или в паланкинах.
Я понятия не имел, куда направляется эта компания, ясно было лишь, что в сторону Мехико, но зато я точно знал, что, каков бы ни был пункт назначения, в карете дотуда точно не добраться. Скоро всем придётся пересаживаться на мулов или лошадей. Я как раз уже начал задрёмывать, когда кучер крикнул хозяевам, что карету останавливают soldatos.
Несколько мгновений спустя послышался мужской голос:
— Прошу прощения, сеньор, сеньоры и сеньорита, но мы проверяем всех, кто покидает город. Произошло страшное преступление: гнусный вор lépero хладнокровно убил любимого всей беднотой Веракруса доброго священника. Негодяй распорол ему живот и, судя по всему, повернул клинок в ране. Очевидно, священник поймал его на воровстве.
Хуанита ахнула. Я почувствовал, как напряглись ноги Елены. Гнусное обвинение подвергло её совесть испытанию. В моей голове звучали слова отца Антонио: «Если они тебя поймают, тебя уже ничто не спасёт».
— А вы уверены, что это сделал он? — спросила Елена. От волнения она даже забыла, что старуха строго-настрого велела ей молчать.
— Ещё как уверены, сеньорита! Это не первое убийство, которое он совершил!
iAy caramba! Чёрт побери! Мои преступления так и множатся.
— А если злодея поймают, он предстанет перед судом? — осведомилась девушка.
Стражник рассмеялся.
— Ну какой суд, сеньорита? Он же метис, lépero, полукровка. Если алькальд проявит милосердие, мерзавца не будут подвергать слишком суровым пыткам, а просто казнят.
— А каков он с виду? — заинтересовалась Елена.
— Сущий дьявол. Ростом выше меня, физиономия страшная, глаза настоящего убийцы, дьявольская усмешка, а зубы как у крокодила. С первого взгляда ясно, что это закоренелый злодей.
— Но он всего лишь мальчик! — воскликнула Елена.
— Ну ладно, — сказал солдат, — можете ехать дальше.
Когда наша карета двинулась с места, старая матрона не преминула обратиться к Елене:
— А откуда ты знаешь, что он мальчик?
Я похолодел от страха, услышав этот вопрос.
— Откуда... ну... я... я слышала, как люди обсуждали это происшествие рядом с каретой, когда я выходила.
— Почему ты задаёшь так много вопросов?
— Я... мне просто стало любопытно. Пока я вас дожидалась, какой-то мальчишка lépero просил у меня милостыню. Я бы его и не вспомнила, но после этого рассказа... кто знает?
— Я надеюсь, ты не дала ему денег, — сказала Хуанита. — Подкармливать это отребье — всё равно что кормить крыс, которые воруют наше зерно.
Вновь застучали копыта, и к карете приблизились всадники.
— Buenos dias, ваши милости! Добрый день!
— Рамон! — воскликнул Луис.
— Buenos dias, дон Рамон, — откликнулась старуха.
Кровь застыла у меня в жилах. Я чуть было не выскочил из-под сиденья с криком ужаса. Здесь был убийца отца Антонио. На этой земле наверняка живёт не одна тысяча Рамонов, но именно этот, порой сам того не зная, следовал за мной неотступно, как тень, куда бы я ни направился.
— Как продвигается твоя охота? — спросила старая матрона. — Поймал негодяя?
Откуда она знает, что Рамон выслеживает меня? И тут мне всё стало ясно.
Мне не было нужды высовывать голову из-под сиденья, чтобы выяснить цвет платья этой женщины. Оно, конечно же, угольно-чёрное, даже без намёка на белое кружево на манжетах. Это та самая старая карга, которая носит вдовий траур, как регалии чести — и власти.
Теперь я вспомнил, где я видел герб, красовавшийся на сапогах Луиса, — на дверце кареты той зловещей старухи. Это ж надо было — бежать и угодить прямо в руки моих преследователей.
— Из города мерзавцу не выбраться, — заверил её Рамон. — Я предложил сотню песо за его поимку. К закату он будет мёртв.
