Тот сразу окутался облаком ревущего пара.
— Сердар! Там эшелон!
— Вижу!
Прикрытый бронепоездом, на путях застрял воинский эшелон. Впереди у него торчал «Углекоп», а в сотне саженей позади — взорванный мост.
«Гарфорды», миновав бронепоезд, расстреливали теплушки беглым огнём.
Толпы красноармейцев с завыванием прыгали на насыпь, вытаскивали лошадей, а те без настилов падали и ломали ноги.
Пронзительные крики, ржание, храп, стоны, пальба — всё мешалось в жуткое шумство войны.
Внезапно до Кирилла донеслось глухое «ура» — это красноармейцы из эшелона соединились с командой бронепоезда.
И ринулись в атаку.
Пули загремели по броне, стараясь пронзить сталь, впиться, ужалить.
С путей застучал «максим», с крыши вагона ему вторил другой, но текинцам под бронею всё было нипочём.
Отряд красных рванул к броневикам, почти все из них полегли, но трое добрались-таки.
Один из них с матами полез на башню.
Саид просунул маузер в прорезь амбразуры и выстрелил, уткнув дуло в брюшко. Готов.
Но место погибшего тут же занял другой, оказавшийся ловчее. Взгромоздившись-таки на башенку, он принялся тыкать в амбразуру ствол винтовки.
Нажал на курок, и Авинов чуть не оглох, а лицо его опалил пороховой жар.
Пуля, мерзко взвизгнув, впилась в стенку, но губительным рикошетом не ушла, застряла в войлоке.
Кирилл отворил верхний люк и высунулся наружу.
Прямо перед собой он увидел оскаленную морду в треухе.
Сразу достать револьвер Авинов не догадался, поэтому действовал по-крестьянски — заехал кулаком в эту самую морду, да от всей души.
Красноармеец свалился неудачно, его ноги угодили под гусеницу. Истошный вопль сподвиг Саида дать задний ход и додавить вражину, чтоб не мучился.
В это время пулемётчик с поезда дал длинную очередь, и, если бы не крышка люка, похороны со всеми почестями были бы Кириллу гарантированы.
Авинов мигом ссыпался обратно, под условную защиту не шибко толстой брони.
— Сердар! Бепо!
— Что там?
— Они пушка вертеть!
В самом деле башня, заклиненная было точным попаданием одного из «Гарфордов», ожила и развернулась, ловя в прицел своих механизированных противников.
Выстрел ударил гулко, аж броня загудела.
Снаряд упал с перелётом, разорвавшись среди какого-то станционного здания, ранее уже превращённого в руины.
Визжащие осколки посекли броневик, расколотив левую фару.
Кирилл схватился за флажок, чтобы высунуться и дать отмашку пушечному взводу, но те и сами разобрались.
«Гарфорд-Путиловцы» сдали задом, чтобы ничто уже не мешало башням разворачиваться, и выдали нестройный залп.
Однако накрытие вышло куда более впечатляющим — это подключилась 1-я батарея.
Калибр её орудий был побольше, чем у броневиков, и результаты не замедлили сказаться — снаряды просадили клёпаные борта бронеплощадок и рванули внутри, ставя точку в недолгом послужном списке «Углекопа».
Немногие уцелевшие красноармейцы поспешно бежали, бросая винтовки и раненых.
Были и совестливые, которые тащили невезучих товарищей.
Такие попадали в плен — Авинов с облегчением разглядел в амбразуре наплыв дроздовцев, занимавших станцию с правого фланга.
Вот и капитан Иванов впереди своей роты, а вот и сам Туркул на верной своей Гальке верхом.
Кирилл коротко выдохнул — первый его бой в качестве командира роты закончился.
Продвигаться в голую степь смысла не было, поэтому первый батальон закрепился на станции.
Путейцы починили полотно, отогнали дымящийся бронепоезд в тупик. Паровоз, радостно свистя, словно поздравляя дроздовцев с победой, притащил их теплушки и замер перед взорванным мостом, пуская контрпар и лязгая сцепками.
«Дроздовец» капитана Рипке подкатился следом, становясь в боевое охранение.
Авинов оббегал свою бронероту.
Слава Богу, убитых не было. Двоих ранило заклёпками, вышибленными близким разрывом снаряда, — благо что в сам броневик не попал.
Ещё одного легко контузило — того самого наводчика с «Гарфорда», потерявшего заднюю ось.
Вот ею-то Кирилл и занимался.
Своими силами такой ремонт он бы в жизни не одолел, помогли деповские.
Полдня проваландались, но поставили-таки бронеавтомобиль «на ноги».
