Колдер уставился на тарелку. Ветчина и яйца этим утром. Ветчина и яйца каждое утро. Ветчина и яйца, когда ему было двадцать. Ветчина и яйца, когда ему было десять.
Его отец, бывший маркизом до того, как титул перешел его сыну, был мужчиной энергичным, как говорится, человеком действия. И еще он был ранней птахой.
«Ни один человек не может сказать, что его день прошел с толком, если он провел этот день в постели! – говорил маркиз, тыча указательным пальцем в небо. – Заставь сердце качать кровь как следует с утра, и весь остальной мир замучается тебя догонять».
Старый маркиз был помешан на том, чтобы проводить время с толком. Колдер с младенчества занимался исключительно полезными делами, и каждый его день был расписан по минутам.
Никто не составлял ему компанию за столом. Еда была лишь топливом, необходимым для того, чтобы продуктивно проводить время. Рейф попадал под те же неукоснительные правила, но каким-то образом ему удавалось спать допоздна. Он беззастенчиво пользовался своим обаянием, чтобы добиться приятных послаблений от няни, гувернантки, кухарки – ни одна женщина не могла устоять перед ним, даже когда он пребывал в совсем нежном возрасте, и завтрак тайно доставлялся в его комнату на подносе.
Колдер никогда не протестовал и никогда не жаловался отцу, если не видел брата за завтраком. Он принимал участие во всеобщем заговоре, благодаря которому Рейф мог наслаждаться свободой, которой сам Колдер никогда не знал.
И по большей части раз и навсегда заведенный порядок давал Колдеру ощущение комфорта. Он был тихим, умным, единственным ребенком среди взрослых, ибо его отец был снобом: при всем при том, что он переспал с деревенской белошвейкой и она родила ему Рейфа, маркиз не позволял Колдеру играть с детьми простолюдинов, даже с сыновьями местного нотариуса не разрешал водить дружбу или с многочисленными отпрысками мистера Биксби, своего управляющего.
Нет, для Колдера ровней были лишь дети аристократов, вот только детей аристократов поблизости не водилось, и никому из аристократов не приходило в голову привезти своих детей поближе к имению Брукхейвена, чтобы сыну маркиза было с кем играть. Имение родственники не навещали, и среди местных помещиков не было ни одного, с кем маркиз не считал бы зазорным общаться. Весь круг общения детей маркиза состоял из гувернантки, учителя и горничной, которая убирала его комнату, и еще конюха, который чистил копыта его коня.
Рейфу было легче: он не знал столь строгих ограничений. Ему позволялось голым плавать в реке с сыновьями кузнеца, лазать по деревьям с многочисленными детьми Биксби. Было время, он звал Колдера присоединиться к ним, но брат был слишком гордым и сильно завидовал Рейфу, чтобы признаться в том, что ему запрещено все то, что разрешено брату, и потому Колдер делал брезгливое лицо и заявлял, что у него есть дела поинтереснее.
Однако Рейф, должно быть, знал о том, что брат лишен нормальных мальчишеских радостей, и потому всегда приносил ему какое-нибудь сокровище: птичье гнездо с голубым яйцом, отполированный водой, гладкий, как стеклышко, камень со дна ручья, ленту из косы одной из дочерей Биксби. И конечно, каждый из этих предметов имел свою историю, и эти истории Колдер слушал со скучающим видом, но каждый день, целый день ждал вечера, когда Рейф принесет ему сокровище в сопровождении очередной истории.
Разумеется, здесь не обошлось без тайного злорадства. С Рейфом все всегда было непросто. Дары были дарами только отчасти, при этом являясь трофеями. И истории, которыми потчевал Колдера Рейф, лишь отчасти были призваны развлечь, оставаясь при этом панегириками самому себе. Любовь и ревность теснейшим образом переплелись в их отношениях. Это было братство, но без равноправия. Их узы были крепки лишь настолько, насколько позволяли законы наследования. Рейф был готов драться за брата, и Колдер об этом знал. Но точно так же он знал и то, что Рейф будет драться против него, при этом тоже отчаянно. Разделявшая их стена означала, что им никогда не быть настоящими друзьями, но кровные узы и общие детские впечатления были слишком сильны, чтобы Колдер и Рейф чувствовали себя чужаками. Они словно были две стороны одной медали, как орел и решка на монете. Рейф был само дружелюбие и обаяние, олицетворяя все то, чего был начисто лишен Колдер.
