Капитаном парусника был тридцатилетний араб с острова Джерба, обладавший представительной внешностью. На второй день перехода проказник-ветер унес паранджу, и при виде восхитительного лица пассажирки капитан влюбился с первого взгляда. Глаза юной невесты, блестевшие, возможно, сильнее, чем следовало, помутили его разум. Ночью он повел корабль прямо на рифы к востоку от острова. Сделал ли он это по собственной воле или Аллах внял мольбам девушки? Так или иначе, но с помощью двух матросов — суданских рабов ему удалось спасти одну из шлюпок. Он перенес в нее потерявшую сознание девушку и, даже не думая спасать ее отца, повез свою добычу к острову.
Кади, как это ни странно, утонул, несмотря на поразительную живучесть людей подобного сорта, которых, как говорит народ, надо забивать палками, как и старух, поскольку они отравляют всем жизнь. Уцелевшие поселились на острове, чтобы избежать возможных осложнений на материке. Прекрасная дева вскоре стала яблоком раздора, и ревнивый капитан, не желавший ни с кем делить свою добычу, в одно прекрасное утро был найден с перерезанным горлом. Матросы, менее щепетильные и более практичные, чем их капитан, поделили женщину между собой, стали жить в согласии и произвели многочисленное потомство.
В результате многолетнего смешения кровей получилась превосходная темнокожая раса, представители которой унаследовали тонкие арабские черты своей прародительницы и крепкое телосложение, мускулы и шелковистую кожу африканцев.
Стройные женщины с высокой грудью и широкими бедрами беззастенчиво показывают свое обнаженное тело и сильные ноги. Мне не забыть девушку, которая глядела на меня изумленными влажными глазами серны, в то же время рассеянно поглаживая свои твердые полные груди, чтобы смахнуть прилипший к ним песок.
Жители острова ловят рыбу накидной сетью; они питаются дарами моря, а излишки высушивают и четыре-пять раз в год отвозят рыбу на рынок, где меняют ее на рис, ткани и разные мелочи, необходимые в хозяйстве.
В то время как матросы наполняют бочки водой, я осматриваю остров, представляющий из себя нагромождения гранитных скал, испещренных глубокими трещинами и впадинами вулканического происхождения. Мы следуем по песчаному дну оврага, где не видно ни травинки, только высохшие чахлые кусты, которые месяцами ждут дождя под палящим солнцем. Мне кажется, что я оказался на мертвой планете.
После долгих блужданий между скалами, напоминающими своими причудливыми очертаниями доисторических чудовищ, мы приближаемся к подножию высокого скалистого плато, образующего естественный навес. Под его укрытием живут семьи тех, кого мы только что видели.
Прежде всего мне бросаются в глаза огромные белые кучи рыбьих костей, словно на подступах к гнезду хищной птицы, которая кормит рыбой своих птенцов. За этой свалкой в тени скалы сидят несколько полураздетых женщин, окруженных стайкой голых ребятишек. Они глядят на нас с изумлением. Рядом девушки сушат на солнце рыбу, разрезанную на две части. Эта сцена под палящим солнцем кажется мне видением из первобытной жизни.
Присутствие одного из моих темнокожих матросов немного ослабляет их испуг при виде белого пришельца. Я дивлюсь гостеприимству местных женщин, несравнимому с отношением к чужакам со стороны прибрежных племен. Убедившись, что я не представляю опасности, меня усаживают под сенью скалы, где вместе с запахом тухлой рыбы веет свежестью с моря.
Ко мне приближается девушка, прижимая к обнаженной груди панцирь черепахи, на котором, как на подносе, лежат желтые, прозрачные, как янтарь, шарики. Она ставит странное блюдо у моих ног и, покачивая бедрами, возвращается к своим подругам, занятым сушкой рыбы. Это не что иное, как яйца черепахи или, точнее, только желтки; белок лишенных скорлупы, обтянутых пергаментной пленкой яиц не свертывается при высокой температуре, и только желток становится твердым при варке. Поэтому яйца напоминают янтарные шарики и после однократной просушки на солнце могут сохраняться бесконечно долго.
