«Неужели и здесь разумные бывают несчастливы?..» подумала Юно. «Да нет, конечно, бывают. Они свободны, они не боятся ни смерти, ни своих владык; более того — именно в кремлёвских ситхах и видят земляне лучшую защиту от страха... спасение от бессмысленности мира. Они свободны и ничего не боятся — а потому кажется, будто разумные Державы СССР просто не могут быть несчастны...»
- Звали, ещё как звали... — толстуха повела круглыми плечами; жест потерялся под одеждой, — да не пошла я. Ты не смотри, это я теперь только такая... для кого уж мне красивой-то быть.
«Вот она...», подумала Юно, «несчастна? и всё равно живёт, живёт в своём мире, настоящем... А я?.. Ведь я хочу, я безумно хочу остаться здесь, с Колей... на Земле. На поверхности — и Крат с ним, с пространством... хотя почему? Я смогу летать и здесь: по слухам, Владыка Сталин запускает свою программу строительства СИДов... или чего-то аналогичного. Их машины никогда не сравнятся с сиенарскими, но это неважно... после Каллоса мне многое кажется неважным, из того, о чём говорил отец...»
- Дак кулаки убили. Отца его убили, и мать заодно убили. Он же в активе был, с самого начала. Ну и её заодно... А Кольку не убили — не нашли в подполе. Дед вернулся, забрал Кольку-то... я деду его помогала чем могла. Колька-то и не помнит ведь. Он мелкий был, шебутной... Слева от Юно, в доме, смеялись и гомонили люди. И справа, на улице, смеялись тоже. Мир сделался ужасно тесным, слева жарким, справа ледяным. Девушке казалось, что стоит раскинуть руки, и по её телу побежит электрический ток.
Она нуждалась в хорошей встряске. Долг перед Империей, присяга Вейдеру, лица товарищей по «Чёрной Восьмёрке»... всё оказалось словно перечёркнутым желанием... да, Крат задери! желанием связать жизнь с Владыкой ситхом.
Желанием наполнить жизнь смыслом.
- Ты не смотри, что он такой простой, Колька-то, — сказала баб Саша. — Он шебутной. В ихнем роду все мужики шебутные. Вот раз было... Хлопнула дверь. Положительный мужчина Андрей Антоныч, на ходу срывая шапку и отфыркивая снег, протрусил в обратном направлении. Женщин на брёвнах он так и не заметил. Юно задумчиво проводила взглядом энергичный затылок.
Ей вдруг вспомнилась стриженая голова Старкиллера... вспомнилась мимоходом, и оттого почти со стыдом, и сразу же забылась. ---
Часть IV. Час до полночи
Глава 10. Остров погибших кораблей
Ранним утром пятницы 12 декабря 1941 года соединение японского флота под командованием вице-адмирала Тюити Нагумо нанесло удар по военно- морской и авиационной базам САСШ на острове Оаху. Нападение, которого американцы ожидали 7 декабря, по неизвестным на тот момент причинам оказалось отложено почти на неделю.
Япония сосредотачивалась, сосредотачивалась — и наконец сосредоточилась.
Для проведения операции первоначально было выделено шесть авианосцев в сопровождении двух линкоров, двух тяжёлых и одного лёгкого крейсера. Ну, и чуток всякой мелочи. Однако «по дороге» в состав соединения включили ещё один линейный корабль, добавили крейсер, несколько эсминцев и транспортных кораблей.
В гавани Пёрл-Харбор стояли на якоре восемь американских линкоров, четыре тяжёлых и восемь лёгких крейсеров, около сорока эсминцев, восемь подводных лодок. Исторические сведения о составе и количестве прочих американских судов разнятся в зависимости от источника; также остаётся неясной точная численность авиагруппировки на острове — известно лишь, что в неё входило не менее четырёхсот самолётов разных моделей. Однако самым неожиданным следствием задержки Гавайской операции оказалось то, что в гавань успели вернуться группы TF-8 и TF-12, с авианосцами «Энтерпрайз» и «Лексингтон» соответственно; каждая из оперативных групп приволокла с собой по три тяжёлых крейсера и пригоршню миноносцев.
