- Когда твой Окто прилетает?
- Ещё часа четыре. Транспорт наш на этот раз. Плюс из Балашихи авто. Товарищи помолчали.
- Да всё нормально будет, — сказал Судоплатов. — Сам говоришь: мозг не спёкся — значит, оклемается.
- А если всё-таки «спёкся»? — хмыкнул Берия. — Предлагаешь и здесь... дисциплиной компенсировать?
- У штурмовиков ихних медицинская специализация тоже имеется... ну, на крайний — запросим «Палач».
Товарищи на скорую руку прикинули ближайшие мероприятия. Скандал намечался одновременно медицинский, дипломатический и военный — предстояло любой ценой купировать последствия.
Любой ценой.
- Я за Половинкина боюсь, — признался Берия.
- Я тоже боюсь.
- В лагерь отправим?
- Нет, — покачал головой Судоплатов. — Нельзя ему в лагерь возвращаться. Парень воюет с первых дней... да, слушай, с июня. И последние месяцы — по пять-шесть «мероприятий» в неделю. Он устал слишком. Потому, кстати, и баллоны ронять начал. А скоро, глядишь, ещё чего уронит. Он такой, он может. Устал просто.
- Да не похоже, вообще-то...
- Молодой. Просто слишком молодой. Он сам не понимает, насколько устал. Потому и со стороны никто этого не замечает. А там — война. Разведчик хлопнул ладонью по столу:
- Знаешь, товарищ нарком, что я тебе скажу. Мы, старики, можем учить, командовать... пример показывать, а як же ж. Но войну выигрывает молодёжь. Только молодые могут это выдержать.
- Тебе тридцать пять, «старик», — с улыбкой сказал Берия.
- Мне — тридцать пять, — с ухмылкой отозвался Судоплатов. — А ему... нельзя ему в лагерь возвращаться.
Берия основанием ладони протёр высокий умный лоб.
- Ну что... прав ты, Павел Анатолич. В деревню, к деду, в глушь?..
- В Саратов, — сказал разведчик, — и прямо сейчас. ---
Глава 8. Первый сон Лаврентия Палыча
- Командир космического звездолёта повернул Главный Рубильник. Поляризованный электрический ток сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее побежал по бескислородным медным проводам. В отражатели магнетона ударила мощная струя плазмы великого японского физика Уриу. «Пионер» вздрогнул, отрываясь от причального батута... Коля скосил глаза, посмотрел на Юно. Девушка уже не слушала — спала; губы её сложились в смешное удивлённое «О». Во сне Юно чуть слышно посапывала. Совсем чуть.
Половинкин очень аккуратно высвободил плечо; девушка не проснулась, откинулась на подголовник.
Коля встал, осторожно подрыгал затёкшим плечом. Закрыл книгу, из природной читательской добросовестности взглянул на обложку: «Мгновения начала». Автор — Абраам Яровой какой-то. Говорят, знаменитый фантаст какой-то.
Ничего так пишет, живенько: вроде и умным себя чувствуешь — а в то же время и мозги отдыхают...
От переступил второй порожек, тихонько постучал в люк. Не дожидаясь ответа шагнул в кабину пилотов.
- Заходи, старшой, — не поднимая головы, сказал командир экипажа, Фроловский.
Лётчики целеустремлённо играли в карты.
- Да нет, я книжку только отдать, — сказал Коля, с некоторым пренебрежением рассматривая замусоленную колоду.
- Не понравилась?
- Холодно. Пальцы замёрзли перелистывать. Да и я больше Беляева люблю. Или Алексея Толстого, про Аэлиту. Или Богданова — «Красная звезда», слыхали? Или вот ещё...
- Ну не дают же взлёта, — сказал командир, покачивая шлемофоном, — метель, буран, полная пурга.
Да что там: правду командир говорил. Метель, буран и так далее. Саратов не принимал, сидели на каком-то глупом маленьком аэродроме под Пензой. Главное, уж очень перед Юно было неудобно...
- А вот держи валетика!
Коля было вскинулся — но «валетик», ясное дело, предназначался не ему.
- Осуждаешь, лейтенант? — сказал борттехник, кивая на карты.
- Нет.
- Осужда-аешь. Зря. Не осуждай. У нас служба такая — всё время в напряжении. Надо иногда голову разгрузить, да так, чтоб потом и стыдно стало, за разгрузку за такую. Как, знаешь, баня — только для мозгов. Тогда и внимание, и концентрация, и вообще служба... Верно рассуждаю, Семён Алексеевич?
- Верно, — отозвался командир. — Хотя и примитивно. Он почесал краем карты длинную верхнюю губу и повернулся к Половинкину:
- Ну не сам же я тут кукую, старшой. Не дают взлёта. А если совсем замёрзли, то смотри: с комендантом я договорился на такой случай — разместитесь не хуже отставного заседателя.
