Когда до скалы остается менее четверти кабельтова, я поворачиваю пусковой вентиль, и в лицо вырывается струя сжатого воздуха: кто-то забыл закрыть декомпрессионный кран! Из-за этого давление упало и составляет менее одной атмосферы. Через пять минут мы налетим на рифы.
Я предпринимаю вторую попытку; сначала двигатель не может преодолеть давления и колеблется взад-вперед. Наконец с помощью помпы инжектора двигатель заводится… в обратном направлении. Но это не беда, я поворачиваю корабельный винт, и мы спешим прочь от этого гибельного места. Только тот, кто пережил подобный страх, может понять, почему здешние моряки говорят, что от моря седеют волосы.
IV
Покинутый
В открытом море ветер крепчает и мало-помалу меняет направление на восточное. Сильная косая зыбь с юга набегает на судно, и бриз становится все менее благоприятным, по мере того как мы удаляемся от земли. Нам уже не удается удерживать точный курс на северо-восток: встречное течение и злые ветры обрушиваются на лавирующий парусник, заставляя двигаться в северном направлении.
Я хотел бы лечь на другой галс, чтобы отойти подальше от берега, но в таком случае волны набросятся на корабль спереди и мы можем потерять рангоут во время килевой качки. Лучше не менять курса, несмотря на бортовую качку. С палубы, беспрестанно захлестываемой волнами, убраны все привычные предметы, создающие живописный беспорядок в погожие дни. Мокрая блестящая палуба кажется пустынной, и в ней отражается облачное небо с заходящей луной.
Мало-помалу сумерки сгущаются, и я с тревогой поглядываю на восток, ожидая, что небо просветлеет, но все черным-черно, и облака не пропускают свет.
Матросы, вялые спросонья, движутся как лунатики. Я заставляю их, чтобы снова не заснули, проверить палубные крепления.
Новичок Мусса стоит у штурвала, ибо, несмотря на его юный возраст, он один не засыпает. Этот молчаливый и очень сильный юноша кажется грустным из-за мечтательного выражения больших глаз — с детства он пас коз в горах и привык к одиночеству. Он красив странной дикой красотой; у него выделяющиеся скулы и глаза орехового цвета с золотым отливом. Обычно он поет по ночам, управляя судном по звездам, но сегодня небо черно, компас обезумел, и Мусса ведет корабль вслепую, глядя на волны, выскакивающие из враждебного мрака.
Бесшумная тень скользит рядом, слегка касаясь головы юноши, и в конце концов усаживается на штурвал возле его руки. Это чудная морская птица, о которой я уже рассказывал раньше, следующая за судами во время ночной непогоды, разгуливающая по палубе и даже позволяющая взять себя в руки. Моряки считают, что в образе птицы являются неприкаянные души людей, потерпевших кораблекрушение.
Мусса осторожно прогоняет птицу, и она на миг исчезает в ночи, но тут же возвращается обратно и принимается кружить вокруг него, задевая крылом.
Я не считаю себя суеверным, но таинственная черная птица навевает на меня невыразимую тоску.
Внезапно огромная волна обрушивается на судно с правого борта. Я поворачиваю штурвал, но уже слишком поздно. Зеленая стена воды захлестывает судно до верхушки мачты, и белые хлопья пены мечутся как призраки. Мне кажется, что настал наш смертный час; парусник резко ложится на левый борт, возносится на гребень волны и тут же летит вниз. Корабль падает на правый борт, и бурлящая вода проносится под ним лавиной. Бушприт ломается, увлекая за собой верхнюю часть топселя. Корабль никак не поднимется, придавленный тяжестью воды, скопившейся на палубе между релингами. Я приказываю их срубить, но куда запропастился топор?
Второй вал, приближающийся к нам, кажется не столь угрожающим, как первый, но из-за избытка воды на палубе новый удар может оказаться для судна роковым. В тот миг, когда волна собирается обрушиться на парусник и повалить его на левый борт, я кидаюсь к железной бочке с водой, лежащей на правом борту, и обрываю крепления. Бочка катится по палубе, с размаху пробивает релинги и падает в море. Вода тут же начинает вытекать через образовавшееся отверстие, и судно без труда выдерживает натиск еще двух валов.