Все любили лорда Рейфа. Кондитер сберегал для него самые вкусные пирожные, дочь управляющего флиртовала с ним, ерошила его темные волосы, плотник вырезал для него целый табун лошадок, одну из которых он попытался подарить Колдеру, да только тот отказался.
Все давалось Рейфу без труда. Колдер наблюдал за ним с завистью, замаскированной под пренебрежение. Колдер помнил, в каком порядке всходили на престол английские короли и королевы, знал наизусть целые страницы из книг классиков английской литературы, складывал и вычитал в уме девятизначные числа, но не мог заставить горничную улыбнуться, не мог рассмешить отца рассказом о том, как упал в реку, запуская воздушного змея.
Колдера никогда не хвалили за то, что он учился лучше брата, потому что ничего иного от него и не ожидали. Рейф учился быстро, но так же быстро терял интерес к изучаемому предмету. Колдер отличался упорством и настойчивостью. Когда он читал о какой-нибудь знаменитой битве, он не просто запоминал даты и действующих лиц, а старался понять, какие политические цели преследовал тот или иной полководец.
И только в одной области знаний Рейф превосходил Колдера – в том, что касалось истории их семьи. Рейф чувствовал себя в семейной истории как рыба в воде: словно он всегда знал о всех Брукхейвенах с незапамятных времен, и ему нужно было лишь слегка освежить память. Для Колдера передать брату заботу о поместье в тот день, когда Рейф женился, было совсем не трудно. Рейф был предан фамильному поместью. Лучшего хозяина и придумать нельзя.
Но, при всем своем природном обаянии и таланте влюблять в себя всех и каждого чуть ли не с первого взгляда, Рейф никогда не пытался представить дело так, словно он лучше или значительнее, чем есть. Притворство вообще было чуждо его характеру. Он никогда не пытался утаить свое происхождение. Всем своим видом Рейф демонстрировал окружающим, что он не претендует на то, чем не является. К примеру, пуговицы на его шинели были из серебра, тогда как те, кто не мог позволить себе золото, обычно пытались пустить окружающим пыль в глаза с помощью дешевой, но броской латуни.
Интересно, каково это – быть в постоянном ладу с собой?
Колдер смотрел на стынущий завтрак и остывший кофе. Он не был таким, как Рейф. Людей не влекло к нему, как мотыльков к огню. Чтобы добиться от них послушания, Колдер должен был либо хорошо им платить, как Фортескью, либо жениться.
Колдер встал и швырнул салфетку на стол.
– Мне надо работать. Принеси мне кофе в кабинет, – бросил Колдер и, не глядя на дворецкого, вышел за дверь. Меньше всего ему хотелось сейчас встретить сочувственный взгляд слуги.
Глава 11
Что касается Дейдре, то утро у нее выдалось такое, о каком она до сих пор могла лишь мечтать. Дейдре встала с постели тогда, когда ей надоело лежать, накинула розовый шелковый пеньюар и, устроившись на уютном бархатном диване, стала пить изысканно-вкусный чай, принесенный улыбчивой горничной.
Дейдре попросила, чтобы ей принесли завтрак, к какому она привыкла, и вскоре тосты и маленькая тарелка с ягодами уже ждали ее на столе. Никаких сливок, никакого масла, никакого джема.
У Дейдре слегка кружилась голова от голода: вчера она почти ничего не ела, но сухой тост проглотила без всякого аппетита. В спальне было как-то слишком тихо, и эта непривычная тишина действовала ей на нервы.
И еще Дейдре очень не любила есть в одиночестве.
Имение Вултон, в котором правила Тесса, было далеко не самым приятным местом на свете. Ни один уважающий себя слуга не задерживался у Тессы, распугивающей прислугу неуемными требованиями и нерегулярным жалованьем.
