Это длится более часа. Наконец животное засыпает кладку песком и пятится к морю, стирая плавниками следы своего ночного визита. Тогда охотник внезапно выскакивает из своего укрытия и быстро переворачивает черепаху на спину. Обычно черепахи появляются в большом количестве, и нужно взять их врасплох, ибо, испугавшись, они способны довольно быстро уползти в море по покатому берегу.
Охотник собирает также яйца — ценный продукт, желток которого при соответствующей технической обработке затвердевает и бесконечно долго сохраняет свои пищевые свойства.
За два месяца охоты Юсуф набрал целый мешок панцирей, принадлежащих двадцати пойманным им черепахам. Мне кажется, что этот данакилец не похож на других своих сородичей: его речь исполнена благородства, а проницательные глаза одинокого странника словно созерцают нечто невидимое, недоступное глазам толпы.
Я иду вслед за ним в пещеру, которая служит ему приютом, где хранится все его богатство: мешок с панцирями, старое деревянное блюдо и несколько пустых жестянок из-под воды. Это довольно просторная пещера, куда едва проникает свет, и проходит несколько минут, прежде чем мои глаза осваиваются с темнотой. Вход завешен множеством белых выцветших тряпиц, болтающихся на камышинках, воткнутых в расщелины между камнями. В каждой тряпке, завязанной одним и тем же узлом, хранится душистый кусочек дерева. Это дары языческому божеству, не утратившему власти над душами данакильцев, несмотря на пророка Мухаммеда. В глубине виднеются кучки угольков на очаге из плоских камней, где сжигалась пахучая смола. Все охотники, побывавшие на острове, оставили здесь след тайного жертвоприношения. Эти древние примитивные обряды исполнены для меня неизъяснимого очарования, и я стараюсь не задеть убогих атрибутов, воплощающих такое могущество в глазах первобытного человека, бессильного перед природой.
Странный вид этого жилища, видимо, также поражал воображение одиноких охотников. Стены пещеры образованы звездчатыми кораллами причудливых форм, и там и сям зияют окаменелые ракушки. Эта скала была когда-то средоточием жизни. Я представляю, как полуголый охотник-данакилец, покинувший свою пирогу, созерцает здесь голубоватую струйку дыма, исходящего из безыскусной курильницы с ладаном. Повсюду ему мерещатся духи, внимающие его молитве. Страх проходит, он не чувствует себя одиноким. Я же, увы, способен узреть в этом храме лишь окаменелый остов навеки угасшей жизни, ибо я всего лишь дикарь, утративший чудесный дар озарять каждую тайну нимбом невидимого божества.
Юсуф поведал мне, что две недели назад, когда они с братом Мухаммедом выслеживали черепах, они услышали голоса с моря. Вскоре показались пловцы, которые добрались до берега их острова, видимо, сомалийцы, потерпевшие кораблекрушение.
Спаслось десять человек, а восемь их товарищей пропали без вести. Возможно, они были отнесены течением и не смогли добраться до острова.
Юсуф и его брат поделились с голодными пришельцами своими припасами, и на другое утро Мухаммед повез их в своей большой пироге на материк. Он рассчитывал вернуться не позднее следующего дня с водой и продовольствием, так как сомалийцы, хранившие деньги в поясах, обещали вознаградить братьев за гостеприимство.
Юсуф остался один с десятилитровым запасом воды.
Он надеялся прокормиться дарами моря и в крайнем случае был готов поголодать день-другой.
В тот же день, ловя рыбу среди скал во время отлива, он обнаружил труп в одной из впадин. Лицо его было изъедено, как это обычно случается с трупами, которых миновала акулья пасть. Мертвец был совершенно гол, если не считать уцелевшего на нем пояса. Раки и крабы копошились в зияющих ранах, пожирая гниющую плоть.
Юсуф вытащил труп на берег, чтобы предать его земле, как подобает верующему человеку. Он зарыл его в песок, положив головой в сторону могилы пророка. Он нашел в кожаном поясе десять золотых монет и бумажное месиво, в котором узнал банкноты банка Джибути. Усопший носил также на запястье тонкий алюминиевый браслет с биркой, на которой значились имя и номер.