Сестрички милосердия, врачи, а также их добровольные помощники из дроздовцев и казаков устраивали раненых в зачуханном вокзале. Гулевич выдвинул свою батарею на окраину Государева Байрака, в небе кружилась пара «Анаде», один из взводов 1-й Особой автоброневой роты постоянно дежурил между железной дорогой и степью, не подпуская красных к брошенным окопам.
Остальные текинцы отдыхали.
Личный состав бронероты занял какие-то здания из тёмного кирпича, принадлежавшие железнодорожному ведомству.
Три брошенных дома смыкались буквою «П», образуя тихий дворик.
Джигиты были расслабленны, утратив даже обычную свою жизнерадостность.
Может статься, предстоявшая им ночь окажется последней из относительно спокойных — рано утром Днестровская, 1-я и 2-я Донские армии разовьют наступление по всему фронту, действуя в харьковском направлении.
А пока Саид разжёг костёр, обложив его камнями, и установил большой казан.
Текинцы сидели вокруг огня на чурбаках, молча смотрели в огонь. Возможно, вспоминали в эти минуты свои Каракумы, где пасли овец да верблюдов, и такой же костёр из наломанных плетей саксаула.
Исаев шумно втянул носом воздух.
— Чегой-то они там кашеварят?
— В меню будет шурпа! — улыбнулся Кирилл.
Глава 10
ПЛОСКИЙ ШТОПОР
Газета «Современная летопись»:
В Ирбенском проливе и окружающих Моонзунд водах разгорается противоборство, к которому приковано внимание всей Европы и Северо-Американских Соединённых Штатов.
Когда английские дредноуты «Айрон Дюк» и «Эмперор оф Индиа» приблизились к российским берегам, им навстречу вышел эсминец «Новик» и сделал обычный запрос.
Ответа не последовало, тогда командир эсминца передал британцам следующее: «Ваш курс ведёт к опасности!»
Англичане не вняли.
Они рассчитывали на своё превосходство в главном калибре — всего лишь на полтора дюйма большем, чем русские двенадцатидюймовки, — и в дальнобойности.
Британцы могли стрелять на сто двадцать кабельтовых (21 верста), русские же всего на девяносто. Однако русская полубригада линкоров уже вышла на дистанцию семьдесят кабельтовых. И дала залп.
Более тридцати орудий главного калибра выпустили бронебойные снаряды весом в тридцать пудов каждый.
«Айрон Дюк» был поражён четырьмя снарядами с «Императрицы Марии»: первый угодил в борт и вдавил броневую плиту чуть ли не на фут в прокладку из тикового дерева, вызывая течь, а второй, ударивший возле башни, просадил шестидюймовую палубную броню, перебив и переранив с полсотни человек команды. Пламя от разрыва снаряда достигло батарейной палубы и подожгло находившийся там кордит.
Третий и четвёртый снаряды попали «Айрону Дюку» в корму, причём один из них угодил под башню.
От взрыва башню подняло и опустило, заклинив в положении «на борт». Гидравлика не выдержала сотрясения, и орудийные стволы уткнулись в палубу.
Пятый снаряд прошёл сквозь дымовую трубу, ударился о броневые колосники, срикошетировал и разорвался у правого борта.
Ответным огнём досталось «Генералу Алексееву» — единственному в мире семибашенному линкору.
За избыток вооружения пришлось платить ослаблением корпуса.
Один из снарядов «Эмперор оф Индиа» пробил броню его верхнего пояса и взорвался внутри корабля, кроша всё вокруг.
Ещё одно попадание с шестидесяти кабельтовых в подводную часть повредило переборки машинного отделения, скручивая их, несколько отсеков с левого борта затопило.
Следующий снаряд срезал мачту и скрутил в кольцо трап левого борта, а ещё один «чемодан» сорвал крышу башни главного калибра.
Обе «Императрицы» около часа держались под огнём двух десятков тяжёлых орудий.
Из проломов в их палубах вырывались языки пламени, из пары разбитых башен торчали под разными углами замолчавшие орудия, крылья мостиков были снесены.
Но именно залп из носовых башен «Императрицы Марии» и «Катюши» определил исход боя.
Лишь один из снарядов достиг цели, но он нёс погибель «Айрон Дюку». Пробив броню барбета средней башни главного калибра, раскалённая стальная туша вломилась в перегрузочное отделение. Заряды, упакованные в шёлковые картузы, вспыхнули, огонь протёк в погреб, и чудовищный взрыв вздыбил палубу линкора, одновременно вырывая днище.