В результате в доме остались только те, которые либо ничего не умели, либо подворовывали. Все они открыто ненавидели Тессу, а заодно и Дейдре. Оставшись с Тессой после смерти отца, Дейдре ничего не оставалось, кроме как притвориться ласковой, милой и доброй, как Фиби. Иначе бы ей не выжить. При всем хорошем отношении Дейдре к своей кузине она не разделяла взглядов Фиби на жизнь и давно уже решила, что им с Фиби не по пути.
Дейдре, словно улитка, построила для себя нечто вроде раковины из того, что в обществе называлось хорошими манерами. Дейдре ждала своего часа. Как только представится возможность, она сделает все, чтобы оказаться как можно дальше от Тессы – так далеко, как только могут позволить границы Англии.
И вчера, наконец, настал ее час.
Дейдре закрыла глаза. Сердце сжалось при мысли об отце, которого ей до сих пор очень не хватало. Как бы ей хотелось, чтобы вчера он увидел ее в церкви в этом красивом платье. Было бы куда лучше, если бы отец символически вручил ее мужу, а не викарий, как это было с ней. Дейдре выбрала отца Фиби, потому что он был не абстрактным «святым отцом», а отцом хорошо знакомой ей девушки, и еще потому, что он, высокий и седой, смотрелся солидно, и еще потому, что его седина удачно оттеняла золотистый оттенок ее волос.
Хватит воспоминаний, приказала себе Дейдре. Отчасти своими теперешними проблемами она была обязана отцу, но винить его во всех своих проблемах было бы по меньшей мере несправедливо.
Письмо нотариусам уже было отправлено. Осталось лишь дождаться, пока она из маркизы Брукхейвен превратится в герцогиню Брукмор. Сколько еще ждать? Кто знает: может, несколько месяцев, а может, всего несколько дней.
Двадцать семь тысяч фунтов – неплохая подмога для решения любых проблем, не так ли?
Стикли и Вулф, партнеры по бизнесу, сыновья своих более удачливых отцов, являлись единоличными хранителями немаленького состояния Пикеринга, которое теперь должно было перейти Дейдре, леди Брукхейвен, как только герцог Брукмор протянет ноги и титул перейдет его племяннику. Стикли и Вулф сидели друг напротив друга в своем весьма помпезном офисе, доставшемся им от отцов, которые приобрели и обставили контору лет сорок тому назад.
Стикли сидел прямо. Он выглядел так, как в представлении обывателя должен выглядеть идеальный нотариус: добротно одетый, при золотых часах, дорогих, но неброских, в очках с золотой оправой. Увы, сколько бы Стикли ни пытался расправить плечи, сколько бы ни надувал грудь, его партнер все равно нравился окружающим больше, в особенности женщинам. Вулф обладал удивительной способностью чувствовать себя комфортно, где бы он ни находился, и при этом выглядеть абсолютно естественно.
– Стик, – с полузакрытыми глазами пробормотал Вулф, – если ты не перестанешь фыркать, получишь в нос.
– Ничего не могу с собой поделать. От тебя воняет. Ты пропах дешевыми духами и еще более дешевым джином.
Вулф скривил в усмешке красивые губы.
– На самом деле, насколько мне помнится, духи были дешевле джина. – Взгляд Вулфа подернулся поволокой – очевидно, он вспомнил что-то весьма приятное.
Стикли устремил взгляд на книжные шкафы – так куда спокойнее. На памяти Стикли никто и никогда не доставал из шкафов ни одной книги. Эти солидные тома в сафьяновых переплетах служили главным образом декоративным целям.
– Ничего больше не говори! С меня довольно твоих декадентских откровений!
К несчастью, на этот раз Вулф внял просьбе Стикли и провалился в похмельную дрему, не раскрывая пикантных подробностей.
Что было несправедливо, принимая во внимание тот факт, что финансировал приключения Вулфа не кто иной, как Стикли. Пусть они с Вулфом и считались равноправными партнерами, ни у кого не возникало иллюзий относительно того, кто на самом деле выполнял работу. Если бы не усилия Стикли, состояние Пикеринга не увеличилось бы так значительно за последние два десятка лет, что означало, что процент Вулфа увеличился также, позволяя ему проводить дни в погоне за наслаждениями, вместо того чтобы работать наравне со своим партнером.
