Лёжа на земле и уставясь в ночное небо, я снова задумался о старой матроне и убийце Рамоне. Пожалуй, если кто и мог теперь, после смерти клирика, ответить на мучившие меня вопросы, так это Миаха, воспитавшая меня женщина. Хотелось верить, что она ещё жива. Кому, как не ей, знать, что же это такое бабахнуло в моём прошлом, если отголоски страшного взрыва убивают людей до сих пор. Годами слушая клирика, который, перебрав, иной раз выбалтывал лишнее, я знал, что Миаха, получив от него немного денег, уехала в Мехико, и с тех пор от неё не было никаких вестей. Он называл эту женщину puta, но относилось это к её истинному роду занятий или было просто оскорблением, выкрикнутым в запале, я так и не понял.
Перед тем как задремать, я увидел, что один из индейских торговцев вдруг задрал брючину и поскрёб себе ногу острым кусочком обсидиана. Он стёр кровь с кончика своего посоха, и несколько капель упало на землю.
Я бросил на Целителя вопросительный взгляд, и он издал тихий щебечущий звук, похожий на песню некоторых птиц.
— Тебе предстоит немало узнать о Пути ацтеков. Завтра ты сделаешь первые шаги по тропе предков.
39
На следующее утро, едва услышав стук копыт, я удалился в кусты под предлогом необходимости облегчиться. Караван мулов, впереди которого ехал верхом испанец, проследовал мимо, я же вылез из кустов, только когда скрылся последний мул. А встретившись взглядом с Целителем, пристыженно отвёл глаза.
Остальные путники, ночевавшие на поляне, снялись с лагеря и продолжили путь, но старый индеец остался покурить трубку. Я уже было решил, что он, наверное, передумал брать меня с собой и сейчас мне это скажет. Когда мы остались на поляне одни и осёл уже был нагружен, старик, в свою очередь, исчез на некоторое время в кустах, а вернувшись, присел на корточки рядом с плоским камнем и стал растирать ягоды и древесную кору в тёмную кашицу.
Жестом подозвав меня, Целитель размазал эту пасту по моему лицу, шее, рукам и ногам, а остаток дал, чтобы я сам втёр себе в грудь. После чего извлёк из торбы одежду из грубых волокон агавы, которую я надел взамен своей хлопковой, более мягкой. Моё преображение в индейского крестьянина завершила старая, грязная соломенная шляпа.
— Женщины используют это средство для окрашивания волос, — пояснил старик. — Оно не смывается, но со временем, конечно, сходит, как и всё другое.
Всё ещё пристыженный оттого, что пытался обмануть Целителя, или, по крайней мере, оттого, что был уличён, я пробормотал слова благодарности.
Но он ещё не закончил: достал из кисета щепотку порошка и велел мне понюхать. Я расчихался, глаза заслезились, зато после того как процедура повторилась несколько раз, нос (казалось, что он горел и пульсировал) распух, так основательно изменив мою внешность, что теперь меня, пожалуй, не признал бы даже отец Антонио.
— Нос останется распухшим с неделю, — заявил Целитель.
— А что мне делать потом?
— Понюхаешь ещё разок.
— Эта штука мне не нравится. Нет ли другого средства?
Его щебетание сделалось чуть громче.
— Есть: отрезать тебе нос.
Среди вещей, навьюченных на спину осла, была плетёная тростниковая корзинка.
— А там что? — заинтересовался я.
— Змеи.
Я поёжился. Змеи. Надеюсь, не ядовитые, иначе Целитель не мог бы выделывать с ними такие фокусы, а ведь он даже прятал их у себя во рту. Но кто знает? Может быть, у старого чародея есть особая договорённость со змеиным богом, который сделал его невосприимчивым к ядовитым укусам?
По дороге Целитель завёл речь о том, что испанские лекарственные снадобья на индейцев не действуют.
— Мы все сродни нашей земле. Духи наших богов повсюду, в каждом камне, в каждой птице, в деревьях и траве, початках маиса на стеблях, воде в озёрах и рыбе в реке. А у испанцев есть только один бог.
— Но испанцы победили индейцев, — заметил я, стараясь говорить как можно мягче, уважая чувства старика.