Затем наступает короткая передышка, но волнение все усиливается. Нужно освободиться от сломанного бушприта и убрать все, что может помешать маневрам с нижними парусами. Необходимо действовать быстро, ибо волны, набегающие с юга, несут нас прямо на берег, а мы не можем сбросить скорость, иначе корму захлестнет водой.
Тросы легко обрубить топором, но, чтобы отсоединить цепь ватер-бакштага, нужно открутить винт внутренней скобы, прикрепленной к форштевню на уровне воды.
Мусса предлагает свои услуги, и я соглашаюсь скрепя сердце, хотя он достаточно ловок, чтобы быстро проделать эту работу. Его крепко обвязывают пеньковым тросом, конец которого держат двое.
Внезапно впередсмотрящий кричит:
— Джох! (Держите круче!)
Перед нами земля… Черные силуэты гор можно было заметить и раньше, но мы были слишком поглощены работой.
Услышав предостерегающий крик, я вздрагиваю, как от удара хлыста, и слишком резко поворачиваю руль. Волны, бежавшие в одном направлении с судном, теперь обрушиваются на него лавиной. Один из валов захлестывает носовую часть. Двое матросов, державших Муссу, едва успевают уцепиться за ванты, чтобы не быть унесенными в море.
Несчастного Муссу смывает волной. Я вижу, как он делает отчаянные попытки, чтобы на ходу ухватиться за руль. Но скорость судна слишком велика, мокрое дерево выскальзывает из рук, и он остается за бортом. Его крики скоро теряются вдали.
Я тотчас же бросаю в море пеньковый трос. Бухта троса быстро разматывается — значит, Мусса ухватился за эту спасительную нить, но внезапно другой конец, который мы забыли в спешке закрепить, выскакивает у нас из рук и исчезает в море. Абди ныряет, чтобы его поймать, но тщетно. Мы уже ничем не можем помочь несчастному. До берега рукой подать, надо скорее уходить в море, иначе мы погибнем.
Сердце разрывается от криков юноши, которого мы вынуждены покинуть, обрекая на смерть. Его слабый голос до сих пор звенит у меня в ушах, а перед глазами стоит рука с обломанными ногтями, отчаянно цепляющаяся за руль…
К утру, когда ветер немного стихает, мы возвращаемся на место происшествия. Все молчат. В сердцах царит скорбь. Когда юнга вытаскивает лепешки, лепешка погибшего лежит нетронутой, усугубляя нашу боль.
Вокруг расстилается пустынное море, волны все так же безучастно следуют друг за другом, набегая на далекий берег, и ничто не напоминает о разыгравшейся трагедии.
Быть может, Мусса все же сумел выплыть? Тогда он увидел бы корабль и подал нам знак. Увы! Берег безлюден. Матросы шепотом молятся за погибшего товарища, чья неприкаянная душа будет кружиться ночью над палубой парусника. Я никогда не забуду юношу с золотистым взглядом, который с песней вел судно по звездам.
V
Тайна острова Сода
Мы неохотно удаляемся от проклятого берега, где оставили кровоточащие частицы своей души. Я не предполагал, что так любил этого юношу, только его гибель открыла мне, насколько я был к нему привязан.
Насущные заботы отвлекают меня от скорбных дум: нужно пополнить запасы воды, ибо железной бочкой с четырьмястами литрами воды пришлось пожертвовать. В лоциях отмечено несколько источников, но мне не хочется вновь приближаться к суровому берегу, хранящему память о постигшем нас несчастье. Вскоре мы доберемся до островов Куриа-Муриа, где как будто тоже есть вода.
В шесть часов утра мы проходим мимо первого из островов архипелага — острова Сода, большой вулканической скалы рыжеватого цвета, напоминающей по форме стог сена, изрытый бесчисленными впадинами, точно пористая губка. Высота острова — около четырехсот метров; здесь нет ни малейшей растительности, даже по склонам оврагов. Тучи птиц, кружащихся над островом подобно пчелиному рою, гнездятся во впадинах скалы, которая является вершиной подводной горы.
