Приглашённые бродячие менестрели в углу зала нестройными голосами уныло тянули "Unforgiven". Знакомые слова баллады навеяли тоску по тем далёким золотым временам, когда меня ребёнком отправляли погостить к бабушке, которую отец после смерти моего царственного деда великодушно сослал в монастырь, а не казнил через отсечение головы, как требовала древняя семейная традиция. Бабушка, помимо того, что была женщиной красивой и властолюбивой, ещё и ценила новаторство и хорошую шутку: она развела при монастыре огород, в подвале оборудовала пыточную и раз в месяц устраивала соревнования по бегу между монашками. Победительница награждалась бутылью славного вина, а трём пришедшим последними устраивали коллективную "тёмную" и растягивали на дыбе. Со мной бабушка никогда не была строга. С ней вместе мы мазали лица сажей и бегали вечерами по монастырю, натирали свечными огарками пол перед дверью кельи матери-настоятельницы, во время трапезы ползали под столом и тонкими верёвочками связывали монахинь между собой за худые волосатые ноги... Думаю, бабушка нашла бы средство, чтобы одолеть мою наречённую и избежать свадьбы.
Дабы отвлечься от мрачных мыслей, я стал думать о побеге. План побега я составил довольно быстро, но один вопрос никак не желал решаться: каким образом засунуть в дорожную суму всю необходимую мне одежду, обувь, парфюмы, средства для ухода за волосами, ногтями, кожей рук, ног, лица, как запихать в ту же суму мои личные драгоценности, оружие, фолиант любимых сказок с картинками, еду, питьё, посуду и пуховую перину? Пока я ломал голову, торжественный ужин кончился. Матушка самолично отвела меня в мои покои, пожелала хорошо выспаться и как бы между прочим заметила:
- Чтобы ничто не тревожило твой сон, я запру тебя на амбарный замок и два засова. Да, под окнами сегодня посадили кусты роз и крайне редкое, экзотическое растение - крыжовник. Может, ты помнишь? У него вкусные плоды и шипы длиной в половину пальца...
Стоит ли говорить, что ночь прошла без сна? До самого рассвета я бродил по покоям, кусая губы и заламывая руки, и даже протоптал тропинку в ворсистом персидском ковре. В отчаянии я обращался за советом к волшебному Зеркалу, но оно ничего толкового не придумало. А потом мы с ним разорвали всякие отношения. Получилось это при следующих обстоятельствах: я заглянул в него и увидел пялящуюся на меня личину премерзкую, бледную, всклокоченную и с синяками под выпученными очами, потребовал объяснений, после чего услышал: "Нечего на Зеркало пенять, коли рожа кривая". Оскорблённый, я нанёс глупой амальгаме удар ночной туфлёй по раме и удалился в угол самой дальней из своих комнат, где и пребывал до прихода матушки.
Её Величество приказала мне надеть парадную мантию поверх ночных кальсон и отвела к придворному лекарю. По просьбе лекаря оставшись без мантии и кальсон, я задрожал и приготовился к худшему. Врачеватель заглянул мне в рот и удовлетворённо заявил:
- Молочные зубы сменились все!
Потом эскулап измерил мой рост и вес. Я решил, что на этом мои мучения закончены, и расслабился, но тут внезапно этот негодяй полез своими руками туда, куда его совсем не просили. Я мгновенно понял, что со мной делают нечто противоестественное, и заорал так, что с потолка осыпались летучие мыши и рухнула ширма, скрывающая нас с лекарем от матушки. Трясясь и причитая, я стремился скрыть свой испуг и негодование под одеждой, когда услышал из уст мерзавца-эскулапа ужасный приговор:
- Ваше Величество, принц полностью созрел для женитьбы. Свадьбу можно играть хоть сегодня!
- Я не желаю! - заявил я гневно.
Матушка встала с кресла, гордо выпрямилась, щёлкнул складываемый ею веер из слоновой кости тончайшей работы. Лекарь предусмотрительно спрятался за полками со всяким мусором, предчувствуя скорое явление матушкиного сопрано во всём великолепии оного.
- Покуда королева - я, в этом дворце будут исполняться прежде всего мои желания!
Мне ничего не оставалось, кроме как скромно попросить священника. После завтрака, на котором кроме меня присутствовали только два отцовских бладхаунда, состоялась моя беседа с кардиналом.