— Да, спору нет, испанский бог, давший им мушкеты, пушки и быстрых коней, несущих всадников на битву, очень силён. Но испанцы завоёвывают только то, что могут увидеть. Наши боги по-прежнему здесь, — он указал на джунгли, — и там, и повсюду вокруг нас. Боги, переносящие по воздуху хвори; боги, обогревающие землю, чтобы дать взойти кормящему нас маису; боги, которые приносят дожди; и сердитые боги, которые низвергают с неба огонь. Их испанцы так и не покорили.
Эту речь, самую длинную из всех, какие произносил в моём присутствии старик, я выслушал смиренно и почтительно, как слушал наставления отца Антонио, когда тот учил меня выводить на бумаге буквы. У них обоих имелись своя правда и своя мудрость, а этот индеец исходил вдобавок всю Новую Испанию и видел, наверное, больше, чем видит с высоты орёл.
— И поскольку мы, индейцы, пребываем в единении с этой землёй, мы обязаны воздавать должное богам: как тем, которые насылают недуги, так и тем, которые от них избавляют. Мы платим им дань кровью. Прошлой ночью ты видел, как купец пожертвовал духам немного собственной крови, дабы они даровали ему благополучное завершение путешествия — чтобы в тело его не вошла болезнь или чтобы голодный ягуар не уволок его в лес. Молиться испанскому богу для нас бесполезно, поскольку испанский бог не защищает индейцев. Аййя оййя, на моей памяти девять из десяти индейцев умирали от недугов и бедствий, обрушившихся на них с приходом испанцев. Испанские болезни для индейцев смертельны, испанские лекарства для них — яд. Я уж не говорю о том, сколько индейцев гибло и гибнет от непосильного труда и жестокости на плантациях и гасиендах, на рудниках и в работных домах. Каждый день испанцы проливают больше индейской крови, чем проливали ацтеки за год, прибегая к жертвоприношениям, — но ни капли этой крови ацтекским богам не достаётся! Разгневанные боги решили, что индейцы отреклись от них, и в своём негодовании отдали их во власть испанских насильников. Слишком многие индейцы забыли тропу, которая привела их предков к величию. Твоя кровь, мальчик, подсолена испанской. Индейские духи в ней спят, но ты можешь разбудить их и подсластить таким образом свою кровь. Но чтобы пробудить их, ты должен пройти по тропе предков.
— И ты научишь меня двигаться Путём ацтеков?
— Научить этому невозможно. Можно лишь указать направление, а привести к истине тебя должно собственное сердце. Да, мальчик, направление я, разумеется, укажу, но путешествовать тебе придётся самому. И это путешествие не будет лёгким. Боги подвергнут тебя суровым испытаниям, — он передёрнулся, — возможно, они даже вырвут из груди твоё сердце и бросят тело на растерзание своим любимцам, лесным котам. Зато если ты выдержишь, то познаешь магию посильнее огня, которым испанцы стреляют из своих мушкетов.
Признаться, о своей индейской крови я никогда особо не задумывался, по той простой причине, что в мире, где господствовали испанцы, только испанская кровь — её чистота или, напротив, нехватка — имела какое-либо значение. Но теперь я ловил себя на том, что захвачен мыслью о познании Пути ацтеков, как прежде бывал увлечён испанской литературой или фехтованием. По правде говоря, я уже сделал шаг из мира Новой Испании в мир древних ацтеков. И точно так же, как раньше моим проводником по миру испанской культуры был отец Антонио, теперь нашёлся мудрый человек, который решил наставить меня на новый, неведомый мне доселе путь.
Конечно же, я хотел узнать о Целителе побольше. Откуда он родом? Есть ли у него семья? Я попытался расспросить старика.
— Я явился со звёзд, — таков был его ответ.
40
К полудню мы прибыли в маленькую деревушку, где Целителя радушно встретил местный касик. Жители по большей части работали в полях. Но мы с касиком и несколькими старейшинами сели в круг у крытой соломой хижины вождя, и Целитель угостил собравшихся табаком.
