И чего б тогда не работать?..
…В цеху было шумно и пыльно, но не слишком холодно.
Гудело пламя в печах-вагранках, а в самом тёмном углу разливали сталь, разбрасывая искры и огненные отсветы на стены.
Выли моторы, грохотал и шипел паровой пресс, оглушали стуком пневматические молотки, клепавшие броневые плиты, вспыхивала сварка. Работа кипела.
Авинов сразу узнал «свои» Т-12, хотя ничего, кроме сварных каркасов, танки собой пока не представляли.
Но эти наклоны и большие катки по борту… Они самые!
Поручик Комар возник перед Кириллом, как джинн из сказки.
— Здравия желаю, господин подполковник!
Кирилл козырнул.
— Здравствуйте, господин поручик. Сколько танков в работе?
— Пока три, господин подполковник.
Оглянувшись, инженер подозвал пожилого рабочего в синей засмальцованной робе.
— Это Михаил Семёнович, — представил его Комар, — занимается бронированием.
— Кирилл Антонович, — сказал Авинов, протягивая руку мастеровому.
Тот осторожно пожал её, уважительно, но с достоинством.
— Какие трудности, Михаил Семёнович? Помехи?
Рабочий подумал.
— Трудностей две, — сказал он неторопливо. — Карусельный станок американский мы ещё осенью получили. Установили буквально на днях, а нынче пробуем. Погоны под башни делать начнём только после Рождества, ежели по новому стилю. Ну каркас сготовить да броню наклепать — это несложно. Двигатель держит, зараза. Раньше весны не справимся. Нет, ежели кое-как слепить, то… Да не, срамиться неохота.
— А вы без спешки, Михаил Семёнович. Конечно, танки нам нужны уже сейчас, но добротные.
— Вот и я о том же. Пойдёмте, ваше высокоблагородие, башни покажу.
Мастеровой провёл Кирилла куда-то за ряд станков, к свету поближе, лившемуся из-за запылённых стёкол.
На уложенных брусьях покоились две цилиндрические башни, склёпанные из двухдюймовой катаной стали, с пустым «окном» на том месте, где встанет орудие (одни цапфенные приливы для люльки видны), с зияниями люков, с уже нахлобученным вентиляционным колпаком.
— Вот где ещё одна зараза! — похлопал Михаил Семёнович по командирской башенке с пятью смотровыми щелями. — Изнутри-то мы их прикроем стальными щитками, а защитные стёкла из чего делать? А перископ? У немаков-то «Карл Цейс» имеется, а у нас «дупель-пусто».
— Понятно, Михаил Семёнович, — кивнул Авинов, — будем думать.
В Ростов Кирилл вернулся лишь на следующий день, уже под вечер.
Устав не физически, а скорее морально, Авинов попарился в баньке, сгоняя утомление, да так в том преуспел, что его сомнение взяло: а заснёт ли он?
Дабы пригасить бодрость духа, подполковник решил прогуляться по вечерним улицам.
Естественно, Исаев с Саидом этому воспротивились, но Авинов надавил на них авторитетом.
Когда он вышел (с парабеллумом за поясом), начало темнеть.
Было холодно, но мороз не щипал щёк.
Кирилл шагал неторопливо, стараясь не оглядываться, — Кузьмич наверняка организовал охрану ненаглядного подполковника, и сейчас ему спину прикрывали как минимум трое-четверо.
Авинов улыбнулся. Ценные кадры!
Впереди кто-то брёл, наверное, тоже дышал воздухом.
И прохожий явно был молод — походка, хоть и расслабленная, но твёрдая, пружинистая даже.
Когда идущий впереди попал под свет уличного фонаря и оглянулся, Кирилл оказался в тени.
Он сразу узнал прохожего — по характерному родимому пятну, похожему на сердечко.
— Котов! Стоять.
Степан замер, напрягшись. В это мгновение он мог кинуться бежать, петляя, или выхватить револьвер.
— Ты у меня на мушке, и не только у меня, — спокойно проговорил Авинов, вынимая пистолет и накручивая глушитель. — Убивать тебя я не собираюсь, мне нужно с тобой поговорить. Обернись.
Котов медленно развернулся.
— Оружие есть?
— Есть, — не стал скрывать комсомолец.
— Ладно, оставь себе. Только не дёргайся, а то пристрелю ненароком.
— А чего это такое? — кивнул Степан на оружие, на него нацеленное.
— Пистолет с глушителем. Тихий хлопок — и ты труп. Поздно же, зачем людей будить зря?