Кардинал был спросонья, с похмелья, глуховат, но слушал весьма внимательно. Когда я выплакал всё своё горе, уткнувшись ему в колени, он прочёл мне бесценную назидательную речь о вреде и коварстве женской природы. Заканчивалась эта речь так:
- Сие знаменует, что женщина послана нам во искушение сатаной. Лишь сильный духом сможет миновать все искусно расставляемые ею бесовские ловушки и обрести Царствие Небесное. Слабый же погубит и тело своё, и бессмертную душу обречёт на вечные муки в пламени адовом!
- Так что же мне делать, святой отец? - в отчаянии воскликнул я.
Кардинал крепко задумался, собрав морщинистое лицо в куриный огузок.
- Ах, сын мой!.. Если бы не приказ Вашей венценосной маменьки, я настоятельно рекомендовал бы Вам принять постриг. Хотя... Кое-что всё же сделать можно. Подвинь-ка мне, сынок, во-он тот симпатичный графинчик!..
По окончанию визита кардинала в моём израненном сердце поселилась волшебная птица надежды. Теперь ради сохранения своей бесценной свободы я был готов на самые решительные действия, посему приказал позвать к себе портных и кузнецов, объяснил им свои требования и повелел исполнить заказанное до вечера, пригрозив в случае невыполнения казнить их всех, утопив в яме с отбросами.
Покуда я устрашал придворных, петух прокричал обед, и меня снова выпустили из покоев. Прямо перед трапезой, сразу после молитвы (в моих устах это звучало так: "Господи, дай смерти! Боже, ну что тебе, жалко что ли? Эй, ну не для себя же прошу!", посему я молился истово и шёпотом), мои родители нарочито жизнерадостными голосами объявили во всеуслышанье, что наша свадьба состоится через месяц.
- Было бы у меня готовое свадебное платье, мы поженились бы прямо сегодня! - с сожалением прогудела из недр доспехов Евгеника.
Ах, да! Во время трапезы я наслаждался счастьем не видеть лица своей наречённой: его скрывал глухой шлем, сквозь щели в забрале которого принцесса всасывала пищу (как она досадовала, когда в щель не пролезла жареная куропатка!). Причина столь странного поведения крылась вот в чём: свято чтя древнюю традицию, накануне ночью матушка устроила Евгенике проверку на истинность принадлежности к королевскому роду, и положила в постель горошину. Евгеника оказалась настолько высокородной, что проснулась наутро вся опухшая, в синяках и кровоподтёках, и вынуждена была скрывать всё это безобразие под доспехами. Заточение в доспехах ужасно угнетали железную деву, и она жаловалась мне жутким гудливым басом, словно сидела в бочке:
- Во фигня вышла, пупсик! Надо было предупредить, что у меня наследственная аллергическая горохофобия! Меня так расфурычило, что рожа в зеркало не влазит!
Я представил себе это леденящее душу зрелище и испуганно вскрикнул. Евгеника истолковала это по-своему.
- Не нужно так огорчаться, мой нежный барашек! Лекарь пообещал мне суперпримочки по рекордно низкой цене плюс скидка двадцать процентов, так что к вечеру я буду как новенькая... - тут она резко перешла на зловещий свистящий шёпот: - и приду к тебе на ночь. Чё ждать целый месяц, а?
- Нет! - взмолился я, стараясь отодвинуться подальше, - Это совсем не хорошая идея!
Железная дева ободряюще стиснула моё колено под столом латной перчаткой.
- Не волнуйся о морали, зайка. Мы - дети современные, и у нас более свободные взгляды. Всё будет чики-пык! И никто не узнает...
В этот момент Его Величество Дендрофил громогласно возблагодарил судьбу, что в странствиях направила его с дочерью именно в наши края, и призвал всех присутствующих поднять бокалы за будущую прекрасную пару, чей союз несомненно благословлён небесами, и Евгеника оставила свои попытки довести меня до помешательства.
А на закате, когда уходящее за море солнце мягко золотило и без того золотые шпили башен нашего дворца, многочисленная бригада портных и кузнецов принесла мой заказ. Ожидая их, я так нервничал, что сгрыз все ногти на руках у себя и почивального мага, который так и не пошевелился ("Старик почил", - с грустью понял я, - "Не забыть распорядиться, чтобы его вынесли и назначили замену"). Я примерил заказанное, остался очень доволен и распустил благоговеющих подданных, осыпав их милостями в устной форме.
