Хотя и боевых товарищей забывать не приходилось.
Так уж вышло, что Кожедуб оказался первым лётчиком, применившим технику «марсиан» против немецкой авиации. Причём не СИД-истребитель, — который хоть под атмосферу и «не заточен», но всё равно истребитель, — а неповоротливый, тяжёлый бомбардировщик, да ещё и с десантом на борту; да не просто применил, а так, что с одного вылета наколотил на пол-Звезды.
- Вот, значит, как, — задумчиво сказал тогда полковник Ламтюгов. — Был ты Кожедуб Кожедубом, а стал — военная аристократия. Слово «аристократия» Ивану Никитовичу не понравилось, он нахмурился.
- Подчёркиваю, сынок: военная! — произнёс Ламтюгов, уважительно воздевая единственный палец на единственной руке.
Ноготь, — тоже, конечно, единственный, — на этом пальце выглядел сгрызенным под корень. Извёлся, видать, полковник ожидаючи. Инструктор товарищ Ай-яй-яй волновался тоже — булькал и размахивал тонкокостными конечностями. Но этот, кажется, больше переживал за сохранность машины.
А чего, спрашивается, переживать-то — вот она, красавица, целёхонька. Подумаешь, немного плоскость поцарапал; ерунда это всё: не так уж и нужны СИДу солнечные батареи и всякие там теплоотводные плоскости. Основные-то системы в порядке. И десант Кожедуб сохранил весь, и даже с пополнением. В общем — кругом молодец.
Русские всегда побеждают.
А победитель всегда становится «центром кристаллизации». Кожедуб оказался в фокусе всеобщего внимания. Среди сокурсников он мгновенно обрёл авторитет, пред которым померкли и язвительная требовательность Ламтюгова, и экзотическое бульканье Ай-яй-яя. Ладно товарищи-курсанты: Иван Никитович сделался необычайно востребован и в среде высокого авиационного начальства — генералы, конструкторы, даже психологи... Кожедуб отвечал и отвечал и отвечал на вопросы; писал и писал и писал отчёты; пояснял и пояснял и пояснял свои действия во время памятного рейда.
В 1941 году Советская промышленность кинопулемётов производила недостаточно; это, между прочим, здорово мешало нашим лётчикам подтверждать воздушные победы. А вот СИД, как выяснилось, был напичкан кино
- и прочей аппаратурой под завязку. Снималась не только картинка по маршруту следования, но и задний, надирный, зенитный и боковые обзоры; писались координаты и траектории зарегистрированных по пути объектов; управляющие воздействия пилота, включая силу нажима на органы управления; писались переговоры лётчика с напарниками и диспетчерскими службами. Переговоры внутри самой машины не писались — хоть это радовало. Иван Никитович не представлял себе, как бы он прокомментировал эти самые «внутренние разговоры» тем, кто ни разу не бывал в воздушном бою. И так-то работать приходилось без роздыху: крупицы опыта ценились куда выше любого золотого песка. Слишком мало этих драгоценных крупиц накопила пока Земля. И никто, — включая «марсиан», — не знал, с какими сложностями придётся столкнуться при адаптации опыта. Кожедуб совершенно точно догадывался, что руководство страны взяло курс на копирование и адаптацию достижений союзников. Нормальный, честный, разумный путь: отстаёшь — нагоняй.
Вот и крутили курсанты по сотому разу плёнки с записями воздушных боёв; рисовали альтернативные маршруты, доказывая их превосходство над тем, что выбрал Кожедуб; гоняли тренажёр, норовя подкрутить приборы искусственных перегрузок — в большую сторону, конечно. Тщательно отрабатывали выход из тренировочных эллингов, посадку на стойки, воздушные манёвры, работу с прицельными сетками и машинным зрением, управление энергораспределением... мало ли что ещё. Иван Никитович внимательно осмотрел место крепления кронштейна. Всё-таки надо что-то придумать, чтоб не так зависеть от специализированных ангаров со стойками. Позиционная война в Белоруссии надолго не затянется, а в наступательных операциях без корабля-матки...
