Он снова стукнул рюмкой по ее уже опустевшему бокалу. И торопливо передал свечу Кириллу.
– За нас Мила скажет, она умная, – пробормотал тот, Мила чмокнула его в макушку, забрала свечу, поправила кружевное жабо на блузке, потом выбившийся из высокой прически локон, подперла ладонью раскрасневшуюся щеку и задумалась.
– Да что я могу сказать… Это же надо, новое тысячелетие! Это же раз в десять поколений – и то не бывает. А нам выпало такое. Нарочно не придумаешь! Уже радостно! И если подумать, сколько всего было! И войны, и катастрофы, эпидемии чумы, холеры, да чего только не было! Инквизиция, эпоха Возрождения. И Пушкин жил, и Ленин. И мир изменился. Ведь все было иным. И люди не знали ни автомобилей, ни поездов. Топили печи, не имели канализации, телевизора не было, телефона тоже. Да и электричества. Ничего не имели. А как-то жили. А теперь мы живем. И в нашей жизни сколько уже всего переменилось! Вспомните, были октябрятами-пионерами. Светлое будущее мечтали строить. Потом мечтали в Америку уехать. Или вон, как Надька, сестрица Юлечки, в Германию. А теперь все хотят работать, карьеру хотят и машину. И Новый год встречать не дома, а под пальмой! Я думаю, а что будет, когда и это тысячелетие пройдет? Все ведь проходит однажды… Каким тогда будет мир? Вот и предлагаю тост: чтобы новое тысячелетие было лучше предыдущего, чтобы, когда оно закончится, мир был красивым-красивым! Добрым-добрым! И все были счастливы!
– Ура! – крикнула Сашка и бросилась обнимать Милу. – Какая ж ты молодец, лучший тост!
– Да брось, еще Юля не говорила, она у нас – человек искусства, самая образованная, куда уж мне. Давай, скажи нам, как жить, чего ждать и кто виноват! Какой она была для тебя, эта тысяча лет?
Мила протянула Юле свечу, та взяла ее, задумчиво глядя куда-то, словно не понимая, что это за предмет и почему его ей вручили. Она машинально сжала подсвечник, помолчала, потом подняла удивленные глаза на подруг.
– Ну, речь говори! – подсказала Сашка. – Мы все сказали, ты еще не говорила. Каким этот год, этот век, был для тебя? Милочка, слышала, какую оду сочинила! Говори же!
– А я нашла свою любовь, – как-то очень по-простому сказала Юля, словно речь шла о чем-то незначительном. Для присутствовавших осталось загадкой, хотела ли она добавить что-то еще и просто смутилась, или вовсе не планировала продолжать, но она вдруг замолчала и так и застыла, пока Мила не разжала ей пальцы и не забрала подсвечник.
Евгений кашлянул, казалось, он говорил: тоже мне, удивила! Кирилл поднял брови, но ничего не сказал, а вот в глазах подруг вспыхнуло оживление.
– Ну-ка, ну-ка! – Сашка подсела к Юле и повернула подругу к себе, взяв ее ладони в свои. – Сейчас ты мне все расскажешь. Кто он? Откуда?
– Клиент, – Юля улыбнулась. – Умный, красивый. Хорошо разбирается в искусстве. И мы очень похожи! Одинаково думаем. Одинаково говорим. Он идеальный. Даже не могу найти ни одного недостатка!
– Идеальных нет, – вздохнула Мила, – Все мы с недостатками.
– Ей ты сейчас ничего не докажешь, – улыбнулась Сашка. – Ну что ж! Мы дожили! Наконец-то и наша принцесса-недотрога нашла своего принца! Это ли не повод открыть коньяк?
– Куда тебе коньяк, у тебя самолет уже скоро! – возмутилась Мила. – Иди лучше, поспи хоть пару часов, пока я тут все уберу.
– Эх, Мила, Мила, тебе не знаком дух романтики! Чувство свободы и радости, когда ветер в лицо! Жажда приключений, вера в чудеса, в возможность невозможного, в неизбежное исполнение мечты! Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется! Именно этому я пытаюсь научить моих учеников! – сказала Сашка, достала с полки бутылку производства Московского коньячного завода и с грохотом водрузила ее на стол.
А Юля так и сидела с мечтательным видом, голоса подруг, казалось, звучали где-то далеко-далеко, не нарушая тишины сознания, которая вдруг окутала ее.