Вероятно, правду говорят: одной из фундаментальных черт японского национального характера является вероломство — именно поэтому «Бусидо», кодекс поведения самурая-раба, так натужно и ненатурально воспевает безусловную преданность по отношению к господину. Однако вероломство вовсе не исключает доблести: очередное внезапное, — или, вернее, «внезапное», — нападение принесло Японии небывалый, просто неправдоподобный успех.
Исходные планы атаки предполагали нанесение удара лишь двумя волнами — с целью извлечения максимальной прибыли от эффекта неожиданности. Командующий флотом адмирал Исороку Ямамото, формально не имея времени провести изменения через штабы, своей волей скорректировал приказы: теперь палубная авиация должна была действовать в четыре волны — три основных плюс завершающая.
Кроме того, согласно первоначальному замыслу артиллерийские корабли должны были воздержаться от непосредственного участия в боевых действиях. Считалось, что риск обнаружения перевешивает возможный выигрыш от снарядной бомбардировки острова. Ямамото и здесь выбрал иной путь. В новых приказах, которые доставил на флагман 1-го Авианосного Флота «Акаги» капитан-лейтенант Судзуки, вице-адмиралу Нагумо предписывалось включить в план атаки все три линейных корабля и два из трёх тяжёлых крейсеров. Ставки, — и без того высокие, — поднимались всё выше. Нагумо зябко втянул в плечи и без того короткую шею, помотал головой и созвал на флагман командиров остальных кораблей — приказ есть приказ. Адмиральская отвага по своей природе сильно отличается от храбрости рядового матроса или лётчика палубной авиации... Наибольшее удивление вызвал перенос даты операции: флоту предстояло проболтаться в открытом море несколько лишних дней, на случай обнаружения имитируя то ли подготовку ко вторжению на Филиппины, то ли Большие Императорские манёвры.
Но зачем понадобилось сдвигать момент атаки с воскресенья, — когда значительная часть моряков и команд береговой охраны находится в законном увольнении, — на пятницу?
К настоящему времени большинство историков сходится во мнении: Ямамото достоверно знал, что американцы ожидают удара — и ожидают удара именно в воскресенье 7 декабря. По инерции прождав нападения ещё пару дней, личный состав и командование флота САСШ наконец элементарно расслабились — до следующего воскресенья. Вполне естественно: ни один человек не может находиться в состоянии готовности постоянно, рано или поздно последует «откат». Несомненно, свою роль сыграли и до сих пор неизвестные нам источники новой агентурной информации. Тонкий и точный психологический расчёт командующего оправдался; осторожная азартность натуры Ямамото, склонность к глубокому и всестороннему изучению противника, гласная и негласная поддержка со стороны императора Сёва по многим принципиальным вопросам — все эти факторы позволили командующему принять решение не просто рискованное, не только удивительно верное, но и, — как становится ясно теперь, — безальтернативное по критерию соотношения понесённых потерь и причинённого урона. В шесть часов утра первые самолёты первой волны оторвались от палубы «Акаги». Торпедоносцы, высотные и пикирующие бомбардировщики, пушечные истребители устремились к острову Оаху. В районе мыса Кахуку группы разделились — подставляться под снаряды зенитной артиллерии всем вместе смысла не было.
Однако зенитной артиллерии пока не наблюдалось: все пять расположенных на Оаху радиолокаторов прошлый уикенд отпахали в усиленном режиме, а потому нуждались в профилактике — и к пятнице оборудование только-только начинали выводить в режим готовности. Ведущий первой волны капитан первого ранга Мицуо Футида, не заметив ни авиации ПВО, ни зенитного огня, щёлкнул тангентой и передал в эфир условный сигнал: «Тора!». Вице-адмирал Нагумо облегчённо вздрогнул у карты: нападение на гавань оказалось внезапным.
Футида поправил налобную повязку, дружески кивнул прикреплённому над альтиметром небольшому портрету микадо и выпустил в небо ракету чёрного дыма. Затем он аккуратно оскалился, аккуратно зашёл на цель, аккуратно положил бомбы на аэродром патрульной авиации на острове Форд. Мицуо всё сейчас делал очень аккуратно. Это был пик его воинской карьеры, высшая точка жизни, блаженства и торжества. Досадно было бы пустить такой момент под хвосты Сандзару.