- Спасибо, конечно, — покачал головой Коля. — Нам в Саратов очень надо. Там — дед. А у меня отпуск всего, считай... короткий отпуск у меня.
- А что, Семён Алексеевич, — азартно перебил борттехник, выбрасывая на планшет очередную карту, — а мы вот так если!..
- Погоди, Серёжа... — перебил командир, — кажись, дают. Он отбросил карты, одной рукой поправил наушник, другой плотно прижал к гортани плоскую шайбу ларингофона — с каучуком в стране наблюдались перебои, и новые шлемофоны вместо нормальных прижимных резинок часто комплектовались какими-то несерьёзными верёвочками.
- Везучий ты, старшой... — сказал Фроловский.
- Нет, — сказал Берия. — Когда так часто везёт — это уже не везение. Это подготовка.
- И дисциплина, — с подозрительно каменным лицом добавил Судоплатов.
Половинкин покосился на разведчика, но раскусить подвох не сумел, а потому решил промолчать. Он вообще пока предпочитал держать язык за зубами и стоять по стойке смирно.
Авось и обойдётся... хотя инопланетного главнокомандующего чуть не угробил — какой тут «обойдётся».
И как назло, именно теперь Половинкин вспомнил, с каким сосредоточенным лицом доктор Снежневский пытался нащупать пульс у Вейдера на запястье — и честная Колина физия сама собою поплыла в совершенно неуместную, — мало: почти непристойную! — ухмылку.
- Да, — сухо согласился Берия, — очень смешно. Обхохочешься.
- Виноват, товарищ народный комиссар, — поспешно отозвался Половинкин.
- Ещё как виноват, — тем же неприятным тоном подтвердил Лаврентий Палыч.
- Товарищ народный комиссар! — взвыл Коля. — Ну я же не нарочно! Я не знаю, как так вышло по-дурацки...
- «Нарочно»... — проворчал Судоплатов, — Если б нарочно — мы бы с тобой, казак, щ-щас иначе разговаривали.
Коля снова поник плечами.
- Ну ладно, ладно вам, товарищи, — мягко вмешался интеллигентный Меркулов. — Совсем юношу запугали. Советская власть не на страхе держится — на всеобщей, всенародной сознательности. Предлагаю к сознательности и апеллировать.
- Нет, я понимаю, — обречённо сказал Коля. — Готов понести заслуженную кару родного Советского правосудия.
Ну, если совсем честно, то нести кару, — пусть даже и заслуженную, пусть даже и родного правосудия, — Половинкину совершенно не хотелось. К тому же, иголочки молчали ужасно выразительно, и Коля чуял, что разговор предстоит несколько более интересный, чем вот это вступление. Просто командованию же обязательно требуется сперва поругать. Не для того, чтобы власть свою доказать, вовсе нет: вон, товарищ Сталин, например, — чего ему доказывать-то? и кому? У него и власть-то не потому, что он к ней рвался, а это ему народ власть вручил — как самому достойному. Потому что время такое — прямо скажем, непростое время, критическое и переломное. Большие испытания народ переживает. Настолько большие, что может и не пережить.
А народ ведь всё понимает. Точнее, чувствует — хотя это иногда одно и то же.
Понимает, что либо Сталин — либо смерть.
И других вариантов нет.
И всякий, кто утверждает иное, есть враг.
Это очень просто: всякий, кто скажет про Сталина хоть одно дурное слово — враг.
Потому что быть против Сталина — означает быть против нашего народа. А уж на такое вражеское «против» народ обязательно ответит своим «за». Так ответит, что в конце концов от врагов ничего и не останется; до седьмого, как говорится, колена.
Потому что в природе всё находится в равновесии. Читал Коля одну фантастическую книжку — так там теория проводилась, что, мол, природа всё всегда старается сбалансировать. Если испытания большие, равновесие нарушено — рождает на свет товарища Сталина. А если тебе, например, слишком часто везёт, — вот как Лаврентий Палыч говорит, — то Вселенная, наоборот, обязательно постарается как-нибудь подгадить. Ну, и начальство, когда ругает, то как бы балансирует. Ну, и заодно как бы берёт на себя твои грехи перед Вселенной. Ну, как бы искупает. На то оно и начальство, чтобы искупать, правда?
Теория, конечно, диковатая; хотя товарищ Сталин, — как начальство абсолютного уровня, — действительно наводил на мысли об искупителе... Но дело ведь не в том.
Просто не может такого быть, чтобы хорошее и плохое обязательно уравновешивались. Иначе и смысла нет ничего делать, раз всё равно природа всех под один горшок пострижёт.