Глава вторая. Родительский дом
Едва Юля переступила порог родного дома, как снова почувствовала этот запах – запах детства, неповторимый, он был только здесь. Ведь характерный запах есть у любого места. Когда она была маленькой, ей нравился тот странный, промышленно-пластиковый, что царил в спортивном магазине, в крупных универмагах – так пахнут новые вещи. И запах химических порошков, который встречал ее, когда она, держа маму за руку, входила в аптеку. Запястье Юли в те годы было перехвачено резинкой, на которой болталась связанная бабушкой варежка. Она отчетливо помнит это ощущение, когда болтающаяся варежка ударяла по руке… Сама она так и не научилась вязать. А вот бабушка все время перебирала спицами темными зимними вечерами, но она никогда не вязала просто, как это делают прочие женщины: нет, в шарфы и в варежки она вплетала не только нити, но и слова, нашептывала, нанизывала заклинания, оберегавшие внучек от хворей и опасностей, от нечистой силы и злых людей. Что уж говорить про обереги, которые она плела, их можно было вешать на пояс, носить с собой, крепить на стены в комнате, они имели вид смешных игрушек из шерсти, но на самом деле в них скрывалась великая тайна, недоступная неведающим. В ее сумке до сих пор лежал один из таких.
Запах порошков и смесей в аптеке Юле нравился и поныне, как и вид стеклянных пузырьков, в которые были налиты странные, неизвестные жидкости. Ну и, конечно, какой ребенок не любит запах кондитерской, который победно несется над морозной улицей, едва из печи достают пироги и коржи!
Еще она хорошо помнила, как они с бабушкой ездили к ее брату, тот жил в Костроме, в маленькой квартирке, работал учителем литературы в школе. У него дома всегда пахло старыми книгами. Едва Юля вспоминала этот запах, как перед глазами тут же возникала картина: освещенная желтым светом настольной лампы комната с низким столиком и креслами с двух сторон. И дядя, склонившийся над очередной книгой или газетой, в больших очках, напряженно вчитывающийся в чернеющие строчки, не говорившие ей пока ни о чем. Хотя читать Юля научилась довольно рано: задолго до того, как пошла в школу, она уже сидела с раскрытой книжкой сказок и водила маленьким пальчиком по строчкам. И всегда в ее детской головке возникали вопросы, которые неизменно ставили взрослых в тупик:
– Кто красивее: Василиса Прекрасная или Василиса Премудрая?
– Кто смелее: Иван-дурак или Иван-Царевич?
И тому подобные нелепости. Мама качала головой, едва услышав их, она всегда была занята на работе, да и дома почти непрестанно проверяла школьные тетради. Юля проводила время с бабушкой, слушая волшебные истории, а еще чаще с Надькой. Сестра была старше на шесть лет, но тогда казалась взрослой, умной, самостоятельной. Такой она кажется до сих пор. Как жаль, что она не сможет приехать на праздники!
В их же доме пахло деревом, теплом, уютом, печным дымом и возможно, старостью. Ведь бабушке Зине уже восемьдесят пять, и хотя она по-прежнему неплохо справляется с хозяйством, дом, где живет старый человек, сразу можно узнать по запаху нафталина и древних вещей, что годами висят в шкафах, потому что ни у кого не поднимается рука их выкинуть.
Юля любила этот запах и считала его родным. Хотя теперь уже Москва стала ее домом, – она никогда не вернется в деревню, она привыкла к другой жизни, к бешеному ритму, к огням большого города.
Снимая пальто, Юля почему-то подумала, что их московская квартира не пахла ничем.
Девушка повесила пальто, толкнула дверь, ведущую из сеней в дом, окликнула мать, и тут же почувствовала, как чьи-то руки крепко обхватили ее, и услышала такой родной мягкий голос сестры (не за голос ли все безоговорочно влюблялись в нее?):
– Не ожидала? – рассмеялась Надька, – Сюрприз! А я приехала!
Юля радостно вскрикнула, поцеловала ее в обе щеки, прижала к себе, а потом вдруг взволнованно спросила:
– Но как?! Ты ушла от мужа?
– Почему ушла? – Надежда всегда искренне удивлялась, услышав подобное, хотя планировала уход от мужа по три раза на дню, – Нет, конечно! Скажешь тоже! Валера за дровами пошел. Но ты проходи, проходи, бабушка и мама заждались, что и говорить, ты не часто балуешь их своими визитами!