Котов хмыкнул.
— Что ты хотел услышать, сволочь белогвардейская?
— А что ты мне можешь сказать нового, сволочь красноармейская? Про задание Троцкого? Так мне о нём известно. Могу даже поспорить, что нынче ты водишься с Егором Мурлычёвым из Донкома. Не отвечай, мне эти подробности не интересны.
— А что же тебе интересно? — процедил Степан.
Авинов усмехнулся.
— Мне интересно, отчего ты такой лопух. Комиссары дурят тебя, как хотят, а ты, словно глупый щенок, хвостом вертишь. Дадут тебе пинка, ты поскулишь немного — и обратно ноги хозяйские лизать.
У Котова желваки заиграли.
— Это всё, что ты хотел мне сказать?
— Нет, — спокойно ответил Кирилл. — Я не стану тебя переубеждать да перевоспитывать. Если ты не дурак, то сам поймёшь, за кем правда. Я о другом хотел тебе рассказать. Сейчас я выдам тебе одну тайну, которую тебе наверняка не раскрыл Лев Давидович. Знаешь, почему я так ему занадобился? Год назад, да больше, было мне… видение, что ли. Я узнал будущее лет на тридцать вперёд.
— И как там, при коммунизме? — развеселился Котов.
— Хреново. Ты зря смеёшься, всё, что мне было предсказано на семнадцатый год, — сбылось. А вот потом начались изменения. Ведь, зная, что случится, я мог сделать так, чтобы этого не произошло. Спас одного человека, помог другому, примирил Корнилова с Алексеевым — и пошло-поехало. Сейчас-то нас трудно победить, а если бы не то… видение, всё было бы иначе… В двадцатом красные победили бы. В тридцатом затеяли бы коллективизацию сельского хозяйства — то есть кулаков пересажали бы, отобрав скотину и дома, и у середняков поотбирали бы всё и согнали бы их вместе с беднотой в колхозы. Чтобы пахали, как крепостные. В тридцать седьмом всех верных ленинцев расстреляли бы, как врагов народа, или загнали бы в лагеря — лес валить, каналы копать, руду добывать… А потом бы началась самая страшная война…
— С кем? — не выдержал Котов.
— С немцами. На фронтах той войны сгинуло бы больше двадцати миллионов наших… Ведь Красная армия воевать не умела и не умеет, всё числом берёт.
— Врёшь ты всё!
— Нет, Стёпа, не вру. А рассказать, что стало бы с тобой?
— Со мной?
— С тобой, с тобой… Стал бы ты чекистом. Или краскомом — уже не помню. Да это и неважно. Добился бы ты больших чинов, выслужился бы, квартиру бы тебе дали в Москве — отдельную, как полагается. Женился бы ты, детей бы завёл… А в тридцать седьмом тебя бы арестовали как троцкиста. Не отвертишься ведь, служил под началом Льва Давидовича? Служил. Ну вот. Ленин умер бы в двадцать четвёртом. Ещё пара лет — и Троцкого сняли бы, да и выслали бы из страны. А троцкистов стали бы судить. Ну, как судить… Стали бы их сапогами бить, пальцы дверью ломать, раскалённый шкворень в задницу заталкивать, спать не давать по неделе, чтобы человек с ума сходил… Настрочили бы троцкисты чистосердечные признания — и к стенке их. Тебя тоже отволокли бы в подвалы Лубянки и там кончили. А супругу отправили бы в особый лагерь для жён врагов народа, где она и загнулась бы от непосильных трудов. Детишки твои попали бы в детский дом — так вы сиротские приюты называть стали бы — и всю жизнь прожили бы как с клеймом. Ведь их отец — враг народа. Значит, ни в университет им не поступить, ни на работу хорошую устроиться — вся жизнь под откос. Вот такая судьба ждала бы тебя, Стёпа. А что теперь с тобой станется, я не знаю. Жизнь-то изменилась. Никто об этом не знает, кроме меня. А теперь и тебя. Что ты поймёшь, а чего никогда не примешь, не ведаю. Уж, что ты выберешь, кем станешь, это только от тебя одного зависит. Никто в мире не знает своей судьбы, а вот тебе она известна. Стало быть, ты волен её изменить. Зачем я тебе всё это рассказал? Это же тайна, и я не должен был её выдавать! А я вот выдал. Просто… Понимаешь, я хочу дать тебе шанс. Шанс стать другим. Стать самим собой. Используешь ли ты такой шанс, это ты уж сам решай. Белой гвардии ты навредил не слишком, разве что «Ильюшка» из-за тебя разбился да несколько раненых нынче в госпиталях маются. Знаешь… Я сейчас подумал… Может, я потому так с тобой откровенен, что собственные грехи замаливаю? Я ведь многих ваших положил. И Юрковского. И Свердлова — да, это я расстрелял «Кожаного» по приказу Ленина.