Поэтому Коля пришёл к логическому выводу, что Вселенная так кочевряжится лишь до тех пор, пока ещё коммунизм не построен. А уж при коммунизме всё будет иначе. Там, наверное, вообще не надо будет умирать даже.
- Вот уж нет, — сказал Судоплатов, со снайперской беспощадностью ломая Половинкину такое замечательно философское настроение, — вот уж умирать Вейдеру точно не надо. У себя в империи нехай помирает, а в стране Советов — дудки!
- Вообще говоря, мы здесь не Вейдера обсуждаем, — заметил Берия, постукивая карандашом. — Прошу сосредоточиться на текущем вопросе: что решаем по Половинкину.
- А что решаем, — ухмыльнулся Павел Анатольевич, разглядывая Половинкина настолько внимательно, что у того зачесался кончик носа. — Что решаем... Половинкин-то не дурак, небось всё уж и сам понял.
- Никак нет, — сказал Коля, хотя признаваться с собственной дурости ему и не хотелось.
Хитрый он, товарищ Судоплатов: вроде и похвалил, а как ни ответь — всяко в дураках окажешься. Хотя почему-то вот не обидно у него это выходит... С другой стороны, уровень принимаемых в этом кабинете решений явно превышал уровень его, Колиной, осведомлённости; «всяк солдат знай свой манёвр» — и Половинкин твёрдо понимал, что не существует иного способа дорасти до знания «манёвра» уровнем повыше.
Судоплатов хмыкнул. Меркулов посмотрел на часы. Берия кивнул. Меркулов отщёлкнул застёжки портфеля.
- Это... это что? — ошеломлённо прошептал Половинкин. Нет, он помнил, конечно, что ждёт его награда, и даже, наверное, не одна — но сперва, после налёта на Берлин, командование пребывало, прямо скажем, в большой растерянности. Затем пошли боевые будни, затем выдернули в Москву... собирались вручать вместе с новым званием, да не сложилось; в общем, Половинкин как-то и забыл про представление. Даже «Отличника РККА» не получил, потому что формально проходил по другому наркомату; только и было наград, что значок «Ворошиловский стрелок». Но такие значки в предвоенном СССР выдавались миллионами и означали не столько награду, сколько взятое на себя обязательство. Не сказать, будто орден его вовсе не интересовал — просто к этому времени Коля уже вполне уверовал, что завоюет ещё много-много орденов. И вот теперь он смотрел на разложенные на столе лакированные деревянные пеналы и не мог поверить своим глазам.
- Это всё... мне?
Берия негромко хмыкнул. Меркулов приятно улыбнулся. Судоплатов жизнерадостно заржал.
- Ой, нет! — спохватился Коля. — Конечно: Кожедуб, Яша, товарищ Мясников... и Окто, да? как раз... а как же?..
Ему страшно, до ломоты в костях хотелось протянуть руки и потрогать награды. Желание было настолько сильным, что один из пеналов, самый близкий, словно бы вздрогнул и потянулся к Коле в ответ; конечно, почудилось.
- Всё Вам, товарищ Половинкин, — строго сказал Лаврентий Палыч.
- За Гитлера?
- Нет, Коля, за Вейдера, — сказал Судоплатов таким тоном, что у Коли где-то в районе затылка эхом отозвалось: «Половинкин, дятел! Включи голову!» Воображаемый окрик привёл его в чувство.
- По-хорошему, тебя наказывать надо, — сказал Судоплатов, разглаживая складки галифе. — А мы награждаем. Знаешь, почему? Вот и молодец. Потому что наказать — означает признать, что ты виноват. А, как ты думаешь, чем такое признание может обернуться потом, когда Вейдер выйдет из комы?..
- Если выйдет, — заметил Меркулов.
- Как зашёл, так и выйдет, — отмахнулся Судоплатов, — куды он денется.
- А... можно все посмотреть? — совсем тихо спросил Половинкин. Потому что чорт с ним, с Вейдером; а когда на тебя в один день падает сразу столько радости — это, прямо скажем, ну нет же сил терпеть!.. Всеволод Николаевич встал, обошёл стол. С невыносимо неторопливой торжественностью размял ладони. Аккуратно взялся за первый пенал, большими пальцами откинул крышку.
Медаль «За Отвагу».
Второй пенал.
«Красная Звезда».
Третий.
Орден Ленина.
Коля вдруг вспомнил слова товарища Сталина: «ничего ещё не кончилось!»
- Выдыхай, Половинкин, — сказал Судоплатов, переглядываясь с откровенно довольным Лаврентием Палычем. Что поделать: Генеральному комиссару государственной безопасности СССР куда больше нравилось награждать людей, чем карать мерзавцев.
Четвёртый, последний...