В воздух взлетела куча обломков и шлюпок. Крыши орудийных башен подбросило вверх на сто футов, из развороченного корпуса поднялся грибообразный столб чёрного дыма высотой до тысячи футов.
Когда дым рассеялся, «Айрон Дюк» величественно валился на правый борт. Над тонущим линкором взметнулись фонтаны белой пены — воздух, вытесняемый водой из отсеков, вырывался наружу с утробным нептуническим зыком, и «Айрон Дюк» скрылся, под водою…
В валенках и в меховых штанах, в дохе и в рукавицах, замотав лицо шарфом до самых очков-консервов, Степан Котов всё равно отчаянно мёрз.
Кабина «Ньюпора-IV» была открыта всем ветрам, а за бортом — декабрь.
Впрочем, Котов не обижался на конструкторов. Ему даже в голову не приходило, что пилота может укрыть прозрачное остекление, как на «Муромцах».
«Ньюпоры» он любил — это были первые аэропланы, на которых он начал летать.
А уж за счастье полёта можно многое простить, даже холод. Ничего…
«Четвёрка» за три часа больше трёхсот вёрст одолевает, а ближе к Ростову потеплеть должно… Юг всё-таки.
«Ньюпор-IV» пилоты прозвали «Ньюпором с ложкой» — из-за характерной противокапотажной лыжи, весьма схожей с известным столовым прибором.
Авиаторам, начинавшим летать на всяких «блерио» и «фарманах» и пересаживавшимся на «ньюпоры», приходилось учиться заново.
В отличие от всех прочих аэропланов, у которых педали были связаны с рулём поворота, на «Ньюпорах» ими выполняли гоширование, то бишь перекашивание крыльев, чем проделывали управление по крену.
Отклонение же руля поворота и руля высоты — при помощи ручки управления.
Да, пришлось ему намучиться, когда пробовал взлететь на «моране»!
А там всё по-другому, так что сперва, дабы не гробануться, по аэродрому катался, одними рулёжками занимаясь. Ничего, привык.
Котов глянул вниз. Река большая! Должно быть, Дон.
Тогда Ростов — вон там. Близко совсем!
«Ньюпор», натужно ревя мотором, развернулся и полетел вдоль реки. Вскоре завиднелись предместья.
Где-то тут у белых аэродром… Да вот же он!
Словно буквочки «Т» выстроились в ряд — это «Ильюшки» стоят. «Муромцы».
А всякая мелочь пузатая, вроде «вуазенов» или «анатр», по ангарам заныкана.
Степан пошёл на посадку.
Поле приближалось, клонясь то в одну сторону, то в другую. Поднялось будто, ударило под колёса.
«Ньюпор» чуток подскочил, вызывая у Котова гримаску неудовольствия, и покатился.
Наперерез аэроплану уже бежали трое офицеров в лётной форме.
Неуклюжий в своей дохе, Степан перевалился за борт и чуть не упал в укатанный снег. Подобрался, сосредоточился.
В Москве он долго готовил себя к этой вот встрече с врагом, по-разному её рисуя. А тут…
Рассупонившись, Котов пошагал навстречу белякам.
Первым к нему приблизился молодой мужчина в чёрной форме и в фуражке с высоким чёрным околышем, с крылышками на серебряных погонах.
— Капитан Томин, — представился он, отдуваясь. — С кем имею честь?
Стёпа неловко козырнул и отрекомендовался:
— Подпоручик Котов. Сбежал от большевиков на их же аппарате.
Томин с чувством пожал ему руку, произнеся торжественно:
— Наш человек!
Ещё двое, подошедших за капитаном, дружелюбно улыбнулись Степану.
— Мои ангелочки! — представил их Томин. — Игорь Князев — артофицер. Матвей Левин — моторист.
Поручкавшись со всеми, Котов ощутил вдруг, что пролетарское чутьё подводит его — он не чувствовал врага.
С ним разговаривали белые офицеры, те самые дворянские сынки, что мордовали солдат, жрали рябчиков и шампанское, мечтая посадить обратно на шею народу царя, помещиков и капиталистов.
И где его классовая ненависть? Нету…
— На каких летал? — поинтересовался Князев.
— На «Муромцах» летал? — перебил его Левин.
— Ну летал, — ответил Котов, тут же браня себя за простонародное «ну».
— Всё, — громко сказал Томин, — забираю! Пошли, пошли!
— К-куда?
— В экипаж, поручик, в экипаж!
— Я подпоручик… — начал Степан и прикусил язык. Чё-ёрт… Офицеры же не употребляют все эти «под» и «штабс»!
Но пилоты ничего такого не заметили, а Томин и вовсе выразился:
— Ёп-перный театр! У нас помощника командира убило на той неделе, займёшь его место.