— Мёртв? А как же суд? — спросила Елена.
Я снова услышал звук пощёчины. И снова Елена не вскрикнула.
— Я, кажется, приказала тебе молчать, дерзкая девчонка. Помалкивай, пока к тебе не обратились. Но если уж так хочешь знать, по закону, у метисов нет никаких прав. Рамон, пошли сообщение на гасиенду, как только что-нибудь узнаешь. Мы пробудем там несколько дней перед отъездом в столицу. Приезжай сам, и надеюсь, ты привезёшь хорошие новости.
— Да, ваша милость.
«Хорошие новости» — это известие о моей смерти.
Карета продолжила путь. Оставшийся позади убийца шарил по всему городу, тщетно выискивая мои следы. И хотя в Веракрусе меня уже не было, но я направлялся на ту самую гасиенду, куда этот злодей непременно вскоре заявится, не найдя меня в городе.
36
Карета, громыхая, ехала вперёд на протяжении двух часов. Из разговора пассажиров я сделал вывод, что мы всё ещё движемся по дороге на Ялапу. Окошки кареты, чтобы предохраниться от болотных миазмов, закрыли ставнями, воздух внутри освежался букетиками цветов.
Старуха, слава богу,заснула.
Пыталась заснуть и Хуанита, но она постоянно просыпалась из-за приступов судорожного кашля.
Елена и Луис почти не разговаривали. Парень с явным презрением относился к книгам, даже религиозным, поскольку, видимо, считал, что его невеста увлекается именно ими. Впрочем, сейчас, судя по его саркастическим замечаниям, Елена достала и читала маленький томик стихов. Луиса же в этой жизни интересовали исключительно лошади, охота и поединки, иными словами, hombria. То, что единственно достойно мужчины.
— Книги не учат нас ничему из того, что нам действительно стоит знать, — снисходительно заявил Луис. — Их кропают чернильные душонки, владеющие только пером, да у этих самых писателей душа в пятки уходит при виде горячего скакуна или настоящего рыцаря с мечом.
— Твой отец тоже прекрасно владеет пером, — заметила Елена.
— Да, есть у него такая скверная привычка. Вот почему образцом для меня служит не он, а дон Рамон и твой дядя.
— Не умаляй достоинства своего отца, — мягко укорила Луиса мать. — Родителей надобно уважать.
— Я буду уважать его, когда он поменяет заострённое гусиное перо на хорошо отточенную шпагу.
В полдень карета остановилась у гостиницы, и из разговоров я понял, что это последняя остановка. Отдохнув, женщины пересядут в паланкины, а Луис поедет дальше верхом.
После того как все вышли, я выскользнул из-под сиденья, выглянул в окошко и, увидев, что Елена со своими спутниками стоит в тени возле гостиницы, покинул карету через дверь с противоположной стороны и помчался к кустам, находившимся в ста шагах оттуда. Бежал я, не оглядываясь, но, добежав, обернулся и увидел Елену. Остальные уже зашли в патио, она же немного задержалась.
Я поднял руку, чтобы помахать девушке, и тут Луис вышел обратно и заметил меня.
Больше не озираясь, я нырнул в кусты и помчался прочь что было мочи.
37
С дороги, ведущей на Ялапу, мне следовало поскорее убраться, ведь с прибытием казначейского флота и нового архиепископа она, несомненно, стала самой оживлённой дорогой Новой Испании. Правда, если перефразировать известную в Европе пословицу о Риме, у нас все дороги, а не только эта в конечном счёте вели в великий город Мехико, лежавший в самом сердце долины Мешико. Я слышал много рассказов о чудесах этого островного города, который ацтеки называли Теночтитланом, но сунуться туда не решался. Хотя Мехико был во много раз больше Веракруса и, казалось бы, шансы затеряться там были выше, но в столице, где находились двор вице-короля и различные правительственные учреждения, имели дома, а то и настоящие дворцы все значительные персоны Новой Испании. А это существенно повышало вероятность встречи со злобной доньей и её подручным.