— Врёшь!
— А ты спроси у Владимира Ильича, — усмехнулся Кирилл. — Зачем мне врать? Ты не думай, я не горжусь убийствами. Чем тут гордиться? Просто, что было, то было. Вот и подумалось мне: вдруг да хоть одного балбеса спасу? Тебя, то есть. Вдруг да расклинит ему мозги, думать начнёт, а не кремлёвских вралей слушать. «Жизнь даётся лишь дважды…» Не знаю, где я такую строчку вычитал, но к тебе она подходит. Мама родила тебя однажды, а сегодня я мог тебя пристрелить, но решил оставить тебе жизнь. Всё, Стёпка. Иди и не греши.
Котов отступил растерянно, косясь на парабеллум в руке Авинова, развернулся и пошёл, временами оглядываясь.
Кирилл отшагнул к забору и опустил пистолет.
— Ваш-сок-родь, — прозвучал голос из темноты. — Зря вы его отпустили.
— Может быть, Кузьмич, — вздохнул Кирилл. — Может быть…
А может, и нет.
За воротами особняка, занятого многочисленными подразделениями Особой Службы, царила атмосфера деловитая и сосредоточенная, как в любом военном гарнизоне.
Часовые бдели на постах, скрипели снегом, прохаживаясь по аллеям парка. Текинцы галдели на своём наречии, собравшись в одном из гаражей, — наверное, грелись около печки, сработанной из железной бочки.
Половина окон в большом доме, во флигеле и в пристройках ещё светилась, за другими стыла темнота — ночь останавливала порывы даже инженерной братии.
Обметя снег с бурок, Авинов вошёл в длинный коридор.
Отворил дверь своих тесных «апартаментов», переступил порог…
Нет, он знал, что истопник Артур Тигранович человек весьма обстоятельный и не допустит холода в комнатах. Не то, не то…
Вовсе не тёплый дух, исходивший от круглого бока голландской печи, поразил его. Запах духов «Коти»!
С громко бьющимся сердцем Кирилл нащупал за спиною ручку и аккуратно прикрыл дверь. Сделал шаг, другой.
Он сразу ощутил движение, направленное из спальни.
Авинов резко развернулся, покачнувшись не то от самого движения, не то от потрясения, — к нему, улыбаясь, выходила Даша. Его Даша.
Она была в шёлковом турецком халате и босая.
Пол холодил, и девушка ступала на цыпочках.
— Дашечка…
— Привет… Не ждал?
Кирилл медленно помотал головой, жадно вглядываясь в её лицо, словно пытаясь узнать ту Дашу, которую оставил на берегу Босфора минувшим летом.
Волосы у жёнушки отросли, касаясь нежных плеч, и вся она была немножечко другая, незнакомая, близкая и далёкая одновременно.
Авинов сделал ещё полшага, и девушка бросилась к нему, обняла за шею, прижалась — и заплакала.
— Ну ты чего? Чего ты? — всполошился Кирилл.
— Ты мне совсем не рад…
— Да ты что, Дашечка?!
Авинова резануло жалостью, и тут же все его надуманные боязни истаяли. Он крепко сжал девушку обеими руками, гладя её волосы, целуя заплаканное лицо, шепча:
— Я люблю тебя, поняла? Мою родненькую, мою красивенькую, мою самую-самую любименькую!
— И я тебя люблю! — всхлипнула Дарья…
…Никто из нижних чинов, даже опытные солдаты не сумели бы раздеться с тою быстротою, какую развил Кирилл.
А Даше всего-то и было нужно — поясок развязать да скинуть халат на пол. Что она и сделала.
Авинов подхватил девушку на руки, уволок в спальню, тиская упругое, налитое, горячее, шелковистое тело, и не успокоился, пока не исцеловал его от ушек до коленок.
Гораздо позже, когда затихли стоны и унялось бурное дыхание, Кирилл лежал рядом со своею женщиной, обнимая её и прижимая к себе. Не желая отдаляться от Даши даже на вот столечко.