Из-за сильного зюйд-веста на море сгущается туман, и видимость ограничивается двумя милями. Мы мчимся под серым парусом, подхваченные попутным ветром, и грозное море словно гонится за нами по пятам. Мы устанавливаем сломавшийся накануне топсель.
Передо мной расстилается Оманский залив; зыбь все время нарастает, и нам придется идти до конца при любой погоде, ибо всякая попытка повернуть назад слишком затруднительна и может плохо кончиться для столь небольшого судна.
Архипелаг Куриа-Муриа — последняя суша на нашем пути; затем придется преодолевать девятьсот миль пустынного моря до самого Малабарского берега. Я с тревогой думаю о низком неприметном индийском береге, вечно окутанном в эту пору туманом, береге, к которому мы должны будем причалить вслепую. Это возможно днем, но не ночью.
Я боюсь, что у нас кончится вода во время столь долгого перехода. Мы должны непременно подойти к самому большому из островов, где, как я слышал, живут несколько бедных рыбаков.
Я оставляю остров Сода с подветренной стороны, чтобы не слишком отклоняться от курса и в то же время избежать возможных шквалов. Впрочем, ровные очертания острова не предвещают воздушных вихрей. Но моряк никогда не должен терять бдительности, ибо море не прощает тех, кто хочет его «обмануть», как говорят туземцы.
Шквал налетает столь внезапно, что фок-мачта тотчас же теряет ликтрос. Нам повезло, ибо в противном случае мы бы снова сломали топсель.
Осторожно лавируя, можно подойти к обрывистому острову со спущенными парусами и стать на малый якорь, который отдают на конце очень длинного троса. Я хочу исправить неполадки до захода на самый большой из островов, где надеюсь набрать воды. При таком тумане, да еще с поврежденной оснасткой, мы рискуем до него не добраться. Что же ожидает нас тогда в Индийском океане?
Пока матросы производят ремонт, я высаживаюсь из любопытства на крохотный клочок земли, зажатый между скалами. Тотчас же мое внимание привлекает одна из впадин, видимо, образовавшаяся от напора воды. Ее защищает от волн гора различных обломков — старые ящики, жестяные бидоны и прочий хлам с камбузов, изрыгаемые морем. Абди с наслаждением роется в этом мусоре, надеясь отыскать таинственные трофеи, как на острове Сейл-Джин.
Он проникает в расщелину скалы и вытаскивает оттуда кость, уверяя меня, что «это осталось от человека». Я не настолько знаю сравнительную анатомию, чтобы понять, кому принадлежат останки — верблюду, быку или человеку. Мы снова осматриваем впадину и находим там груду костей и человеческий череп, не оставляющий сомнений в происхождении останков. Весь экипаж сбегается поглядеть на наши находки, и каждый строит догадки, как они попали в эти края, удаленные от морских путей. Видимо, останки заброшены в глубины расщелины приливом, судя по всему, несколько лет назад, и они принадлежат потерпевшим кораблекрушение, которые нашли приют на островке и погибли от голода и жажды, ибо море в этих краях никогда не выбрасывает трупы на берег.
Это зрелище оставляет меня почти безучастным, поскольку крошечный островок посреди неистовой стихии воплощает величие вечной борьбы и такую силу духа, что человеческие останки даже не вызывают жалости.
Я спешу покинуть мрачное место до наступления вечера. Закончив ремонт, мы отправляемся в путь, и остров скрывается в тумане. Внезапно большой остров Куриа-Муриа возникает перед нами из тумана словно враг, преграждающий дорогу.
Я справляюсь с лоциями — замечательной книгой, где собраны наблюдения древних мореплавателей, зачастую терявших свои корабли на рифах, которым они давали свои имена. Если верить справочнику, здесь должен находиться источник с горько-соленой водой, но я согласен и на такую за неимением лучшей. Нужно попытаться причалить к берегу, защищенному с севера.
Высокий остров снижается к югу. На этом плоскогорье виднеются несколько скал, их вершины теряются среди низких облаков, согнанных ветром.
Этот самый большой из трех островов архипелага, видимо, из красноватого песчаника, и его напластования снижаются параллельно поверхности плоскогорья, образуя цепь карнизов, нависающих над морем на головокружительной высоте.