«Золотая Звезда» Героя Советского Союза.
- А как же «Боевик»? — растерянно сказал Коля, не находя более умных слов. — То есть я не это хотел спросить... я хотел сказать — сколько же накопилось... Значит, мне теперь всего ещё двух Героев заслужить — и поставят бюст на родине, да?..
- Каков типаж, а! — засмеялся Меркулов. — Нет, ну каков типаж... За трёх Героев — у Дворца Советов поставят, товарищ Половинкин! Смеялись все, и Коля, прекрасно понимавший, что смеются не над ним, а от нервов, от общей напряжённости событий, — непредсказуемой, бесконечной грозовой надсадности, — смеялся вместе со всеми. Эти люди, подобно древнегреческим атлантам, держали на своих плечах весь мир — потому что во всём мире не было ничего более достойного опоры, чем Советский Союз; Коле выпало великое счастье — оказаться с ними в одной шеренге, и теперь Советский Союз признал его своим Героем.
- Ну вот, казак, разнюнился!..
- Тише, тише... Совсем юношу затерзали.
- Мда. Ну, что же. Товарищ Половинкин!
Берия поднялся из-за стола, оправил китель. Улыбаясь тёплыми глазами, улыбаясь так умно и необидно, что неловкие и случайные Колины слёзы почти мгновенно высохли, Лаврентий Палыч шагнул к новоиспечённому Герою.
- По статуту — совсем иначе Звезду вручать положено. Да и по совести. Однако...
Нарком слегка замялся.
- Однако открытое ношение Звезды Героя в настоящее время настоятельно не рекомендуется, — вмешался Судоплатов, менее склонный щадить чувства подчинённых.
Коля молчал.
- До конца войны. А может быть — и дольше. Может быть, именно эту Звезду Вам не придётся носить никогда. Так что полежит она пока в сейфе у товарища наркома. Уверен, Вы понимаете ситуацию правильно, товарищ Половинкин.
- Я понимаю, — хрипловато сказал Коля. — Не за славу служим. Только вот как же вот... — он замялся, с трудом подбирая слова, — ну, там...
- А девушкам не ордена твои нужны будут, — мгновенно среагировал Павел Анатольевич; Меркулов согласно покивал, — а ты сам. Только ты сам. Ты, главное, девушек правильных выбирай. Хотя у тебя же с товарищем Эклипс, я так понимаю...
- Всё нормально, товарищ генерал-лейтенант, — спокойно выговорил Коля, официальностью обращения подчёркивая своё нежелание развивать тему. Лаврентий Палыч переглянулся со Всеволодом Николаевичем.
- Ну что, товарищи, — сказал Меркулов, — закончим формальности со вручением или сразу добьём юношу счастьем?
В общем-то, Двуул сегодня был почти счастлив. Ведь в его пищеварительном тракте прямо сейчас всасывались вот уже вторые двадцать пять
миллиграммов
N-(p-хлорбензила)-N',N'-диметил-N-2-пиридилэтилендиамин гидрохлорида! А пятьдесят миллиграммов N-(p- хлорбензила)-N',N'-диметил-N-2-пиридилэтилендиамин гидрохлорида, хорошая самка — что ещё нужно родианцу, чтобы спокойно встретить старость?.. Сиреневая твилекка словно услышала его мысли: повернулась ото входа, улыбнулась последний раз, — всё той же сладкой, покорной и зовущей улыбкой, — и выпорхнула за порог тамбура. Эта захолустная планетка холодновата, — особенно по родианским меркам, — и без двойных дверей здесь пропадёшь быстро.
И всё же здесь хорошо... хорошо-хорошо. Да, здесь вполне можно осесть, завести дом, частную мастерскую... почему бы и нет: местная война скоро закончится, всё вернётся в норму, а хорошие механики нужны всем. Детёнышей с твилеккой завести не удастся, но кому они нужны, эти детёныши? Пусть дикари с отсталых фермерских мирков заводят семьи для размножения. А Двуул слишком умный, Двуул знает, что в детёнышах нет никакой выгоды. Не спать ночей, нервничать, наблюдать, как обвисают молочные железы твоих самок... И ведь состаришься — а никто из этих детёнышей-гадёнышей тебе и дыхательную трубу не ополоснёт! Не-ет, Двуул слишком умный. Он знает, что куда полезнее тратить жизнь на себя. Да и не для того ему нужна самка. Двуулу самка нужна для удовольствия. И, — что куда важнее, — для статуса. О, Кавила! Кто мог подумать, что на поверхности всё сложится так фантастически удачно? Вчера — всего лишь не-человеческий контрактник на Имперском корабле, и вдруг теперь — босс огромного ремонтного цеха. Да ещё и с собственной твилеккой впридачу!