– И там плавала эта туфля? – уточнил констебль Оттер. – В воде?
Викарий кивнул.
– И кто ее выловил? – продолжил констебль.
– Я, – застенчиво ответил викарий, и я заметила, что его брюки закатаны, демонстрируя бледные ноги и белые носки. – Хоб показал мне. И я пошел туда. Он еще ребенок. Я не хотел, чтобы он упал.
– Ясно, – ответил констебль Оттер, взвешивая мокрую туфлю в руке. – Значит, вы выловили ее голыми руками?
Викарий робко кивнул. Констебль с видом фокусника извлек из кармана записную книжку и карандаш и сделал запись. Ничего не упускает.
– Что ж, – констебль повернулся к хмурому Хобу Найтингейлу. – Чем ты тут занимаешься? Не юли, иначе я все расскажу твоему отцу. Он знает, как с тобой обойтись.
Я собралась было броситься на защиту мальчика. Я прекрасно знаю, каково это – когда тебе открыто угрожают.
Но не стоило беспокоиться.
– Да ради бога, – отрезал Хоб, глядя констеблю Оттеру прямо в глаза. – Я не делал ничего плохого. С каких пор пускать воздушного змея – это преступление?
Констебль явно опешил, я тоже. Он снял шлем и почесал затылок карандашом. Я лениво подумала: «Интересно, он там измажется?»
– С каких это пор? – настойчиво вопросил Хоб, повысив голос слегка, давая понять, что он на грани взрыва.
– Успокойся, парень, – сказал констебль. – Не стоит завязывать свои подгузники узлом.
Он взглянул на викария в ожидании улыбки в ответ на остроту, но его шутка умерла, не родившись. Викарий смотрел на него с таким лицом, будто услышал уравнение Эйнштейна.
– Что ж, – продолжил Оттер, – тогда беги домой. Если мне что-то потребуется, я знаю, где тебя найти.
Внезапно меня осенило. Как будто солнце вышло из-за темной тучи и осветило тропинку в лесу.
– Я отведу его домой, – вызвалась я. – Помогу нести сломанного змея.
Я чуть было не сделала акцент на слове «сломанного», но сдержалась. Я кое-что заметила под мятой бумагой, и это что-то явно не было частью игрушки.
– Ты даже не знаешь, где я живу, – возразил Хоб.
– Не беспокойся, малыш, – сказала я, ненавидя себя за эти слова. – Ты покажешь дорогу. Я мастер по починке воздушных змеев.
Я наклонилась и подхватила влажный сверток из пробкового дерева, бумаги и ужасно перепутавшихся ниток, стараясь сделать так, чтобы загадочный предмет под ним никто не заметил. Осторожно обернула длинный бумажный хвост вокруг своей руки.
– Веди, Хоб, – драматическим голосом провозгласила я.
Откинув голову и расправив плечи с видом героя военного фильма, уводящего свою армию из плена, Хоб промаршировал по церковному кладбищу, и я, удерживая неудобный сверток, пошла за ним.
Никто не заподозрил, что я уношу улики с места преступления.
Хоб ни разу не оглянулся на меня. С тем же успехом я могла быть служанкой, несущей шлейф его мантии.
Мы прошли мимо церкви по центральной улице, потом свернули в узкий проход между лавкой зеленщика и бюро ритуальных услуг. Справа находилась кирпичная стена, а слева – высокий деревянный забор.
– Здесь, – Хоб заговорил впервые с тех пор, как мы покинули церковный двор.
Я остановилась, уставившись на потрепанную деревянную вывеску над открытой калиткой.
«Ф. Т. Найтингейл. Похороны и др.»
– Постой… – заговорила я, но Хоб поднес палец к губам, заставляя меня умолкнуть.
– Тихо, – прошептал он, – я не хочу, чтобы па нас услышал.
– Па? – переспросила я.
– Мой отец, – пояснил он, указав на вывеску. – Гробовщик.
Я чуть не упала. Не часто судьба дает такой шанс. Я чувствовала, как будто одновременно вытащила четыре туза и джокер.
– Гробовщик, – пробормотала я, – подумать только!
– Не бойся, – тихо сказал Хоб, выразительно артикулируя губами.
– Уверен? – ответила я в той же манере.
Он не ответил, но поманил меня согнутым пальцем за забор.