Индейцы раскурили трубки и повели неспешный разговор о погоде, видах на урожай и делах в соседних селениях. Если мы и явились в деревню с какой-то целью, то не торопились о ней заявить, а местные жители не спешили нас расспрашивать. Они вообще, похоже, не имели обыкновения спешить. Жизнь здешних стариков текла медленно, и только смерть приносилась к ним галопом.
Обо мне Целитель ничего не говорил, но никто его и не спрашивал, сам же я помалкивал, прислушиваясь к разговору. Понимал не всё, мой городской науатль отличался от здешнего говора, однако, к счастью, языки давались мне легко, и, даже просто слушая, как беседуют старики, я пополнял свой словарь.
Прошло больше часа, прежде чем они перешли к делу и касик рассказал Целителю о женщине, которая нуждалась в его помощи.
— Она страдает от espanto, — промолвил касик, причём голос его при этом упал до шёпота.
Вот оно что, espanto! Об этом мне доводилось раньше слышать — индейцы в Веракрусе тоже произносили это слово шёпотом. Если вообще решались произносить.
Так назывался суеверный страх, охватывавший и не покидавший человека, который стал свидетелем чего-то ужасающего. Не просто пугающего события или трагедии, такой как смерть любимого человека, а чего-то сверхъестественного, например явления призрака или духа. Говорили, что от espanto часто до конца своих дней страдают те, кому довелось увидеть Ночного Дровосека, заталкивающего людские головы в свою зубастую пасть на груди, или камацотц — кровожадную летучую мышь с юга, нападающую на людей и рвущую их клыкастой пастью. Одержимые этим страхом нередко теряли способность есть, чахли и умирали.
По пути к хижине больной касик и Целитель толковали о чём-то ещё, но я шёл сзади и разговора не слышал. Хозяйка хижины вышла нам навстречу и приветствовала собравшихся. После обязательной процедуры знакомства, во время которой я намеренно держался в сторонке, все снова расселись и раскурили трубки.
Теперь к небу поднималось уже шесть струек дыма. Женщина дымила ничуть не хуже мужчин.
Это была вдова лет сорока, невысокая, приземистая индианка. Всю жизнь она только и делала, что работала на полях, пекла тортильи да нянчила детей. Женщина рассказала Целителю, что её муж умер год тому назад. Это был уже второй её супруг, от первого у неё было трое детей: два мальчика и девочка. Один сын и дочь умерли от peste, чумы, а второй сын женился и живёт отдельно. Сама она повторно вышла замуж лет пять тому назад; её покойный супруг отличался в постели неукротимостью.
— Он был одержим Тласольтеотль, — пояснила она Целителю.
Мне было знакомо имя этой богини, весьма почитаемой ацтеками.
— Мой покойный муж жертвовал Тласольтеотль много крови, — рассказывала больная, — и богиня вознаградила его за это любовной силой нескольких мужчин. Поэтому он постоянно требовал от меня ауилнема. — Она промокнула слёзы, выступившие на глазах. — Я так часто этим занималась, что мне даже больно было присесть, чтобы раскатать тортильи. Он просто удержу не знал. Даже среди бела дня являлся домой с поля и требовал, чтобы я приняла его тепули в свою типили.
Целитель и собравшиеся старейшины выразили сочувствие к нелёгкой доле этой женщины. Правда, я сначала не понял: в чём теперь-то проблема, если он умер? Но тут женщина всё объяснила:
— Муж умер в прошлом году, и несколько месяцев я жила спокойно. Но теперь он вернулся.
До сего момента я от скуки чертил в пыли бессмысленные узоры, но тут навострил уши.
— Он приходит ко мне посреди ночи, сдёргивает одеяло и раздевает меня догола. А затем снимает свою одежду и ложится в постель рядом со мной. Я пытаюсь отстраниться, но он силой раздвигает мои ноги.
Она показала старикам, как призрак мужа раздвигает её ноги, очень впечатляюще раздвинув их руками, напрягая при этом бёдра, словно в попытке сопротивления.
Все старейшины следили за происходящим весьма внимательно, особенно когда ноги женщины раздвинулись настолько, что стало видно, куда покойник вставляет свой реnе.
— Он является ко мне не один раз за ночь, но никак не меньше трёх-четырёх раз!