- Родина вас не забудет! Идите! - с жаром сказал я им.
Кузнецы и портные ушли, еле сдерживая слёзы. Как просто расчувствовать этих простодушных бедняг, подумал я. На душе было легко. Теперь, облачившись в стальные кальсоны верности с висячим замком и десятиметровую ночную рубаху (низ которой я собственноручно зашил мудрёнейшим швом "через край"), я был готов постоять за свою честь перед лицом надвигающейся опасности!
Когда цепной вурдалак во дворе провыл полночь, в дверь моих покоев деликатно поколотили, и знакомый шёпот произнёс:
- Это я, пупсик!
Почти бесшумно упали на пол два дубовых засова, жалобно хрустнула переломленная дужка замка. Путаясь в ночной рубахе и гремя кальсонами, я забрался в постель и глубоко зарылся в перину, оставив для наблюдения один глаз. Заскрипели плохо смазанные нерадивыми слугами петли, и в темноте дверного проёма возникла моя невеста, освещённая светом факелов. Огненная грива распущенных волос ниспадала ей на плечи, мощное тело было облачено в длинную белую сорочку, обутые в тапки из волчьих голов ноги бесшумно ступали по полу.
- Я уже иду, малыш, - нежно пробасила Евгеника, и меня парализовало от страха.
Жуткая дева воткнула факел в подставку на стене и начала своё неумолимое шествие через покои. По пути она наткнулась на почивального мага и приняла его за меня: принялась тихо ворковать и выделывать над его телом какие-то пассы. Вскоре, поняв, что обозналась, Евгеника злобно рыкнула и одной левой вышвырнула беднягу в окно (думаю, что в результате такого полёта он умер окончательно). К тому времени ужасное оцепенение покинуло меня, и я осторожно пошевелился, закапываясь в перину глубже.
- Ах, вот ты где! - хищно воскликнула Евгеника и одним прыжком перенеслась на кровать.
Ей понадобилось три минуты на то, чтобы обнаружить меня в перине и откопать. Я пытался сохранить самообладание и не поддаться панике.
- Любезная дева Евгеника, я буду кричать!
- Боже, да ты, оказывается, страстный! - пылко пробасила моя невеста, разбрасывая вокруг подушки подобно матёрому вепрю, стряхивающему с себя охотничьих собак.
- Что Вы себе позволяете? - возмущённо пролепетал я.
- Всё!!! - выдохнула разгорячённая дева и вцепилась в меня обеими руками.
Я попытался в отчаянии дать ей пощёчину, но Евгеника заломила мне кисть, коварно вынудив принять положение кавалера, поднимающего с пола перчатку дамы.
- Какой ты неловкий, пупсик! - посетовала воительница, бросая меня через бедро, - Дай-ка я тебе немного помогу.
В воздух взвились клочья моего спасительного одеяния. Я вспомнил ужасы, рассказанные кардиналом, и затрепыхался, подобно нежному кролику в лапах сурового льва.
- Будь нежен со мной! - пробасила Евгеника с придыханием и обрушилась на меня всем своим богатырским телосложением.
Тишину комнаты одновременно нарушили мой вопль и звук удара костей о железо. Одно из двух Евгенику весьма озадачило. Она отползла в сторону и в ужасе воскликнула, потрогав замок на моих кальсонах:
- Мать моя женщина! Твои родители - изверги, раз сделали с тобой такое!
И тут я неожиданно разгневался: как, эта несостоявшаяся Смерть оскорбляет моих венценосных батюшку и матушку! Гнев придал мне силы, и я действовал не раздумывая. Вскочил с постели, выдернул из-под Евгеники перину и с печальным криком выбросился в окно.
Мы с периной приземлились аккурат на матушкин крыжовник, и мученическая смерть перины спасла жизнь мне. Громыхая замком, я стрелой пронёсся через лужайку перед дворцом, в прыжке преодолел ограду и со всех ног помчался вглубь парка. В голове билась лишь одна мысль: спасён и свободен!
