Гораздо категоричнее высказывается Пётр Радечко: «Есенин лишь на некоторое время поддался стадному чувству коллектива. После революции многие литераторы объединялись в группы, чтобы заиметь свой печатный орган для публикации творчества её участников. Таким образом чекисты, через своего соглядатая Мариенгофа, вовлекли подающего большие надежды Сергея Есенина в так называемый “имажинизм”. Там Есенин пробыл около двух лет, а затем больше года находился в поездке в Европу и Америку. Когда вернулся и разобрался в действиях былых коллег, часть которых находилась на службе в ГПУ (Яков Блюмкин, Матвей Ройзман и Вольф Эрлих), вместе со своим другом, Иваном Грузиновым, обратился с письмом в газету «Правда», с просьбой сообщить читателям о роспуске имажинизма. Быть руководителем такой шайки-лейки ему расхотелось».
Впрочем, Максим Скороходов предполагает, что всякого рода политические, социальные, личные причины не стали определяющими в решении Есенина расстаться с имажинизмом. Тут, мол, скорее чисто творческие, мировоззренческие моменты: «Есенин, как любят говорить многие исследователи, в конце своей недолгой жизни прямиком “идёт к Пушкину”. В 1925 году он даже пишет стихотворение “Пушкину”, потому что понимает, что теперь его тянет не в какие-то узкие литературные школы, зачастую представленные не самыми талантливыми авторами. Период увлечения разного рода школами и течениями у Есенина прошёл – он идёт к Пушкину. Есенин перерос имажинизм не из-за личных разногласий. Это связано исключительно с творчеством – он шире стал понимать поэзию. Любая поэтическая школа стала для него слишком узкой».
Остаётся открытым вопрос: насколько приверженность какой-либо школе или течению тормозит, или наоборот, помогает творчеству каждого конкретного автора? А всему литературному процессу в целом? Думаю, однозначного ответа тут нет. Каждый случай – индивидуален. Хотя всегда можно найти и положительные, и отрицательные аспекты подобного «группирования».
Андрей Фефелов: «Поэтическая, культурная среда – это особая история. С одной стороны, неизменно присутствует тенденция “кучковаться” – в какие-то группы, партии, шайки, стаи. А с другой стороны, – каждый из них становится настолько “велик”, даже величествен в собственных глазах, что у него возникает мучительное раздвоение».
В этот раз эксперимент под названием «школа имажинизма» закончился неудачей. Факт остаётся фактом: имажинизм с уходом Есенина осиротел, а вскоре и вовсе испустил дух.
Дмитрий Дарин: «Лев Троцкий заметил, что имажинизм умер не начавшись, что от него останется лишь один Есенин. Написал, что Есенин – величайший лирик эпохи. Среди бушующих самолюбий, разбитой посуды, среди этой мелочи, всей житейской суеты – Есенин как талантливейший поэт стал уже в то время известен по всему миру, даже в Японии».
Действительно, из всех, кто входил в группу имажинистов, – Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев, Иван Грузинов, Матвей Ройзман, Николай Эрдман, Лев Моносзон и другие – в истории литературы мало кто «прописался навечно». Большинство этих фамилий и упоминаются-то лишь в контексте с есенинской биографией. Разве что Мариенгоф отличился спустя годы как драматург и теоретик искусства! Да ещё Эрдман стал впоследствии известным драматургом и киносценаристом (но как поэт – из имажинистов, кроме Есенина, что-то никто больше и не запомнился читателям).
Хотя, конечно, в тот момент «кучкование» вокруг Есенина давало вполне ожидаемые плоды – в смысле читательского интереса и общественного признания. (Да и после – чуть ли не все, дружно и с боевым задором, отметились в мемуаристике, посвящённой… кому бы вы думали? Правильно – Сергею Есенину). И по сей день имажинизм притягивает молодых поэтов своим литературным величием – прежде всего, конечно, наличием в нём есенинского гения.