Товарищи Футиды, очевидно, рассуждали и действовали аналогично. Два года они готовились на специально выстроенном полигоне, имитирующем Пёрл-Харбор; два года жизни — ради одного броска. Они всё сделали правильно, с самого начала: результативной атаке подверглись аэродромы Хикем и Уэллер, затем «линкорный ряд», — место стоянки наиболее тяжёлых кораблей, — и зенитная батарея в районе реки с приятным названием Халава. Первую торпеду получила «Калифорния»; линкор затонул через сорок минут, борьбой за живучесть деморализованные моряки фактически не занимались, спасаясь по способности. «Западная Вирджиния» и «Аризона» перевернулись и затонули тоже. «Невада» и «Оклахома» горели; устаревшая «Юта» тоже полыхала, но её сложно было назвать значимой мишенью. «Мэриленд» первым из линкоров попытался открыть зенитный огонь, но удачное попадание авиабомбы привело к такому дифференту на нос, что эффективность работы батарей снизилась до нуля. «Пенсильвания» всё ещё скучала в сухом доке, беспомощная и безоружная, и её оставили «на сладкое». Впрочем, когда речь заходит о настоящих сладостях... мало что сравнится с возможностью уничтожить вражеский авианосец, верно? «Энтерпрайз» и «Лексингтон», «Лексингтон» и «Энтерпрайз». Пока эти кораблики оставались живы и на свободе, Япония не могла с полным правом говорить о своей власти над Тихим океаном.
«Энтерпрайз» и «Лексингтон», «Лексингтон» и «Энтерпрайз». Вон они, красавцы, заветная цель... что это там за копошение на полётных палубах? неужто западные варвары выкатывают свои самолёты?.. - Тора! Тора! Тора!
Бомба за бомбой, торпеда за торпедой, снаряд за снарядом. Тигр, — «тора», — аккуратно оскалившись, прыгнул.
«Энтерпрайзу» достались сразу две торпеды, — не причинивших особого урона, — и бомба в надстройку, засыпавшая обломками полётную палубу. Команды моряков кинулись расчищать полосу. Японцы временно сконцентрировали внимание на «Лексингтоне».
Более старый авианосец вернулся от Мидуэя всего два дня назад и не успел даже закончить погрузку топлива. Кроме того, часть палубных самолётов оставалась вне ангаров. Это сделало «Лексингтон» приятной мишенью. Первая же торпеда пробила левый борт корабля и деформировала корпус, что привело к разгерметизации ёмкостей с авиационным топливом. Неполные баки оказались заполнены взрывоопасными парами — авианосец полыхнул, как соломенный факел; самолёты сметало с палубы, моряки горели заживо; «Лексингтон» не тонул, но боевой единицей быть перестал. Вторая и третья волны японских самолётов смогли вернуться к разделке «Энтерпрайза». Японские пилоты действовали согласно плана — разве что с некоторым вполне приятным перевыполнением. Две волны прокатились по острову, почти не встречая сопротивления; к приходу третьей американцы успели немного опомниться — из тридцати двух зенитных батарей острова заработали восемь. Первая волна потеряла шесть самолётов, вторая — одиннадцать, третья — двадцать два.
К мысу Барберс, огибая Оаху с запада, подходили японские тяжёлые корабли.
Вторая фаза операции заключалась в артиллерийской бомбардировке гавани и прилегающих территорий. Американский эсминец DD-348, патрулировавший вход в бухту и сдуру метнувшийся на перехват, был почти сразу потоплен концентрированным огнём среднего калибра. В это время большие пушки с удовольствием разворачивались по секторам. «Хиэй», «Кирисима», «Харуна», «Тонэ» и «Тикума», незначительно эволюционируя, приступили к работе. Футида оставался в воздухе над островом, делая фотоснимки и корректируя по радио артиллерийский огонь. Впрочем, особой потребности в корректировке не наблюдалось: избиение флота САСШ носило односторонний характер.
На переговорах с Японией американские дипломаты взяли на редкость, — даже по их бандитским стандартам, — высокомерный тон. Теперь каждое надменное слово возвращалось — в металле.
В рубке «Акаги» истекающий тревожным потом Нагумо следил за сообщениями с кораблей и от авиаразведчиков. Пока всё шло хорошо. Слишком хорошо — и старый флотоводец болезненно ворочал короткой шеей. При подготовке к операции аналитики полагали, что за успешную атаку японскому флоту придётся расплатиться двумя авианосцами — на штабном языке это называлось «приемлемые потери». Нагумо заранее оплакал свои корабли; но все корабли оставались в строю, более того, соединение до сих пор не потерпело практически никакого урона — и с каждой минутой вице-адмирал осторожничал всё больше.