Я понял, что это были дезертиры, возможно, те самые, что были пойманы на итальянской территории, за которыми должен был отправиться в Рахейту лейтенант Вуарон.
Я поделился с Юсуфом своими догадками. Он задумался, а затем попросил взять его на борт моего судна и высадить где-нибудь на данакильском побережье. То, что я ему рассказал, внушало ему серьезные опасения за судьбу брата, и он спешил отправиться на его поиски. Длительное отсутствие Мухаммеда означало, что с ним что-то стряслось. Возможно, сомалийцы выбросили своего спасителя, который являлся в то же время свидетелем, в море, опасаясь, что он проговорится и выдаст их. Дезертиры знали, что за их поимку обещана премия, и, видимо, решили рассчитаться со своим благодетелем и одновременно удержать его от искушения, отправив прямиком в рай.
Я беру Юсуфа на борт с его нехитрой поклажей и через несколько часов причаливаю к берегу северной бухты Сиана. Мы сразу же натыкаемся на обломки пироги. Юсуф узнает свою лодку. Видно, что она была продырявлена нарочно, а вот и камень, которым для этого воспользовались. Видимо, это случилось несколько дней назад, в тот день, когда дезертиры высадились на берег. На песке уже не осталось следов, все занесено пылью, поднятой хамсином.
Юсуф молча встречает обрушившееся на него горе. У него не осталось надежды: наверное, труп бедного Мухаммеда или скорее его белые косточки — в этой стране только скелет остается от человека через несколько часов после захоронения — в общем, останки его доверчивого брата покоятся где-нибудь в укромном уголке, как и выпотрошенная лодка.
Юсуф молча удаляется, понурив голову. Я смотрю ему вслед: он скрывается в сумрачной чаще, ощетинившейся колючками, подобно затравленному хищнику, оскалившему клыки.
XV
Хамсин
К счастью, благодаря попутному юго-восточному ветру мы благополучно минуем пролив и добираемся до северной части Бейлульской бухты. Однако в эту самую коварную пору все может перемениться в мгновение ока.
Я вижу тяжелые грозовые тучи, нависшие над горами Асмэры на африканском берегу. Правее, на востоке, за неровными пиками Йемена, тоже собирается гроза. Ослепительные вспышки молний прорезают потемневшее небо, но раскатов грома не слышно из-за большой удаленности. Подгонявший нас легкий юго-восточный бриз постепенно утихает. Думаю, он был вызван притоком воздуха вследствие падения давления во время бушевавшей грозы.
Море словно налито свинцом. Парусник совсем не движется. Ничто не нарушает тишины, царящей под сумеречным небесным сводом. Стаи морских птиц проносятся низко над водой в сторону островов Эль-Ханиш, словно спасаясь от опасности.
Солнце спряталось за огромными кучевыми облаками, клубящимися на северо-западе, округлые формы которых очерчены сверкающими изогнутыми линиями. Небо точно пылает отсветом пожара, и темные ленты закатного сияния застилают горизонт подобно гигантскому ковчегу. Во что все это выльется?.. Я горько сожалею о том, что согласился отдать свой корабль под плавучий катафалк и потерял столько времени. Мы были бы уже вдали от опасности.
Я волнуюсь также потому, что никогда не плавал в этих широтах в такую пору. Все известные мне укромные места хороши только зимой, когда дуют юго-восточные ветры. Теперь же, когда кругом бушуют грозы, не знаешь, с какой стороны поднимется ветер, а в июле он достигает ураганной силы.
По мере того как день клонится к вечеру, горизонт пылает все ярче, и облака, залитые ровным светом, то и дело озаряются ослепительными вспышками молний.
Налетает теплый ветер. Это дурной знак. «Уари, уари!» (хамсин) — кричат матросы. Ветер быстро крепчает, как будто встреча с нашим утлым суденышком привела его в ярость.
Теперь я начинаю осознавать значение древних мифов, олицетворяющих каждый ветер. Только моряк, имеющий дело с этой капризной стихией, видит в ней отражение собственных чувств. Он знает, что у каждого ветра свой характер, свое лицо, и относится к нему как к спутнику, другу или врагу. Хамсин, или уари, как называют его местные жители, — это безмолвный ветер; он мчится, вздымая вихри пыли, и неожиданно со всей силой обрушивается на бедный корабль с поникшими парусами, который попадается ему на пути.