Остаток ночи я провёл в доме семерых гостеприимных карликов, которые жили тем, что крали драгоценности из нашей казны и продавали их другим королевствам. Не думаю, что если бы карлики узнали меня, то стали рассказывать об этом. Я, если честно, даже не расстроился: у нас драгоценностей было навалом, ибо наши разбойники регулярно грабили торговые суда и заезжих купцов, а доблестные королевские войска столь же регулярно пополняли за счёт разбойников казну.
Мне так понравились весёлые карлики, что я изъявил желание остаться жить у них. В ответ мне заявили, что не смогут прокормить такого прекрасно развитого физически, высокого, сильного мужчину, как я, и бесцеремонно вытолкали вон. Я попытался проникнуть обратно, но был жестоко побит не то лопатой, не то граблями, и посему поспешил ретироваться. Так как на улице было прохладно, а я оказался практически неглиже, мне пришлось накинуть ослиную шкуру, что валялась под дверью в качестве половика.
С этого момента и начались мои скитания, полные страданий, лишений и выгоняний.
Долгих пять дней я добирался, надеясь лишь на свою память, до бабушкиного монастыря. За это время я познал, насколько жестоки могут быть люди, если бросаться на них с криком: "Еды! Быстро!!!", как неожиданно богат оказывается лексикон крестьянских детей, когда они принимаются оскорблять особу королевских кровей, насколько быстрее меня бегают обычные вкусные куры и до чего обидно бывает, когда вложив столько сил в кручение колодезного ворота, вытаскиваешь пустое ведро и обнаруживаешь в нём клочок пергамента с надписью "без выигрыша"! Временами мне казалось, что я уже в аду и из-за спин простолюдинов вот-вот появятся черти с вилами, но именно в тот момент, когда я был готов уверовать в худшее, происходило что-то хорошее.
Один раз путь мне преградила попавшая колесом в канаву старая телега. Так как она мне мешала, я помог её вытолкнуть. В благодарность хозяин рухляди подарил мне головку сыра и свежий пышный каравай. В другой раз я своим появлением сильно напугал негодяев, домогавшихся какой-то молодой крестьянки, и её родители пустили меня на ночлег и покормили ужином. Ещё пару раз случалось, что простолюдины тыкали в меня пальцем, крича: "Вот умора! Этот грязный бродяга так похож на нашего принца!" и кидали мне мелкие монеты.
Когда я прибыл-таки к стенам монастыря, меня ждало горькое и страшное разочарование: монастырь стал мужским.
- Говорят, старая королева продула монастырь в карты нашему аббату, - сказал в ответ на мои расспросы один из иноков, - А ты, собственно, кем будешь?
Я гордо выпятил грудь и с достоинством ответил:
- Я - принц!
- Какой?
Тут-то я с ужасом понял, что привыкнув к обращению "сын мой", "Ваше Высочество" и "господин", начисто забыл собственное имя.
- Так какой же? - ехидно вопросил монах, скалясь в препротивной ухмылке.
- Здешний, - упавшим голосом сказал я.
Инок повернулся и крикнул кому-то из братии:
- Эй, принесите чего-нибудь поесть юродивому!
К счастью или к несчастью, я чем-то приглянулся аббату, и он оставил меня при монастыре. Господь послал мне суровое испытание: меня назначили пастухом. Гадкие животные овцы с самого начала приняли меня за своего и посему совершенно не слушались, а иногда и откровенно издевались: гадили там, где я собирался присесть, после чего насмешливо блеяли. Большую часть дня я носился за гнусными овцами по лугам, угрожая им королевским гневом и гремя замком на кальсонах (они жутко натирали и спадали при подпрыгивании, так как я сильно исхудал, но я носил их из соображений личной безопасности). Оставшееся время я страдал.
По ночам мне грезились пиры в родном дворце, мягкие и удобные дорогие одежды, роскошные ванны с тёплой водой и ароматическими маслами, неспешные прогулки верхом по аллеям парка, чтение героических романов вечерами, почёт и уважение придворных и подданных... Тяжко и горестно было пробуждаться на тощем соломенном тюфяке в тесной сырой каморке, самостоятельно облачаться в неизвестно кем до меня ношенные шаровары и простую мужицкую рубаху с хрустящими от высохшего пота подмышками и четырьмя заплатами из мешковины. Подпоясавшись вервием, я уныло плёлся на кухню, где мне оставляли кружку молока и миску овсяной болтушки (даже без масла и сахара!), ел и шёл к овцам.