Он бросил взгляд на часы: артиллерийская бомбардировка острова продолжалась уже два с половиной часа. Невозможно, немыслимо предположить, чтобы у западных варваров до сих пор не нашлось хоть какого- нибудь ответа! Даже мул, если избивать его достаточно жестоко и долго, лягнёт в ответ. А если так, разумнее предположить, что заготовленный ответ окажется поистине ужасен! Возможно, американцы тайком завершили ремонт «Саратоги»... или даже перекинули четвёрку ударных авианосцев с Атлантики? О боги... Снова тень четырёх кораблей. Старый моряк чувствовал себя по- настоящему старым. В определённом возрасте Эмма становится так близок, что даже успехи напоминают в первую очередь о смерти.
Нагумо неуютно покрутил головой и тихо продекламировал:
泰平の
眠りを覚ます
上喜撰
たった四杯で
夜も眠れず
Тонкая, грустная ирония с юности знакомых строк кольнула сердце — как и всегда. «Четыре чашки»...
А своих «чашек» на этот раз было шесть, — не считая прочей «посуды», — и он твёрдо намеревался сберечь для микадо весь «сервиз». Нагумо никогда по-настоящему не понимал ценности авианосных кораблей... то ли дело минная атака!.. но пусть, пусть — главное, что эту ценность видит император. Вице-адмирал оторвал взгляд от карты, разогнул шею и опёрся на край стола. Обретая привычную уверенность, он раскрыл было рот, собираясь командовать общее отступление, но в этот момент поверх его артритных пальцев легла чья-то холодная ладонь.
Нагумо повернул голову. В глаза ему твёрдо смотрел посланник Ямамото, капитан-лейтенант Судзуки.
Нагумо тяжело поднял бровь. Судзуки вежливо, еле заметно покачал головой.
Нагумо сощурил веки. Судзуки почтительно, еле заметно кивнул. Вот как... значит, всё-таки до конца. Ну что же: молодой и дерзкий Исороку всегда предпочитал писать стихи сам.
Нагумо повернулся к своим, — своим!.. — офицерам и, отнимая руку, скомандовал третью фазу операции.
«Тонэ» и «Тикума» продолжали долбить гавань. «Хиэй», «Харуна» и «Кирисима» перенесли огонь на береговые сооружения. В воздух поднялись первые машины четвёртой волны.
Лётчики успели отдохнуть, перекусить, некоторые даже приняли расслабляющие ванны. Никто не позволил себе каких бы то ни было вольностей: пилоты знали, что их день ещё далеко не закончен. Сейчас посвежевшие, преисполненные законной уверенности бойцы снова вставали на крыло.
Им предстояла деликатная работа: поддержка морской пехоты. Сводные части Майдзуру и Сасэбо готовились к захвату Жемчужной Гавани.
- Авантюра, — сказал Молотов, качая лобастой головой. — Полностью авантюра. Как же они решились?
- Важно не то, как решились, — деликатно покашливая, заметил Шапошников, — важно то, что эта авантюра принесла результат. - Ну! «Результат». О результатах судить рано пока. Может, американцы их выбьют через пару дней.
- Нечем, — мягко вмешался адмирал Кузнецов. — Они бы и рады, но... вот смотрите.
Николай Герасимович стал Народным комиссаром ВМФ СССР в 34 года — и даже теперь, спустя два года, юный возраст иногда проявлял себя некоторой горячностью. Сегодня Кузнецов был в пиджаке: накануне сильно испортил китель чернилами, а парадный, как на грех, не успел забрать от портного — за последние месяцы адмирал осунулся так, что форму приходилось ушивать наново. Очевидно непривычный к гражданскому, Кузнецов цеплялся отворотами за края карты, неслышно чертыхался, описывая предполагаемую расстановку сил на тихоокеанском ТВД. Сталин следил за адмиралом с мягкой усмешкой. Ничего нового по фактологии Иосиф Виссарионович услышать не ожидал — его интересовали оценки аналитического характера, прогнозы... неожиданные и яркие выводы, на которые товарищ Кузнецов был большой мастак.