Скоро облако песка, или, точнее, мелкой вездесущей пыли, поглотит нас. Море, застигнутое врасплох, недолго сохраняет спокойствие и покрывается пенящимися, похожими на хлопья снега бурунчиками, которые начинают заливать палубу. Затем оно окончательно пробуждается от тяжелого сна, выгибает спину и встает на дыбы.
Становится темно, все застилает туман, и мы продвигаемся на запад во мгле, гадая, когда это кончится. Каким бы крошечным ни был наш парусник, оказавшийся во власти стихии, он идет со скоростью семь-восемь узлов и не должен сбавлять ход, иначе море обрушится на корму и поглотит его. При такой скорости мы достигнем берега менее чем за пять часов, и тогда нам придется маневрировать и ложиться в дрейф, чтобы не угодить на рифы. Быть может, не стоит спешить к новой опасности.
Кажется, начинает дуть северный ветер, суля возвращение главного северо-западного ветра. Изменение направления ветра чревато столкновением волн, между которыми рискует оказаться наш парусник.
Предвидя новую опасность, я спешу воспользоваться западным ветром и уйти как можно дальше на север, под прикрытие Ханишских островов. Под защитой этой горной гряды, протянувшейся на двадцать километров, я смогу спокойно спать до утра. Я держу курс в избранном направлении наугад, не имея возможности точно определить свое местонахождение. Свет звезд пробивается сквозь мглу, но вокруг расстилается туман, и облака пыли подступают к воде, ограничивая видимость.
Суровое море то и дело окатывает нас короткими, острыми волнами, и через четверть часа все становятся белыми от соли, которую обжигающий хамсин высушивает в мгновение ока.
Говорят, что хамсин ломает мачты и реи, и это правда. Если мачта или рея устоит, то тогда опрокинется само судно, и подобных случаев каждый год не перечесть. Это вызвано тем, что горячее сухое дыхание гибельного ветра пустыни делает дерево более податливым и ломким. Поэтому я с тревогой слежу, как при каждом толчке килевой качки гнется рея, и мне уже мерещится треск мачты. Юнга, который обламывает сучья для растопки своей печи, всякий раз предупреждает нас криком: хатаб! (дерево), чтобы мы чего доброго не переполошились.
Наконец, туман рассеивается, и по правому борту вырисовываются черные пики Ханишских островов. Ветер все крепчает, но я еще могу удержать курс.
Северо-западный ветер окончательно разгоняет туман, но приносит с собой грозовые тучи, собравшиеся над горами Асмэры, и непроницаемая пелена заволакивает небо.
Нас окутывает кромешный мрак. Ханишские острова перемещаются на левый борт, едва виднеясь во тьме, несмотря на свою близость. Видимо, до них осталось меньше мили, ибо они уже заслоняют нас от свирепого ветра. Море же почти совсем успокоилось. Оно сильно фосфоресцирует, бросая зловещий отсвет на паруса и наши лица, которые кажутся в синеватом свечении мертвенно-бледными лицами призраков.
Этот свет ослепляет нас и окончательно скрывает от глаз большой остров по левому борту и бусинки скалистых островков, мелькавших справа от нас.
Мы находимся в фарватере шириной с милю, берега которого обозначены люминесценцией моря.
К реальной опасности и сопутствующей ей гнетущей тревоге добавляется эффект от этого поистине адского зрелища, которое повергает измученный разум лишенных сна людей в смятение. Я с ужасом вспоминаю об этом кошмаре, сопровождающемся бредом и галлюцинациями. Внезапно наступает затишье, и парус безвольно повисает. Я догадываюсь, что мы попали в опасный водоворот, образованный порывами ветра, дующего с нависающих над нами гор, к которым мы неосторожно приблизились. В угрожающей тишине явственно слышен рев моря, бьющегося о невидимые рифы. Затем над водой проносится короткий свистящий звук. Он усиливается, приближаясь с неимоверной быстротой, и неистовый ветер наотмашь бьет корабль с тыла. Удар столь внезапен, что рея тотчас же ломается пополам. Это спасает нас, ибо в противном случае судно сразу бы опрокинулось.