Андрей Добрынин: «Когда основывали Орден куртуазных маньеристов, то за образец никого не брали. Но, безусловно, Орден имажинистов, “мотором” которого стал Есенин, всегда присутствовал в сознании как некий эталон. И это можно даже проследить по акциям, проводимым куртуазными маньеристами. Очень многое перекликается, в том числе и определённые ноты в проведении концертных поэтических выступлений. И данной переклички я и не стыжусь, потому что в литературе, слава богу, существуют уже сложившиеся, устоявшиеся практики и методики, по которым литераторы взаимодействуют с публикой. Есенин в своё время удачно нащупал эти методики, а мы старались их развивать. А придут люди помоложе да побойчее – может, разовьют их так, что и небу станет жарко! Я буду рад, если это произойдёт!»
…При разговоре об имажинистах сам собой напрашивается резонный вопрос: а зачем самому Есенину вдруг стал нужен… этот имажинизм (чуть не оговорился: хотел сначала написать: «это странное творческое объединение»)? Думаю, много предположений можно привести, но обязательными станут: дружеский круг общения, чувство локтя, коллектив единомышленников. Хорошо об этом высказался Сергей Сибирцев: «Первая энергия, на которой жил и работал Есенин, – это женщины: поклонницы, любовницы. Вторая энергия, дающая силы и мотивацию, – это выпивка, и третья – друзья, живое общение с ними. Он любил быть вместе с друзьями, при этом очень зависел от своего “центрального местоположения” в компании друзей. А последние – ему послушно поддакивали, картинно восхищались… чтобы часть славы Есенина досталась и им. Ведь, по сути, все эти “имажинисты” остались в истории только благодаря Есенину. Он примкнул к этому странному сборищу литераторов, имена которых помнят сегодня только лишь узкие специалисты, профессиональные литературоведы. Хотя, возможно, многие из его коллег в то время на что-то и надеялись… Ведь вообще, когда говоришь о прозаиках и поэтах, – всегда непонятно, будут ли они известны после жизни, останутся ли в истории литературы. Такие авторы, как Пётр Боборыкин, Николай Златовратский, на рубеже XX века были просто чудовищно популярными. А Нестор Кукольник блистал на литературном Олимпе во времена Пушкина. Сейчас о них знает лишь узкий круг литературоведов – да и то не все».
Наверное, единственный из имажинистов, кто при упоминании Есенина сразу же всплывает в ассоциативном ряде, – это Анатолий Мариенгоф. В его адрес чаще можно слышать проклятия – в основном за книгу воспоминаний «Роман без вранья», в котором он представил своего друга, Сергея Есенина, довольно-таки в неприглядном свете.
Впереди нас ждёт целая глава, где будут обильно представлены недруги Есенина. И Мариенгофу – так уж получилось! – там будет отведена одна из центральных ролей. А здесь – есть смысл привести слова Елены Самоделовой: «В творческом аспекте Мариенгоф и Есенин, считаю, находились на равных. С одной стороны, если бы не дружба Есенина и Мариенгофа, то не создалось бы и самого имажинизма. Более того, мало кто вспомнил бы и о Мариенгофе. Один человек литературную школу не создаст, а тут – общая задумка четырёх людей: создать данную школу, реализовать эту идею. Но без имажинизма и Есенин остался бы в памяти людей лишь певцом крестьянской Руси, деревянной избы, малой крестьянской Родины».
Хотя до сих пор ломаются копья: действительно ли имажинизм настолько уж важен в творческой судьбе Есенина? Или поэт подпал под довольно спорное (порой можно услышать утверждение, что чуть ли не под «тлетворное») влияние менее талантливых собратьев по перу, что беззастенчиво манипулировали им, вовлекая в свои окололитературные игрища?
Сергей Казначеев: «Вспоминается отзыв Ходасевича о Есенине, которого он, по понятным причинам, близким себе не считал: “Есенина затащили в имажинизм, как затаскивали в кабак. Своим талантом он скрашивал выступления бездарных имажинистов, они питались за счёт его имени, как кабацкая голь за счёт загулявшего богача”. Определённая доля правды в этом высказывании есть, но куда больше несправедливости. Всё-таки с пренебрежением оцениваемые Ходасевичем люди (крестьянские поэты, имажинисты) были в разной степени талантливы. А главное – бестактно изображать выдающегося русского поэта некоей куклой, марионеткой, которую можно куда-либо тащить и затаскивать. Даже несведущему человеку вполне понятно, что манипулировать таким импульсивным и самодостаточным человеком, как Есенин, – невозможно».