Внутри был широкий мощеный двор, и я как будто оказалась в другом столетии. Все это место – от газовой лампы над задней дверью дома до коновязи – было отправной точкой для процессии на кладбище.
Я представила терпеливых черных лошадей, запряженных в торжественный черный лакированный катафалк, через стеклянные окна которого те, кому еще посчастливилось пожить, могут поглазеть на труп.
Кокарды, крашенные в черный страусиные перья, шевелятся на ветру, словно перья мертвой птицы (чем они, собственно, и являются). Все, чтобы вызвать трепет у зрителей и напомнить им, что они тоже смертны; носильщики в черных цилиндрах молча идут рядом с гробом и посматривают на окружающих, словно говоря: «Ты! Да, ты – ты можешь оказаться следующим!»
О, эти старые добрые времена, когда смерть была повседневным спутником, а не слабоумным родственником, которого прячут подальше, не желая с ним общаться.
Сегодня у двери, где когда-то переступали с ноги на ногу лошади, стоял видавший виды автомобиль. «Остин», судя по всему, в прошлой жизни служивший такси в Лондоне.
Я осмотрелась и поняла, что это задний двор – территория, не предназначенная для посторонних глаз. Вдоль забора выстроились деревянные гробы, в углах составлены коробки с пустыми бутылками.
Я подалась вперед, изучая этикетки.
Ага! Как я и подозревала: формальдегид, хлорид ртути, мышьяковистая кислота и щепотка старого доброго хлорида натрия (поваренной соли) плюс пара капель тимола, коричного и гвоздичного масел, чтобы замаскировать запах.
С дрожью восхищения я вспомнила, что мышьяковистая кислота в форме триоксида мышьяка – это один из самых смертоносных ядов, часто используемый для того, чтобы травить крыс.
– Шевелись! – прошипел Хоб.
Он стоял в дверях и неистово размахивал руками. Я поторопилась к нему.
И присвистнула. Мы находились в большой мастерской, в дальнем конце которой было что-то вроде галереи или чердака. Повсюду стояли гробы и их части на разной стадии готовности: лежащие на деревянных козлах, прислоненные к стенам, составленные в углах. На всех поверхностях лежали рубанки, молотки, пилы и резцы, воздух сладко пах древесной пылью и опилками.
Для девочки с моими интересами это рай.
Все равно что присутствовать при акте творения!
Хоб был уже на середине лестницы, ведущей на галерею.
– Давай сюда, – сказал он. – Скорее! Пошевеливайся!
Я начала неловко взбираться наверх, перекладина за перекладиной, прижимая помятого змея к груди. Должно быть, по виду я напоминала подмастерье обойщика.
Хоб протянул руку, чтобы помочь мне подняться.
Без слов он забрал у меня бумажного змея и швырнул в угол, потом достал черный прямоугольный предмет и поставил его на отполированный до блеска гроб.
Я постучала по поверхности ногтями. Шеллак, растворенный в метиловом спирте, гроб высочайшего качества. Явно не из тех дешевых коробок, которые покрывают льняным маслом и сажей с несколькими каплями скипидара.
Это вместилище предназначалось для кого-то важного.
По собственному опыту я кое-что знаю о лаках и их разновидностях. Как-то раз срочный ремонт стола работы XVII века в столовой, полированную поверхность которого я повредила роликами, надо было завершить до того, как отец вернется в Букшоу из Лондона.
При этой мысли у меня сжалось сердце.
– Надеюсь, камера не пострадала, – сказал Хоб, – иначе Пиппин убьет меня, когда вернется домой.
«Пиппин? Что за Пиппин?» – подумала я и вопросительно подняла брови.
– Мой брат, – объяснил Хоб. – Он летчик. Маршрутная съемка. Он фотографирует северную Канаду для геологической экспертизы. Летает на «спитфайре». Это его камера. Я позаимствовал ее для эксперимента.
Я видела гордость в глазах Хоба.
Отраженная в полированной поверхности гроба, камера имела неземной вид: странный научный аппарат с другой планеты, возможно, предназначенный для того, чтобы следить вездесущим оком за нашим отсталым миром.
И в то же время это был совершенно обычный «кодак» модели «Брауни шесть-двадцать». Они встречаются на каждом шагу. Каждый турист в любой английской деревеньке ходит с таким фотоаппаратом на шее, неистово фотографируя все подряд: старинные дома, амбары для десятины и каждую попавшуюся на пути утку.