Смертельная опасность вмиг изгоняет всех бесов, духов и привидений из нашего разгоряченного воображения. Главное теперь — спасти парус. Только Бог может помочь нам добраться до берега в этой кромешной тьме с изорванным, яростно хлопающим на ветру парусом с разошедшимися ликтросами.
Порыв ветра, нарушивший нашу оснастку, проносится как вихрь, и вновь воцаряется спокойствие. Мы спешим перенести на палубу уцелевшую часть реи, которая еще держится за фал. Теперь нам уже не страшны шквалы, но нас относит течением к проклятой цепочке островов, лежащих в полумиле от судна. Я отчетливо различаю фосфоресцирующую черту, подступающую к прибрежным скалам. Успеем ли мы водрузить обрывки паруса и обогнуть острова?
Нечего и думать проскочить между ними: они связаны между собой нитью подводных скал. Я держу судно боком к ветру, чтобы отсрочить трагическую развязку, пока мои матросы, привыкшие к подобным передрягам, пытаются совладать с парусом. В такие моменты счет идет на секунды, и неверно понятый приказ может заставить упустить драгоценное время! Минуты кажутся мне часами. Наконец я вижу белый треугольник на вершине фок-мачты, озаряющий адский мрак подобно солнцу. Я чувствую, как парусник набирает ход, подгоняемый ветром. Всего лишь два-три кабельтовых отделяют нас от огненной ленты, пляшущей вокруг скал. Мы движемся параллельно ее направлению, но течение неумолимо приближает нас к опасности.
Когда же кончится этот остров?! Но вот, кажется, и его край!..
В тот миг, когда мы начинаем огибать его, я замечаю макушку подводной скалы, которая тянется на полкабельтова!.. Все кончено, мы погибли! Во рту у меня совсем пересохло. Я стискиваю зубы так, что сводит скулы, как будто подобное напряжение мышц может задержать наше продвижение к гибели. Внезапно ветер усиливается, и нас несет прямо на скалы… Все чуют приближение смерти, и с палубы доносятся звуки заунывного причитания: «Ла илла иллалах, ла илла иллалах…», которым обычно сопровождается погребение… Но внезапный порыв ветра столь же неожиданно отбрасывает нас в противоположном направлении, к свободному от скал проходу.
Бог сжалился над нами. Наш смертный час еще не пробил! Нужно пережить подобный ужас, ощутить собственное бессилие перед стихией и поверить в могущество незримых духов, чтобы проникнуться смирением и жалостью к себе и другим тщеславным паяцам, населяющим эту землю.
XVI
Морской бой
Наш трудный рейс продолжается. Уже восемь дней мы преодолеваем встречный ветер, который, к счастью, довольно часто меняет направление. Я стараюсь не удаляться от берега, ибо в открытом море волнение сильнее и дует резкий северо-западный ветер.
В южном фарватере Массауа, между побережьем и островами Дахлак, море гораздо спокойнее, и благодаря близости материка я могу воспользоваться переменой в настроении ветра, а также извлечь пользу из порывов хамсина, почти каждый вечер прилетающего из раскаленной пустыни. Я уже привык к причудливому нраву этого ветра, главное достоинство которого для меня заключается в том, что он дует с запада. В самых неприятных вещах, так же как в самом дурном человеке, нужно всегда стремиться отыскать нечто ценное, чем можно воспользоваться.
Я прохожу мимо Массауа, где с радостью бросил бы якорь, чтобы пожать руку славному Жаку Шушана, который должен быть сейчас здесь. Однако я отказываюсь от этой затеи из-за своего специфического груза.
Миновав Массауа, я продолжаю идти вдоль низкого и скучного каменистого берега, покрытого зарослями колючих мимоз и сухой травы. У нас кончились дрова, и мы вынуждены питаться всухомятку финиками и сухарями. Я выискиваю место, куда можно причалить, чтобы собрать немного хвороста, и продолжаю вести корабль в северном направлении против ветра, стараясь не терять берег из вида.
Прибрежный риф тянется сплошной полосой, не позволяя бросить якорь. Подобные коралловые столы, окаймляющие берега южных морей, простираются более чем на четверть мили и закрывают подступы к земле даже совсем крошечным кораблям, якоря которых не достают до дна.