На этом можно, думаю, уже и подвести черту в обсуждении есенинского имажинизма. Тем более многие собеседники соглашаются с тем, что это направление было не более чем самоназванием. И если изъять из него фигуру Есенина, то едва ли оно сейчас кому-то вдруг стало бы интересно. Разве что как заголовок для будущей диссертации, который тогда бы точно не утвердили «ввиду малозначительности темы». А «с Есениным» – одних только докторов филологии, успешно защитившихся на имажинизме, не хватит пальцев рук, чтобы посчитать…
Важно и то, что само определение “имажинизма” весьма расплывчато выражено. Константин Кедров, например, считает, что Есенина уместнее отнести к направлению «футуризм», а имажинизм как таковой – чисто искусственное, мертворождённое образование: «Есенин играл словами. Известно, например, как он разрезал бумажки с написанными словами и подбрасывал их вверх. Что выпадало – пытался вставить в некий текст. Фактически, это всё было футуризмом скорее, а не имажинизмом. Есенину и его ближайшему окружению хотелось как-то выделиться. Ну, как Гумилёву перед Блоком, скажем. Тем хотелось выделиться перед символистами, и появилось самоназвание “акмеизм”. Футуризм – это же не выдуманное движение, а проникновение в глубины языка, понимание, что звук может порой значить гораздо больше, чем формальный смысл. “Ключи Марии” Есенина – вполне футуристическая вещь. Есенин очень даже основательно работал над стихом. Но дело в том, что конструирование – не означает бездушие. Есенин вполне современный поэт. Даже есенинский “Сорокоуст” мог бы вполне написать Маяковский, потому что это, конечно же, – футуристическая поэзия».
…Кстати, трудно, подытоживая, не привести цитату из Википедии про литературное течение имажинистов, приверженцы которого «…заявляли, что цель творчества состоит в создании образа. Основное выразительное средство имажинистов – метафора, часто метафорические цепи, сопоставляющие различные элементы двух образов – прямого и переносного. Для творческой практики имажинистов характерен эпатаж, анархические мотивы».
Последнее предложение крайне важно для понимания нового амплуа Есенина – и не столько творческого, сколько социального. Итак, эпатаж и анархия…
Эти слова нам ещё очень пригодятся, когда будем рассматривать особый, «хулиганский» период социальной самоманифестации Есенина.
Глава VI. Дела сердечные и семейные. Поклонницы, любовницы, жёны…
Рискну предположить, что тема любовных связей знаменитостей – едва ли не самая интересная для широкого читателя. Достаточно вспомнить обширные книжные серии с биографиями известных исторических персоналий, поданными под определённым углом зрения: «Наполеон и его женщины», «Женщины Маркиза де Сада», «Лев Толстой и его женщины», «Любовницы фюрера», «Женщины Джонни Деппа». Едва ли возможно исчерпать этот список! А какой фурор в своё время произвёл «Донжуанский список Пушкина»! Есенин в этом ряду смотрится довольно органично: у него было несколько женщин, которые считались его жёнами (гражданскими, венчанными или официальными по штампу в паспорте), несколько спутниц жизни, с кем он был близок в определённые годы… и, судя по всему, огромное число тех дам, кто приписан ему в «любовницы» людской молвой. Тем сударыням, которые «заметно отметились» в судьбе Есенина, повезло: их жизненный путь до сих пор изучают и описывают есениноведы, дотошно разбирая перипетии личных отношений с поэтом.