Я проглатываю несколько яиц с большим удовольствием, ибо давно не ел пищу, богатую азотом. Тонкий вкус этого блюда напоминает вкус греческой путарги (сушеных яиц рыбы). Разумеется, мне приходится опорожнить содержимое панциря, чтобы не обидеть хозяев.
Мне с трудом верится, что все это происходит в 1923 году от рождества Христова.
Вернувшись на берег, я вижу, что мои матросы откапывают заброшенный колодец. Это наводит меня на мысль, что местным жителям известны другие источники с водой лучшего качества. Они оставляют колодцы для проходящих кораблей, которые не брезгуют и этой горько-соленой водой.
Мои матросы, вычерпав воду, скопившуюся на дне ямы, выливают ее на песок. Меня удивляет подобная расточительность в местах, где вода ценится на вес золота, но я не решаюсь задавать вопросы, чтобы не обнаруживать своего невежества.
В конце концов я понял из обрывков фраз, что местные жители, охраняя свои владения от непрошеных гостей, нарочно портят воду в колодцах, делая ее не смертельной, но способной вызвать тяжелые расстройства.
Пока матросы наполняют бочки из другого источника, я нахожу рядом с пляжем у подножия невысокого плато довольно объемистые тюки с бурым веществом — крепом, возможно, вынесенные на берег волнами. Однако, судя по количеству тюков, они оказались здесь не случайно.
Я расспрашиваю местных жителей о происхождении этого товара и слышу очень странную историю. Я приглашаю на судно вождя маленького племени — сухопарого старика неопределенного возраста, сморщенного, как печеное яблоко, но еще сохранившего силу и здоровье. Когда старик смеется, обнажаются его ослепительно белые зубы, а глубоко запавшие глаза поражают своим блеском. Вот о чем он мне поведал.
VI
Корабль-призрак
— Однажды ночью меня разбудил непонятный шум, исходящий от моря. Казалось, что он доносится из бухты, где мы сейчас находимся. Воздух огласился долгим далеким гулом, словно где-то там, за облаками над аравийским побережьем, грохотала летняя гроза. Но это был не гром.
Никто из нас не отважился выйти на берег из страха перед разбушевавшимися джиннами или демонами.
Когда шум прекратился, я обратился к Богу с молитвой, ибо утренняя звезда уже выплывала из моря. Затем, как всегда, мы отправились с сетями ловить рыбу до восхода солнца.
И тут мы заметили на земле каких-то людей. На некотором расстоянии от берега виднелась огромная лодка такой странной формы, что поначалу мы перепугались; нам почудилось, что это гигантская черная рыба, ничуть не меньше, чем самый старый Султан-эль-Бахр. По ее спине расхаживали белые люди, которые то появлялись, то исчезали в чреве сказочного животного. В Адене мне уже доводилось видеть подобные диковинки. Завидев меня, чужеземцы стали подзывать меня жестами, и я приблизился к ним без опаски. Все они были европейцами, и молодой эфиоп служил им переводчиком.
Вскоре все в деревне успокоились, поверив, что пришельцы не причиняют им зла. Они искали воду и взамен дали нам сахару, риса и великолепные подарки для наших женщин.
Чужеземцы провели на острове несколько недель. Один из них все время сидел на вершине горы и наблюдал за морем в большие очки. Когда он замечал на горизонте дымок какого-нибудь корабля, направляющегося в Индию, он оповещал своих товарищей, и тотчас же огромная железная рыба уходила под воду, оставляя на поверхности моря масляную пелену наподобие той, что оставляют после себя кашалоты или косяки сардин, из которых делают сифу.
Европейцы возвращались через несколько часов или даже на следующий день. Мы ничуть не удивлялись тому, что они способны жить под водой, ибо Аллах всемогущ и пророк его — Мухаммед.
Однажды железная рыба исчезла еще утром. В середине дня мы увидели, как большой корабль, весь объятый пламенем, направляется к острову. Стояла такая же погода, как и сейчас, дул попутный ветер, и вся передняя часть корабля была окутана огромным облаком дыма. Только его корма, на которой находились люди, оставалась на виду.