Но эта камера отличалась от других. В спуске затвора была просверлена крошечная дырочка, к которой крепилась рыболовная леска, проходившая через медные кольца на боку камеры.
– Ты поняла, что это? – спросил Хоб, переступая с ноги на ногу от волнения.
– Кабель, – ответила я, – разновидность дистанционного управления.
– Воздушная фотография! – воскликнул он, не в состоянии и дальше сдерживаться. – Я сам это сделал! Тебе нравится?
– Поразительно, – сказала я, чувствуя себя намного старше, чем на самом деле. – Потрясающе!
Хоб купался в лучах моего одобрения, и в тот момент я поняла, что у него мало друзей.
– У меня есть идея, – сказала я. – Давай отнесем пленку химику в проявочную. Я отдам ее от своего имени, а ты вернешь камеру брата на место. Он никогда не узнает, что ты ее брал.
– Ты гений! – воскликнул Хоб, и я вынуждена была согласиться.
Через несколько секунд катушка оказалась в моем кармане рядом с платком и тем, что выкашлял труп Орландо.
Я мысленно похлопала себя по спине. В этот момент дверь в дальнем конце чердака тихо распахнулась и явился человек, с ног до головы одетый в черное. Видимо, он смазал сапоги маслом. Даже мой чуткий слух не уловил его приближения.
Он удивился нам почти так же, как мы ему.
– Хоб! – сказал он. – Что ты здесь делаешь? Я думал, ты играешь во дворе. Кого ты привел к нам домой?
Я избавила Хоба от необходимости объясняться. Сделав аккуратный шаг вперед в лучших традициях леди, я протянула ладонь и обменялась с незнакомцем рукопожатием.
«Удивительно сильные руки для гробовщика», – отметила я. Хотя, если подумать, ему приходится ворочать мертвые тела, словно мешки с картошкой.
Он был одет в чистый, но поношенный костюм с потрепанными манжетами. «Постоянно трутся о гроб, – подумала я. – Честный рабочий».
– Я Флавия де Люс, сэр, – представилась я. – Хоб немного повредил своего воздушного змея, и я помогла ему отнести его домой.
– Очень приятно, мисс де Люс, – ответил он. – Весьма обязан.
Он достал из кармана жилета старомодные часы, бросил на них короткий взгляд и добавил:
– Прошу извинить меня. Срочные дела, и…
Не успел он договорить, как я поняла, о чем он.
Орландо! Наверняка это Орландо!
Что еще может быть настолько срочным – сонным летним днем в маленьком городке? Сколько смертей могло тут случиться в течение одного часа?
Я считаю себя экспертом в этой теме. Например, я знаю, что большинство смертей в тихих провинциальных городах случается от старости. Как правило, старики, когда приходит их время, тихо умирают в постелях, и их обнаруживают перед завтраком.
Днем смерти происходят, как правило, по причине сердечных приступов у тружеников-фермеров или из-за дорожных происшествий по вине молодых водителей, любящих алкоголь и скорость.
Есть и другие причины, но это основные.
– Разумеется, сэр, – ответила я, еще раз пожимая его руку. – Очень польщена.
Польщена! Ты гений, Флавия! Даже лексикограф Питер Марк Роже, составитель «Тезауруса английских слов и фраз», не смог бы подобрать более подходящее слово. Даже за сто лет. Никогда!
Мистер Найтингейл поправил запонки, и я поняла, что меня одобряют.
На всякий случай я добавила:
– Я знаю, вы очень заняты, но я просто хотела сделать комплимент качеству лака.
Я бережно провела пальцами по блестящей крышке гроба.
– По бутылочкам во дворе я определила, что вы пользуетесь шеллаком и денатуратом. Мне нравится блеск, который они придают.
Я снова погладила сверкающее дерево.
Мистер Найтингейл поправил галстук.
– Как-нибудь, когда у вас будет минутка, сэр, вы должны поделиться своими взглядами на использование гвоздей с широкой шляпкой в качестве декора. Я знаю, есть много разногласий, особенно в отколовшихся приходах, но…
Я умолкла, позволив словам повиснуть в воздухе.