Самая высокая группа скал обращена к северо-востоку таким образом, что верхнее плато острова образует наклон, точно покатая крыша, открытая всем летним зюйд-вестам. Это приводит к страшным шквалам, налетающим с подветренной стороны.
Судя по размерам мелких животных, чаек и других морских птиц, сидящих на карнизе самой высокой скалы, до острова остается примерно полмили. Я подношу к глазам бинокль и с изумлением обнаруживаю, что точки, которые я принял за птиц, оказываются людьми. Я стал жертвой оптического обмана, и теперь горы предстают передо мной в своих истинных размерах.
Следовательно, нас отделяет от острова не полмили, как я полагал, а более двух миль. Волны становятся меньше, но на подходе к острову образуется тяжелая косая зыбь. Ветер вновь обретает силу, и, спустив все паруса и включив двигатель, я держу курс на остров. Несмотря на относительное спокойствие моря, шквалы затрудняют наше продвижение, сбавляя скорость менее чем до одного узла. И все же какая радость идти наперекор ветру, обрушивающемуся с яростным свистом на маленький корабль, дерзнувший бросить ему вызов! Только что он швырял парусник, как соломинку, играл с ним, как кошка с мышью, и вдруг строптивый малыш подбирает паруса, словно крылья, и упорно преодолевает сопротивление ветра.
* * *
По мере приближения к берегу шквалы становятся сокрушительными, ветер проносится над вспенившимся морем и обрушивается на рангоут с воем, в котором слышатся пронзительные крики, хрипы контрабаса и треск. Мачта содрогается, и вместе с ней сотрясается все судно. Только безучастная ко всему машина по-прежнему работает под звуки песни Мухаммеда; парусник продвигается с трудом, но продолжает свой упорный ход, преследуемый шквалом, к которому добавляется муссон.
Через час мы достигаем подножия гор, и берег уже виден во всех подробностях. Скалы образуют полукруг, протянувшийся вдоль всего острова примерно на шесть километров; их острые шпили напоминают развалины древней монастырской ограды. В центральной части раскинулись обширные долины, покрытые блеклой травой и кустарником с синеватой листвой.
Скалы, вырастающие из прибрежного песка, служат предупреждением о подводных рифах, и, несмотря на прозрачность моря, я не решаюсь приближаться к берегу.
Мы становимся на якорь на довольно большой глубине на надежном каменистом дне, и, несмотря на два брошенных якоря, вполне возможно, что нас отнесет в море.
Черные точки, видневшиеся на вершине плато, превращаются в людей, которые подают нам непонятные знаки с берега.
Мы спускаем шлюпку, и я посылаю двух матросов за разъяснениями. У самого берега на них обрушивается огромный вал и накрывает с головой; все исчезает под слоем пены, но тотчас же море выбрасывает их на берег. Подбежавшие люди хватают лодку и вытаскивают ее на землю.
Все обмениваются традиционными приветствиями и затем усаживаются на корточки. Переговоры продолжаются несколько минут. Вернувшись на судно, матросы докладывают, что это место, как я и предполагал, непригодно для стоянки, и нам придется причалить к острову с другой стороны, где можно найти воду, и стоянка гораздо лучше укрыта от ветров.
Этот маневр продолжается почти до самого заката. Наконец я высаживаюсь на берег, чтобы осмотреть остров и познакомиться с местными жителями довольно странного вида. У этих арабов такая же темная кожа, как и у сомалийцев. Лишь вьющиеся, а не курчавые волосы отличают их от африканцев. Население острова состоит из трех семей, насчитывающих в общей сложности двадцать пять — тридцать человек, которые принадлежат к одному роду. Они не поддерживают никаких связей с материком.
Рассказывают, что некогда из Персидского залива прибыл корабль с могущественным кади и его прекрасной дочерью. Она должна была выйти замуж за султана Мукаллы, сурового, но очень богатого старика. Девушка, смирившаяся со своей участью, подобной судьбе всех дочерей ислама, печально вздыхала при мысли об унылых развлечениях гаремных женщин.