Подойдя к южному берегу, где в это время море с ревом билось о скалы, накуда понял, что если он посадит корабль на мель, то все будут обречены на гибель. Тогда он обогнул восточную оконечность острова и подошел вплотную к берегу, намереваясь причалить в хорошо защищенной части бухты. Однако в таком случае ему пришлось бы развернуться носом к ветру, и несчастные люди, сбившиеся на корме, сгорели бы заживо. Но накуда был опытным моряком и, поворачивая корабль, включил двигатель, чтобы подойти к острову задним ходом.
И тут мы заметили железную рыбу, следовавшую за судном на некотором расстоянии под водой. Сначала мы не обратили на нее внимания, так как были поглощены зрелищем объятого пламенем корабля, которому оставалось до берега не более полумили. Было видно, что все его спасательные шлюпки сгорели; он накренился, видимо из-за пробоин, и с минуты на минуту должен был сесть на мель.
Вода в бухте была чистой и прозрачной, и с вершины скалы, откуда мы наблюдали за происходящим, хорошо просматривалось дно. Мы увидели, как железная рыба замерла неподалеку от корабля; внезапно от ее живота отделилась серая акула и устремилась под водой к горевшему пароходу. В тот же миг все исчезло за черной завесой, поглотившей небо и море, и через несколько секунд остров содрогнулся от страшного удара грома.
Послышались крики, и, когда облако рассеялось, мы увидели корму судна с еще работающим винтом, уходившую под воду. Вокруг образовавшейся воронки забурлила вода, и все было кончено. Только туча дыма неслась в открытое море, гонимая муссоном.
И тогда на поверхности показалась железная рыба. Люди, находившиеся в ее чреве, теперь разгуливали по ее спине. Потерпевшие кораблекрушение пытались вплавь добраться до берега, но сильный ветер и течение вскоре унесли их в море.
Бухта опустела, и в море не осталось никаких следов. Железная рыба вернулась на свою привычную стоянку.
Когда спустилась ночь, мы снова услышали, как белые матросы поют песни о своей стране, подыгрывая себе на инструменте, напоминающем гармошку.
— И никому из потерпевших не удалось выплыть? — спрашиваю я.
— Нет… гм… не знаю. Во всяком случае, ни один из них не смог добраться до берега, ведь ветер и течение достигают здесь такой силы, что порой уносят даже пирогу, если в ней недостаточно гребцов.
Я чувствую, что рассказчик смущен и что-то от меня скрывает. Кажется, он даже жалеет о том, что разжег наше любопытство.
Я вспоминаю о кладбище на острове Сода, кости, найденные там, вполне могут относиться к тому времени, но умалчиваю об этом.
— Но как же оказались здесь каучуковые тюки, — допытываюсь я, — если, как ты говоришь, ветер и течение все уносят в море?
Поколебавшись, он отвечает:
— Затонувшее судно долго пролежало на небольшой глубине. Оно наскочило на подводную скалу, но не разбилось. Море распотрошило его уже во время зимнего муссона, когда здесь бывают сильные приливы. Тогда-то тюки и выбросило на берег. Когда море прозрачно и солнце в зените, под водой виднеются две трубы.
— А подводная лодка?
— Ее и след простыл. Как-то раз она вышла в море как обычно. Мы думали, что она скоро вернется, так как матросы не взяли с собой сухую рыбу, которую у нас купили, но железная штука исчезла… Немало лун минуло с тех пор…
— Сколько же времени прошло?
— Это случилось в год рождения моего младшего сына, того, что сидит рядом с тобой.
Я смотрю на мальчика десяти-двенадцати лет, который отличается от других детей светлой кожей и типом лица…
Узнаем ли мы когда-нибудь разгадку этой тайны? Кто ответит, чьи останки покоятся на пустынном острове — жертв или палачей? Перед смертью все равны, и у всякой борьбы человеческих страстей один и тот же итог: и победители, и побежденные в один прекрасный день обратятся в прах.
Возможно, и на сей раз случай раскроет мне то, что утаил араб… Но всему свое время: пора отправляться в путь.
VII
Бомбей
Отдохнув несколько часов, мы без труда снимаемся с якоря. Дует попутный ветер, и силуэт большого острова быстро исчезает вдали.