Старики изумлённо ахнули, да и я не удержался. Три или четыре раза за ночь! Постоянная ночная борьба, которую приходилось вести этой немолодой женщине, давалась ей нелегко — под глазами у бедняжки были тёмные круги.
— Я не могу есть, и тело моё чахнет! — простонала она.
Старики взволнованно подтвердили, что да, она действительно чахнет.
— Она не так ещё давно была в два раза толще, — заверил Целителя касик, — женщина в теле, она могла работать в полях целый день и при этом вести хозяйство.
Целитель стал задавать больной вопросы о призраке, который насиловал её по ночам, выспрашивая всё очень подробно: и как он выглядел, и какое у него было выражение лица, и что было на нём надето, и каково его тело на ощупь.
— Как рыба: такой же мокрый и холодный, — сказала женщина, — когда он засовывает свой тепули в мою типили, такое чувство, будто у меня там рыбина.
Бедняжка вся передёрнулась, возможно снова ощутила внутри себя холодную рыбу, и мы все вздрогнули вместе с ней.
Закончив расспросы, Целитель встал и направился к росшим вдоль кромки маисового поля деревьям. Над ними вились птицы, и ветерок доносил до нас их щебет.
Пока Целитель прогуливался, мы все оставались сидеть на корточках рядом с женщиной, изо всех сил напрягая слух, норовя догадаться, что именно рассчитывает узнать Целитель от пернатых. Я тоже прислушивался к песенкам и щебетанию птиц, но, ясное дело, не мог уловить никакой связи между их пением и затруднениями этой женщины.
Наконец Целитель вернулся, чтобы поделиться с нами тем, что ему открылось.
— Тот, кто посещает тебя по ночам, вовсе не твой покойный муж, — заявил он женщине. При этом не только она, но и все мы слушали его с живым интересом. — Это тень, призрак, сотворённый Тласольтеотль. — Целитель поднял руку, чтобы сразу отмести возражения насчёт того, что эта тень была плотной на ощупь и вполне осязаемой. — Эта тень есть отражение твоего мужа. Призрак похож на него и с виду, и по ощущениям, но это зеркальный образ, созданный дымящимся зеркалом, с которым, как известно, не расстаётся богиня Тласольтеотль.
Целитель вытащил собственное дымящееся зеркальце, заставив и женщину, и мужчин в испуге отпрянуть.
— Чтобы избавиться от призрака, можно сжечь её хижину, — предложил касик. — Должно быть, он прячется в тёмном углу и выходит по ночам, чтобы насладиться её телом.
Целитель поцокал языком.
— Нет, от этого не будет никакого толку — разве только сжечь хижину вместе с женщиной. Ибо призрачный демон гнездится внутри её!
Все заахали. Да уж, произвести впечатление Целитель умел. Я вполне мог представить его на сцене в ярмарочной комедии с picaros; уж он-то сумел бы повергнуть публику в трепет, возглашая, что жизнь есть сон...
— Тласольтеотль спрятала эту тень в тебе, — пояснил он вдове. — Нам нужно выманить её оттуда, чтобы она не могла вернуться и мучить тебя.
Целитель велел касику развести костёр, потом завёл женщину в хижину. Я последовал за ними внутрь, из местных жителей он не пустил никого, кроме касика.
— Ложись на кровать, — велел Целитель женщине.
Когда вдова легла на спину, он опустился на колени рядом с ней и начал напевать что-то больной на ухо, всё громче и громче.
Его рот приближался всё ближе и ближе к её уху, и вот уже губы стали задевать уши женщины. Глаза у неё были широко открыты, и бедняжка застыла в страхе, как будто ожидала, что и Целитель взгромоздится сейчас на неё, на манер призрака покойного мужа.
И тут старик медленно отодвинулся от её уха, всего на пару дюймов, но достаточно, чтобы мы с касиком увидели, как он достаёт змею из уха больной и кладёт её себе в рот.
Целитель подошёл к очагу и постоял там некоторое время, держа извивающуюся змейку перед собой и хриплым шёпотом произнося заклинание на незнакомом мне языке. Это совершенно точно был не науатль: верно, то был тайный язык чародеев, известный лишь посвящённым.