Войдя в комнату, Юля попала в объятия матери, как всегда немного сдержанные, холодные, Светлана словно боялась показать чувства к дочери, а потом обняла сидевшую у накрытого стола бабку. Та в честь праздника была в нарядном синем платке из Павловского Посада, который Юля подарила ей в прошлом году по случаю дня рождения.
– Я уж не буду вставать, тяжело стало, Юленька, – пояснила бабушка Зина, – Но ты молодец, что приехала к нам! Хорошие люди всегда к столу!
– Вот, я гостинцев привезла, – Юля принялась выкладывать из сумки столичные подарки: бутылку шампанского, торт «Полет», два килограмма шоколадных развесных конфет, яблоки, мандарины и даже ананас. Вряд ли мама и бабушка когда-нибудь пробовали ананасы, если только консервированные.
– Ешь ананасы, рябчиков жуй! День твой последний приходит буржуй! – продекламировала Надька, бойко нарезав ананас колечками, обдирая с него колючую, похожую на драконью чешую шкурку, и в это время на пороге появился Валерий Вебер. Уже немолодой этнический немец, Валера вырос в Поволжье, куда Надя поехала по распределению после института: в те годы правила были уже не так строги, но Надя сама хотела увидеть Саратов, Самару и Волгоград, а потому с радостью согласилась. Они бродили по каким-то раскопкам, изучали историю края, писали отчеты, пели песни у костра на берегу Волги. Там она и встретила Валеру, который, по его собственному признанию, сразу же «запал на ее бесконечно длинные ноги». А он зацепил Надьку, потому что был каким-то нелепым и смешным, веселым, постоянно шутил, добродушно реагировал на любые трудности и смотрел влюбленными глазами. Юля думала, что в эру появления рекламы на телевидении Надя могла бы сделать карьеру модели, сестра была худой, высокой и стройной. Но, вместо этого, они с мужем почему-то решили отправиться в Германию по программе репатриации.
Почему-то… нет, наверное, это неправильно. Ясно, почему! В годы перестройки, когда на смену кумирам прошлых десятилетий пришли жвачка и вареные джинсы, считалось, что выйти замуж за иностранца и покинуть развалины Советского Союза – лучшая судьба для любой девушки. А Надя всегда хотела для себя самой лучшей судьбы. Как там пелось: «Америкэн бой, уеду с тобой! Москва прощай!» Юля же тогда только оканчивала школу, и потому не попала под гипноз общего безумия, мечта стать женой заморского принца миновала ее.
А вот сестра уехала в Германию, в Мюнхен. Сначала было тяжело, но Надя никогда не любила сидеть сложа руки. Она довольно быстро, быстрее своего мужа, выучила немецкий, выяснила, как можно получить компенсацию, положенную репатриировавшимся семьям, а после устроилась продавцом в магазин косметики. Правда работала она недолго, потому что довольно скоро у них с Валерой родился сын, а потом еще и дочь. Сейчас они отправили детей в зимний лагерь: в Германии главным праздником всегда было Рождество, когда семьям положено держаться вместе, а к встрече Нового года серьезно относились только русские эмигранты.
– Я хотела побыть с вами, и чтобы дети не мешали нам общаться, – пояснила Надька. Юля давно уже подозревала, что сестру вряд ли можно назвать идеальной матерью, поэтому не удивилась отсутствию племянников.
– Я купила Еве куклу, а Мише машинку, – сказала она, – Там, в сумке. Жаль, что они не приехали!
– Вот поедешь на свой аукцион в Базель, заедешь к нам, тогда и увидишь племянников! – ответила Надька. – Ну, давайте, за стол! Через пару часов новое тысячелетие! Надо же, трудно поверить!
– Говорят, тем, кто живет на рубеже веков, тяжелее всех, – заметила Юля.
– Да, особенно тебе здорово досталось! – засмеялся Валера и снова сгреб ее в охапку, как и при встрече, – он всегда относился к Юле с симпатией. Да и она любила этого немолодого, высокого мужчину, с широкими плечами и таким же широким носом, уже покрасневшим, то ли от мороза, то ли от стакана водки, который Валера опрокинул, прежде чем отправился колоть дрова.
– А еще говорят – как встретишь тысячелетие, так и проведешь, – продолжила Юля, со смехом освобождаясь.