Не буду описывать первые шесть дней однообразного плавания, когда Индийский океан измучил нас своей косой зыбью. Корабль почти не видно из-за водяных гор, достигающих верхушки мачты. Резкий ветер постепенно слабеет, словно муссон теряет силу по мере приближения к азиатскому берегу.
С тех пор как мы покинули острова Куриа-Муриа, небо все время пасмурно, и шквалы с ливнями налетают один за другим. Ветер стихает при их приближении, и в наступившей тишине слышится легкий плеск волн, сопровождаемый угрожающим шипением. Внезапно теплая пелена заволакивает море и небо.
Во время этих ливней огромные волны выскакивают из-под судна, а намокшие поникшие паруса хлопают о мачты, извергая на палубу потоки воды. Верхушки мачты дрожат в потемневшем небе, шум дождя заглушает скрип снастей и голоса людей, пытающихся докричаться друг до друга через палубу.
После яркого солнца, голубого моря и легкого бриза этот потоп наводит нас на мрачные мысли о светопреставлении. Обеспокоенные матросы хранят молчание. Во взглядах этих грубых людей сквозит суеверный ужас. Они судорожно ищут голубой просвет в серой стене дождя и, словно затравленные звери, сбиваются на корме вокруг компаса, который связывает их с миром. Таинственная стальная стрелка, каким-то чудом всегда обращенная в сторону северной звезды, еще вселяет в них надежду, но можно ли верить компасу? Не оказались ли они в заколдованном мире, таящем в себе коварство и обман?
Как и все моряки, они знают предания об адских вихрях, медленно затягивающих суда в царство злых духов, где они находят безвременную могилу… Горе неосторожным кораблям, забредающим в эти проклятые широты! Попав в роковое течение, они неминуемо движутся навстречу гибели…
Никто из матросов не верил всерьез в сказки, коими пугают новичков, но сейчас они убеждены в том, что это правда. Все угрюмо прислушиваются к ночным шорохам, в которых чудятся зловещие вопли и призывы утопленников.
Я пытаюсь отвлечь их от этих дум и ободрить своей уверенностью. Но Юсуф говорит мне, печально качая головой:
— Мы покинули землю неделю назад и до сих пор не встретили ни одного судна. Небо все больше хмурится, а волны становятся все выше… Мы держим курс не на Бомбей, а туда, куда нельзя идти…
Абди смотрит на море, на мутную воду с черным отливом, и белые пятна пены кажутся ему в темноте зловещими призраками.
— Это уже не море, — говорит он, — вода стала несоленой…
— Брось, Абди, не говори глупости и не пугай себя и других. Если тебе нужна соль, спустись в трюм, там ее полным-полно.
— Попробуй сам, и ты увидишь, что я не сошел с ума!
Я пробую воду, которую он зачерпывает своей рукой, на вкус и убеждаюсь, что она стала гораздо менее соленой.
Неужели я тоже поддался всеобщему внушению?
Чтобы прояснить эту загадку, я опускаю в воду пустую бутылку, закупоренную мягкой пробкой, и она продавливается внутрь под давлением воды. Вытащив полную бутылку, я убеждаюсь, что в ней нормальная соленая вода. Я даю попробовать ее другим, чтобы доказать, что мы по-прежнему находимся в море.
— Это значит, — объясняю я им, — что мы приближаемся к земле; из-за обильных дождей реки разлились, и речная вода, более легкая, чем соленая, разносится течениями на большие расстояния.
Мы измеряем глубину, она равняется шестидесяти метрам. Судя по карте, такая глубина говорит о том, что берег еще далеко. И все же остаток ночи мы не выпускаем лот из рук.
Появление дна, в которое упирается лот, разгоняет ночные кошмары и придает всем бодрости.
На следующее утро погода улучшается, и проглядывает нежно-голубое небо. Оно словно дарит нам свою улыбку. Море становится желтым, как вода в разлившейся реке.
В течение последней недели было невозможно проводить астрономические наблюдения, и я старался держать курс на восток на широте Бомбея. Видимо, я отклонился на несколько градусов на юг из-за встречного течения, и у меня нет полной уверенности, что нам удастся причалить в намеченном месте.