Гробовщики любили использовать медные гвозди с широкой квадратной шляпкой – это недорого и эффектно. Я с интересом прочитала об этом в книге «Гробы и их изготовление», зачитанный экземпляр которой хранился на верхней полке в бесплатной библиотеке Бишоп-Лейси.
Я сделала вид, что смущена, с трудом заставив себя мило покраснеть, – а это непростая задача. Надо задержать дыхание и выдохнуть воздух из легких в голову, и сделать это незаметно.
– Я польщен, мисс де Люс, – сказал гробовщик. – Возможно, в другой раз.
Я изящно склонила голову и одарила его робкой улыбкой. Хорошо, что у меня нет при себе веера!
Он щелкнул каблуками или мне показалось?
Так или иначе, он быстро ушел, чего и следовало ожидать от человека его сословия.
– Какой у тебя приятный отец, Хоб, – заметила я.
Он ухмыльнулся от уха до уха.
– А теперь, – продолжила я, переставая изображать из себя герцогиню, – пойдем и посмотрим, что на этой пленке.
Глава 5
К счастью, аптека находилась прямо напротив церкви, так что мы почти не рисковали наткнуться на кого-то, кто меня знает. Еще не хватало, чтобы меня остановила и начала допрашивать полиция, хотя даже это лучше, чем встреча с Даффи или Фели.
Фели! Я совсем о ней забыла! Я вышла из церкви вместе с констеблем Оттером и оставила ее извлекать водопад звуков из церковного органа. Насколько я ее знаю, может, она там так и сидит. «Искусство фуги» старины Иоганна продолжается час с четвертью, а уж если моя сестра расстроена и недавно поела, прерываться она не станет.
«Чары музыки могут смягчить душу зверя», – говорит Уильям Конгрев в пьесе «Невеста в трауре».
«Музыка и куриные сэндвичи – вот что ему нужно было сказать», – однажды заметила Даффи, когда за обедом Фели вылетела из-за стола и нашла утешение в одной из самых прекрасных и душещипательных сонат Бетховена.
– Ты сказала, что сама заплатишь? – уточнил Хоб, нарушив ход моих мыслей.
– Да, – подтвердила я. – Но давай-ка поспешим, пока я не передумала.
Если мы быстро проявим пленку, я, может быть, успею вернуться в церковь, пока Фели не заметила мое отсутствие.
– К чему спешка? – спросил Хоб, пронзая меня внимательным взглядом.
– Ни к чему, – ответила я, прикусив язык. – Просто я схожу с ума по воздушной съемке. Я не видела хорошей аэрофотографии уже сто лет. Раньше их в большом количестве печатали в «Иллюстрированных лондонских новостях», но это было еще до войны. Теперь они никого не интересуют. Кроме тебя и, разумеется, меня.
Я широко улыбнулась ему, и он расплылся в ответной улыбке.
Аптека располагалась на центральной улице дверь в дверь с мясной лавкой. «Уонлесс и сыновья, аптекари», – гласили отслаивающиеся черные с золотым буквы над дверью и на маленьком окне, в котором виднелись две мензурки с застоявшейся водой.
Колокольчик звякнул, когда мы вошли в темную и тесную пещеру Аладдина, хранящую бутылочки, фляжки, жестянки, пакетики и коробочки. Здесь негде было повернуться и пахло серой; лавандой и мятой; солями для ванн и нюхательными солями; лакрицей, алоэ и рвотным орехом; касторкой и гвоздичным маслом (от зубной боли).
Я внезапно осознала, что здесь пахнет комнатой, в которой недавно умер тяжелобольной пациент.
Не хочу об этом думать.
За прилавком стоял высокий худой аптекарь в белом халате. Он даже не моргнул глазом, когда я протянула ему пленку.
– Отпечатать? – уточнил он, держа карандаш наготове.
– По одному экземпляру, – сказала я.
– Имя?
– Флавия де Люс, – нет смысла лгать.
– Вы живете по соседству, мисс де Люс? – поинтересовался он.
– Мы остановились в «Дубе и фазане», – ответила я, – но завтра уезжаем. Вы успеете к этому времени?
Это был чистый вымысел. Я понятия не имела, когда мы собираемся уезжать, но хотела получить снимки как можно скорее.
Аптекарь нахмурился.
– Не могу обещать. Мы проявляем фотографии каждый день, кроме воскресенья. Но сейчас самое оживленное время года…