Если этот Луис, мальчишка с чёрным сердцем, заподозрил во мне пресловутого lépero — убийцу или если Елена по глупости в момент откровенности сболтнула жениху о том, что я прятался в карете, за мной уже, возможно, снарядили погоню. Однако сейчас я мог лишь укорить шаг, поспешая дальше: свернуть с дороги, пока я не доберусь до одной из отходивших от неё троп, которые, петляя у подножий холмов, вели к окрестным поселениям, было нельзя. Соваться прямо в лес, совершенно не зная местности, не имело смысла, я бы там просто заблудился.
Разумеется, в тот момент над всеми моими чувствами преобладал страх — страх перед возможной поимкой, пытками и смертью. Но даже тогда, будучи перепуганным пятнадцатилетним мальчишкой, я переживал из-за того, что если сейчас умру, то зло останется безнаказанным. Я понимал, что жизнь сурова. Что для бедных, индейцев и полукровок справедливости просто не существует. Несправедливость — это неотъемлемая часть жизни, причём всякое злодеяние порождает новые: это как круги, расходящиеся по воде от брошенного камня. Но стоявшая перед моими глазами картина — Рамон, вонзающий кинжал в живот бедного клирика и поворачивающий клинок в ране, — даже сейчас, по прошествии стольких лет, приводит меня в ярость. А ведь тогда это воспоминание было совсем свежим. Моему юношескому сознанию представлялось, что если я погибну, не отомстив за своего учителя, то не обрету покоя даже в могиле.
Но обратиться за помощью мне было не к кому. Алькальд ни за что не поверит метису, выдвигающему обвинение против испанца, и, даже если кто-нибудь и проявит ко мне сочувствие, на правосудие всё равно рассчитывать нечего. Ибо суд в Новой Испании вершит не Фемида, греческая богиня правосудия, которая, если помните, предварительно тщательно взвешивала всё на своих весах. В колониях правосудием заправляла mordida, её величество взятка. Алькальды, судьи, альгвасилы и тюремщики — все покупали свои должности у короля и обязаны были собирать взятки, именуемые mordida, «кусочки», чтобы вернуть затраты и извлечь выгоду из занимаемого положения. Я же не мог предложить судьям не только кусочек, но даже крошку.
Стук копыт заставил меня нырнуть в придорожные кусты. Мимо проехали четверо всадников, все незнакомые. С равным успехом то могли быть как пастухи, возвращающиеся в Веракрус с ярмарки, так и охотники за беглым попрошайкой, за голову которого обещано сто песо. Сто песо — это же целое состояние! Те же vaquero, конные пастухи, не получали таких денег и за год работы.
Когда на дороге вновь воцарилась тишина, я вышел обратно и заторопился дальше.
Во всей обширной Новой Испании я толком знал лишь местность, прилегавшую к Веракрусу и Ялапе. Моя родная деревня находилась в северной части долины Мешико, но о тех краях у меня сохранилось лишь смутное воспоминание о кучке хижин. Отец Антонио рассказывал мне, что большая часть Новой Испании, от Гвадалахары до дальней оконечности полуострова Юкатан, — это либо джунгли, либо горы, либо глубокие долины.
На всём этом пространстве более или менее крупные города попадались крайне редко, в основном же поселения состояли из индейских деревушек, приписанных или не приписанных к каким-нибудь гасиендам. Как-то раз, показывая мне карту Новой Испании, отец Антонио заметил, что, хотя вся эта земля находится под властью испанской короны, испанцы составляют большинство лишь в нескольких городах и ближних к ним усадьбах, тогда как обитатели сотен индейских деревень если когда и видели испанца, то только священника — приходы повсюду просто огромные. Характер же местности, во всех направлениях, пока не доберёшься до суровых северных пустынь, таков, что прокладывать там дороги трудно и накладно, поэтому люди до сих пор обходятся пешеходными и вьючными тропами.