– Что ж, значит, проведем с семьей, – наставительно улыбнулась сестра. – Семья – это смысл жизни, Юлька, ты пока молодая, возможно, у тебя свое мнение. Но со временем поймешь! Вот будет у тебя свой муж, свои дети, тогда все вокруг покажется тебе неважным. Даже меня затянуло.
Надька вздохнула, подняла бокал с вином и сделала глоток.
– Хорошее, – кивнула она. – Это французское. Мы привезли.
Надя очень любила все то, что привозила сама.
Дальше последовал традиционный салат «Оливье», холодец, бабушкины капустные пирожки, моченые яблоки и салат из свеклы, потом жульен, приготовленный Надькой, и наконец, запеченный в духовке гусь. Тоже очевидно, кулинарный шедевр сестры, мама была редкой гостьей на кухне, наверняка, она и сегодня проверяла тетради или сидела в учительской, где они праздновали своим небольшим женским коллективом. Девятнадцать одиноких женщин. Хотя нет, кажется, у физички был муж. Но это и не странно, в их деревне осталось совсем мало мужчин… да и кто пойдет работать в сельскую школу! Надо быть полным идиотом. Все уезжают в город за хорошей жизнью. Юля вздохнула: а когда-то профессия сельского учителя, как и сельского врача была престижной! А теперь – просто кошмарный сон!
По телевизору шел все тот же «Голубой огонек», состав приглашенных оставался неизменным, как и падающие откуда-то с неба спиральки серпантина. Менялись лишь костюмы и прически телевизионных звезд.
К моменту обращения президента, Юля уже выпила несколько бокалов и теперь видела окружающий мир неярким, полусонным и колдовским, словно сквозь таинственную кружевную занавесь, отделявшую ее от нового тысячелетия. Зажглись бенгальские огни. Ударили «Куранты». Валера громко откупорил шампанское, выстрелив пробкой в потолок, и разлил по бокалам.
– С Новым годом! С Новым веком! – проорал он.
Раздался звон хрусталя.
– Ура Миллениум! – крикнула Надька.
А потом они все вместе отправились кататься с горки. Нет, разумеется, бабушка Зина и Светлана остались дома, досматривать «Огонек».
– Надь, а ты в Германии с гор катаешься? – поинтересовалась Юля, когда они, стараясь не поскользнуться, держась за руки, шли по морозной улице родной деревни. Хлопали петарды, кое-где раздавалось пьяное пение односельчан.
Надька поправила меховую шапку с длинными ушами и уверенно кивнула. Она взбежала по узенькой дорожке, утопая в снегу, чтобы подняться к оврагу, туда, где в конце деревни начиналась ледяная дорожка.
Юля взволнованно улыбнулась, закрыла глаза и представила эту картину.
Уходящие в небеса вершины Баварских Альп, с замками, прилепившимися на скалах, покрыты снегом. В небольших уютных деревушках приветливо светятся окна, на площадях деревень сияют огнями рождественские елки. А на склонах гор – тысячи лыжников в разноцветных костюмах: розовых, белых, синих, неоновых. Они закрывают глаза защитными очками, надевают шлемы, сжимают палки и несутся вниз! И одна из них – Надя, в ярком костюме цвета фуксии… А недавно в Европе появилась новая мода: теперь они катаются не на лыжах, а на одной доске, вроде скейта, просто несутся по горному склону, как серфингисты по гребню волны! Юля представила стройную фигурку сестры, стоящую на высекающей снежные искры доске, скользящей по склону, а потом – в купальнике, на гребне океанской волны, несущуюся навстречу ветру! Как это красиво! В отличие от нее Надька всегда была спортивной, авантюрной, любила путешествия, экстрим и победы. Нет, победы они, пожалуй, любили вместе. И все-таки, Надька была другой. Она стала европейской женщиной. Немецкой фрау, раскованной, спокойной, в то время как она, Юля, так и осталась девушкой, приехавшей из деревни в Москву.
Юля догнала сестру уже на самой вершине.
– А на чем ты катаешься в Германии с гор?
Надька обернулась.
– Как на чем? – удивилась она, – На жопе!
После чего села, муж обхватил ее за плечи, и они понеслись вниз с хохотом и визгами, а потом оба рухнули в сугроб, где и остались валяться, оглушительно смеясь и стряхивая снег.