Самое меньшее, что мог сделать этот ублюдок, – это развеять скуку Стикли какой-нибудь скандальной историей.
– Зачем ты пришел сюда?
Вулф устало вздохнул и с трудом закинул ноги на ящик с бумагой.
– Проклятый хозяин квартиры снова выставил меня за дверь.
Стикли приподнял бровь. Он, хозяин маленького, но собственного дома в респектабельном районе столицы, с полным правом мог смотреть на незадачливого партнера сверху вниз.
– Опять задержал оплату? Я выплатил тебе твою долю вчера. Ты за одну ночь промотал все деньги?
– Промотал? – Вулф широко улыбнулся. – Я бы не назвал это напрасной тратой…
Стикли навострил уши, но Вулф, похоже, заснул.
В этот момент в дверь постучали.
– Должно быть, это почтальон, – заметил Стикли. Для того чтобы прийти к этому выводу, не надо было обладать особым даром дедуктивного мышления, поскольку в их контору очень редко заглядывали клиенты. Стикли расплатился с почтальоном.
Почтальон доставил всего одно письмо: хрустящий дорогой конверт с гербом Брукхейвена.
– А, это от нашей клиентки!
Когда прямо во время церемонии венчания маркиз Брукхейвен отказался от своей невесты в пользу собственного сводного брата, повергнув в шок весь лондонский бомонд, мисс Дейдре Кантор не растерялась и, ловко окрутив маркиза, уже через две недели после скандального происшествия сделалась новой леди Брукхейвен. Что бы там ни судачили насчет скоропалительного брака Брукхейвена сплетники, Стикли счел, что ему улыбнулась удача. Теперь можно было не охотиться за сомнительными клиентами и забыть о рискованных сделках, поскольку новоиспеченная леди Брукхейвен пообещала оставить свое громадное наследство на их с Вулфом попечение.
И, в самом деле, зачем леди Брукхейвен столько денег при таком обеспеченном муже? Состояние Брукхейвена было несоизмеримо больше той суммы, что досталась бы Дейдре Кантор по завещанию Пикеринга. Все шло прекрасно, в точном соответствии с планом, предложенным, правда, не Стикли, а его незадачливым партнером Вулфом. Действуя слаженно, Стикли и Вулф подготовили почву для того, чтобы свадьба Брукхейвена и Фиби не состоялась.
Разумеется, информация о шатком финансовом положении маркиза Брукхейвена, услужливо предоставленная Вулфом невесте Брукхейвена Фиби, была чистой воды вымыслом. Лгать, конечно, нехорошо, но, с другой стороны, победителей не судят! Был в этом плане еще один существенный прокол: мысль о похищении Брукхейвена была крайне неудачной, особенно с учетом того, что в карете оказался не маркиз, а его брат. Кроме того, мисс Фиби Милбори, скорее всего, точно так же, как и мисс Дейдре Кантор, то есть леди Брукхейвен, не стала бы немедленно требовать причитающееся ей наследство Пикеринга. Как бы там ни было, Стикли был вполне доволен тем, как складывались обстоятельства. Не для того он берег и преумножал деньги Пикеринга, чтобы какая-то там девица разбазарила деньги на булавки.
Стикли разрезал конверт, достал плотный лист бумаги и прочел письмо вслух, хотя Вулф мирно дремал, не проявляя никакой заинтересованности.
Адресовано нотариальной конторе «Стикли и Вулф».
Уважаемые господа,
Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии.
Стикли улыбнулся.
– Леди Брукхейвен – самая воспитанная юная леди Лондона, ты не находишь?
Вулф что-то невнятно пробурчал в ответ.
Я решила не сообщать мужу о своем наследстве…
– Ну что ж, это ее дело, – несколько неодобрительно заметил Стикли. – Хотя я не позволил бы своей жене скрывать от меня такого рода вещи.
Вулф не без ехидства заметил, что у Стикли, так или иначе, нет шансов заполучить в жены девицу с солидным приданым.
Стикли обиделся и решил, что будет читать письмо про себя. И вдруг у него глаза полезли на лоб, и он стиснул листок в руке так, что на бумаге образовались заломы.