Загадочный феномен, когда на личности великих деятелей навешивают гирлянды из спутниц (или спутников) «по жизни», отмечает Владимир Брюханов: «Список великих писателей не стал бы списком “великих”, если бы к нему по факту не прилагался список их спутниц жизни. При этом следует подчеркнуть, что слишком уж часто личный крах великих русских поэтов связывают с отсутствием или разрушением их надёжного семейного окружения. Пушкину фантастически не повезло с женой – и вот вам результат! У Лермонтова вообще не было постоянной и верной спутницы – и ещё более ранний конец! Маяковский долго держался за счёт нестандартной конструкции – брака втроём, а погиб именно тогда, когда она стала разваливаться. А Есенин?.. Непонимание проблем, с которыми сталкивался Есенин в своих захватывающих любовных похождениях, обусловлено отчасти явной похвальбой Есенина в стихах о его собственных успехах у женщин – тут все идут у Есенина на поводу, как и в ситуации с его детским “разбитым носом”, о котором он любил рассказывать».
Проще сказать, часто исследователи радостно верят Есенину «на слово», хотя обычная логика и подсказывает обратное. Например – относительно этого «разбитого носа» – дальнейшие умозаключения самого Владимира Брюханова: «“Средь мальчишек всегда герой” явно оказался измышленным персонажем. Это отлично должны понимать знатоки порядков, господствующих в мальчишеской среде, – такие наверняка есть среди читателей и почитателей Есенина. Все они должны знать, что “часто, часто с разбитым носом” должны ходить не признанные мальчишеские вожаки, “герои”, заработавшие прочный авторитет в кровавых драках, а их постоянные и беззащитные жертвы. Но волшебство есенинского слова заставляет не замечать и это очевидное несоответствие!»
Ну, соответственно, и делается вывод, что есенинская бравада насчёт множества любовных побед – это своеобразная фигура речи, изящно оформленная гипербола. Не будем спорить. Только как быть со множеством свидетельств современников, отмечавших Есенина как знатного ловеласа и сердцееда?
Насколько вообще нужно разбираться в разного рода личных передрягах? Супруга Льва Толстого хотя бы – по легенде, конечно – сильно правила произведения талантливого графа. Неуёмные феминистки даже договариваются до того, что это именно она и написала в большей степени все толстовские шедевры. Про женщин Есенина же вроде точно известно, что стихов они ему писать не помогали! И зачем тогда выискивать нюансы их межличностных отношений с поэтом? Ах да: ну как же, музы всё-таки, вдохновительницы! К тому же все они помогали Есенину в бытовом отношении, кто чем мог. Хотя это и не мешает многим исследователям объявить Сергея Есенина «внутренне одиноким», «непонятым спутницами жизни» или даже «оставленным и покинутым».
Сергей Сибирцев: «Многое в жизни Есенина завязано на женщинах: они вытаскивали его из передряг постоянно, помогали… но в конце концов он всё равно остался один – заброшенный ими и забытый. Я думаю, Есенин в семейной жизни, в личных отношениях был буквально невыносим. Он как творческий человек с неимоверным талантом постоянно “мучил” себя, изводил, буквально издевался над собой! И это “крыло творческих самоиздевательств” касалось и его женщин, и его друзей. Причём женщин – в гораздо большей степени».
Но всё же, если брать спутниц Есенина как неких «генераторов вдохновения», то, конечно, без них никак не обойтись в биографии поэта. Тем более что многие опрошенные нами обращают внимание не только на «источник вдохновения», но и на ещё более иррациональные явления.
Андрей Фефелов: «Думаю, каждую свою женщину Есенин переживал значительно. Неважно, заставлял ли её готовить яичницу или печатать на машинке, или просить за себя у издателей. Главное, что он относился к ним очень «внутренне внимательно». Потом, правда, эти его звёзды гасли и вспыхивали новые. У Блока – рефреном возникала падающая звезда, которая сначала превращается в прекрасную женщину, в Незнакомку, но потом выясняется, что это обычная проститутка перед ним стоит. Это попытка найти свою душу, познакомиться с ней наконец-то, но все подобные попытки обречены на провал. Женщины – это потрясающие зеркала. Когда ты смотришь в глаза любимой женщины, ты пытаешься там увидеть свою душу, иначе всё это не имеет никакого смысла. Женщина – проекция человеческой души, думаю, именно так их и воспринимал Есенин. Другие интересы – поесть, переспать, получить уют, заботу, внимание и так далее – имеют место, но это уже совсем другая история».