— Где? — глупо спросил Котов.
— Вот! — торжественно сказал капитан, вытягивая руку в сторону «Ильи Муромца».
Тяжёлый бомбардировщик стоял на лыжах, раскинув гигантские крылья, отягощенные моторами, а его скруглённый нос напоминал больше всего перед трамвая, только что ниже остекления кабины бронзовел выпуклый двуглавый орёл, а наверху значилось выведенное славянской вязью: «Александр Невский».
— Так это ж не «ильюшка»! — вырвалось у Степана.
Томин рассмеялся.
— Догадлив, однако! Новый бомбовоз, поручик! И побыстрее «Муромцев» — летит скорее вдвое, хоть и весит на полтораста пудов больше. Так-то!
— И вы мне доверяете? — осмелился спросить «подпоручик». — А вдруг я красный шпион?
— Подумаешь! — фыркнул командир. — Выбросим за борт, и всего делов. Залезай… шпиён!
Поднявшись в гондолу, обшитую гладкими листами дюралюминия, Котов скинул доху — внутри было тепло. Как в натопленом доме.
И светло — борта впереди были прорезаны большими квадратными окнами, а ближе к хвосту — круглыми.
Фюзеляж разделялся на ряд кабин: передняя часть — «голова» — застеклённая и малость выдававшаяся вперёд — пилотская, затем «кают-компания» со столом и плетеными креслами, тамбур-кладовка-прихожка с лесенкой на верхнюю площадку и сдвижной дверью наружу, за нею отдельная каюта, чаще всего используемая под фотографическую комнату, и, наконец, уборная.
Размах, мощь аэроплана впечатляли.
Если обычный авиаотряд состоял из шести, а то и десяти тех же «Ньюпоров», то «Муромец» сам по себе был боевым отрядом.
Вот этот, в утробе которого топтался Котов, именовался в списках так: «Отряд аэроплана „Александр Невский“ номер два».
В отряде числилось четыре офицера, один механик и сорок человек солдат, все спецы: мотористы, пулемётчик, слесаря, столяры, шофферы, фотографы.
А в обозе отряда находились четыре легковых и три грузовых автомобиля. Внушительно!
Робко отворив дверь в кают-компанию, Степан осмотрелся и несмело прошёл в пилотскую, где своё место уже занял Томин.
— А когда мне… это… место занимать? — спросил Котов.
— А сию минуту! У нас вылет намечался, чуть не сорвался, а тут ты! Теперь не сорвётся…
Котову сделалось нехорошо.
— А в штаб? — пролепетал он. — Чтоб к писарю… зачислить…
— Да потом! — отмахнулся Томин. — Никуда твой штаб не денется! Мы тебя, ангелочек, прямо в полёте и проверим, все твои пёрышки встопорщим! Ха-ха-ха!
Степан малость растерялся.
Нет, он предполагал, что может угодить в бой, и надо будет убедить беляков в своей лояльности. Но так сразу…
Правда, товарищ Троцкий на все его сомнения реагировал довольно-таки резко — нечего, мол, сопли распускать!
По своим стрелять? Стреляй! Вывезти того офицера — вот главная задача! А если для этого надо будет роту красноармейцев положить… Да хоть полк! Лес рубят, щепки летят…
— Механик! — крикнул Томин. — Зови всех! Мотористов там… Всех! Готовимся.
К зимним холодам надо было относиться серьёзно, и на бомбардировщики были выданы тёплые чехлы, чтобы укрывать моторы.
И незамерзающую смесь выдали, а всё одно — запуск выходил долгим и сложным. Приходилось пропускать горячую воду через радиатор и прогревать каждый мотор по нескольку раз, прежде чем запустить их все.
Впрочем, умельцы и тут выкрутились — приспособили бензиновые грелки, по одной на каждый мотор.
Сперва-то их обхаживали да берегли, а после мотористы и чайники на тех грелках кипятили, и яйца варили.
— Бензина взяли? — громко спрашивает командир корабля.
— Взяли! — отвечает Левин.
— Сколько?
— Тридцать два пуда и ещё семь двухпудовых банок в каюте! Масла три пуда, хватит на двенадцать часов лёта.
— Бомбы?
— Двадцатифунтовки, десятифунтовки — тоже тротилки, двухпудовки, пудовки. Три пятипудовки остались с прошлого вылета.
— Игорь, покажи… Слышь, Котов, по имени-то тебя как?
— Степан! — вздрогнул комсомолец.
— Игорь, покажи Степану, как с прицелом обращаться. Если что, тебя заменит!
Князев кивнул и поманил Котова за собой.