— Растерялся я, понимаешь? Скучал-скучал, мечтал-мечтал, а когда желание вдруг сбылось, стою и глазами хлопаю…
— Прости меня… — забормотала девушка. — Я подумала тогда дурное…
— Глупенькая…
Авинов вздохнул. Он вспомнил Надю.
Сейчас Кирилл испытывал и сожаление о содеянном, и раскаяние, но тогда…
Тогда всё было иначе. Он не мог отказать Наде — и не хотел отказываться.
Но Даше об этом знать необязательно.
Не нужно обижать Дашеньку… Она хорошая.
С этой мыслью Авинов и заснул. Счастливый.
Глава 13
«РОСТОВСКИЙ СЕЙФ»
Газета «Курьер поранний», Варшава:
В серой куртке стрелка и серо-голубой фуражке-мацеювке, усатый и мрачный, вот он — маршал Юзеф Пилсудский, любовь и гордость народа!
Великий, мощный, молчаливый, будто сфинкс, погружённый в раздумья, выкованный из гранита. Великий Вождь!
Первый Маршал Польши, Создатель возрождённого польского государства, Воскреситель Войска Польского и Воспитатель народа!
Под его бело-красным знаменем с гордым орлом Пястов мы уничтожим жалкие русские толпы, побьём хохлов и вернём утраченное, дабы раскинулась великая Польша от моря до моря!
«Замкнутая в границах шестнадцатого века, — пишет Великий Вождь, — отрезанная от Чёрного и Балтийского морей, лишённая земельных и ископаемых богатств юга и юго-востока, Россия могла бы легко перейти в состояние второсортной державы, неспособной серьёзно угрожать новообретённой независимости Польши.
Польша же, как самое большое и сильное из новых государств, могла бы легко обеспечить себе сферу влияния, которая простиралась бы от Финляндии до Кавказских гор!»
Газета «Приазовский край», Ростов-на-Дону:
Карлис Ульманис, тот самый, что объявил Лифляндскую губернию независимой Латвийской Республикой, как-то умудряется кланяться сразу двум господам — англичанам и немцам.
Ну с англичанами всё ясно — эти готовы на любые траты, лишь бы России гадость сделать.
Теперь же Карл Индрикович договорился с Артуром Виннигом, германским уполномоченным в Прибалтике, чтобы Балтийский ландесвер, пронемецкое войско «Балтенланда», был объявлен вооружёнными силами «Латвийской Республики».
Правильно, где ж бесштанному «государству» взять армию?
Вот и зазывают немцев служить. Каждому добровольцу обещано латвийское гражданство (восхитительно!) и 100 моргенов земельного надела, если тот хотя бы четыре недели повоюет за суверенность Риги.
Нынче положение Ульманиса осложнилось ещё более: на призыв Лондона защитить латвийскую демократию откликнулась Варшава — теперь ещё и пилсудчикам кланяться?!
Поляки выдвинули на территории Виленской и Лифляндской губерний 4-ю армию генерала Станислава Шептицкого, Оперативную группу генерала Леонарда Скерского, 1-ю армию генерала Стефана Маевского и Резервную армию генерала Казимежа Соснковского.
Наша Западная армия под командованием генерала Маркова прочно удерживает позиции в Эстляндской губернии на линии Аренсбург — Пернов — Юрьев. С востока марковцев подпирает Северо-Западная армия генерала Родзянки.
Полубригада линкоров Балтийского флота («Императрица Мария», «Императрица Екатерина Великая», «Генерал Алексеев») стала полноценной 1-й бригадой, пополнившись новейшим линейным крейсером «Измаил». Базируясь в Ревеле и Мариенгамне, бригада готова к боевым действиям…
Котов ощущал непонятный упадок сил.
Движения его делались вялыми, сила чувств пригасла, сменившись тупым безразличием.
Всё время этого дурацкого разговора с белогвардейцем Степан готовился к броску, к уходу. Одно лишь мгновение — и он успел бы выхватить наган, но тот так и остался за голенищем сапога.
Беляк действительно не хотел стрелять.
Хотя мог — дуло его пистолета с толстым набалдашником глушителя глядело на комсомольца в упор, не шевелясь.
Твёрдая у этого Авинова рука…
Котов уныло выматерился — разбередила эта сволочь душу!
Главное заключалось в том, что он верил белому офицеру. Верил, и всё тут! Зачем ему врать?
Был бы тот сам на мушке у Степана, тогда понятно — помирать-то никому не любо, что угодно сбрешешь. А так…