Да, машины были — не машины, а чудо. Но и требовали владения огромным объёмом знаний, которым у землян просто неоткуда было пока взяться. И даже самый доброжелательный инструктор-«марсианин» эти знания просто так дать не мог, потому что никакое знание не существует само по себе, а всегда опирается на какие-то другие сведения, и так без конца. Профессор Колмогоров, который также принимал участие в анализе накопленного материала, говорил что-то такое про «энтропию», «тезаурус», «стохастическую сложность»... но уж этим Иван Никитович забивать себе голову даже не пытался.
Он не математик.
Он — истребитель.
Он — истребляет.
Он — объясняет товарищам, как истреблять.
Правда, некоторые вещи Кожедуб объяснить не мог как ни старался. Например, почему он закрывал глаза, когда атаковал наиболее удалённые цели. Да, кинокамеры в кабине снимали и лицо пилота — а пилот, оказывается, ни сном ни духом, зачем он там жмурился; жмурился — но попадал! Кто же закрывает глаза, выходя на цель, словно наугад — точнее?.. Кто же в здравом рассудке откажется от услуг таких всемогущих прицельных приборов, какие установлены на СИД?..
Иван Никитович тоже себя не понимал.
А вот товарищ Ай-яй-яй — понимал. Что-то такое знал «марсианин», явно знал, — уж больно хитрое выражение всякий раз принимала его плоская рыбо-азиатская рожа, — но рассказывать не торопился. Так и осваивали курсанты космическую технику: где вприглядку, а где вприсядку. В общем, обратно попросился Иван Никитович на фронт: не довоевал Иван.
Что характерно — отпустили. Ставка намеревалась сформировать на базе крепости союзников воздушную армию, а пока этого не произошло, присвоили Кожедубу звание лейтенанта и направили в 1-ю Особую испытательную авиагруппу, находившуюся тогда в прямом подчинении у Рокоссовского. А Рокоссовский — это Рокоссовский. У него не заскучаешь, не почувствуешь себя вне главного потока событий. Если б надо было выбрать одну, определяющую черту Константина Константиновича, то Кожедуб сказал бы: умение выделять главное.
Главное дело жизни, главную точку приложения сил, направление главного удара... Потому что ресурсы, — любые ресурсы, — ограничены; растрать, промотай их по ерунде — неизбежно проиграешь в чём-то важном. Это верно в случае с СИД-аппаратами: новые взять негде — значит, наличные приходится использовать с предельной аккуратностью, только наверняка. Но это верно и в любом другом случае.
И случаев бесконечное множество, поэтому твоя личная бережливость, собранность и преданность делу решает очень немногое. Война — общее дело и системная задача; а системные задачи решаются системными методами — это тоже профессор говорил, когда объяснял, как работает его метод прогнозирования действий противника.
Вот и получается, что ничего-то ты, товарищ военный аристократ Кожедуб, сам по себе не значишь. И все успехи твои — оттого, что повезло стать частью правильной, Советской системы.
А раз повезло — работай, чтоб система не развалилась. Все, — красноармейцы, местные жители, инопланетные штурмовики, — все растворялись в общей работе.
Смуглые лица штурмовиков совершенно растворялись в зале. Юно давно заметила, что имперцы перестали держаться особняком и даже как будто обросли дружескими связями с планетниками.
Большинство тех, кого диверсия застала на борту «Палача», были клонами — именно они составляли ядро и 501 Легиона, и отряда «Буран». «Новые» штурмовики, набираемые на окраинных планетах, предпочитали проводить свободное время на поверхности; клонам же деваться было некуда — казарма оставалась для них родным домом с начала службы до самой смерти. Очень близкой смерти: срок жизни клонов намеренно ограничен. А взросление ускорено.
Какая уж тут «дружба», какое «пускать корни»?..
На сцене заворачивали «хоровод» девушки из медсанбата. Здесь, на Земле, невозможное почему-то не выглядело таковым. Клоны обживались, охотно смешиваясь с грязеедами не только в боевой работе, но и в быту. Штурмовики ухватывали из земных языков поговорки, вместе с бойцами «Красной Армии» хохотали и плакали над невероятно примитивными, — плоскими, монохромными! — фильмами «Допубертатность Прогорклого», «Документ, подтверждающий членство в особой общественной организации», «Водители безрельсовых транспортных средств, используемых в качестве тягачей». Особую популярность у имперцев обрёла легкомысленная лента «Четыре фиброзно-мышечных органа» — стандартная тактика штурмовиков предполагала действия четвёрками, и незамысловатые приключения местных будили в душах клонов какие-то неведомые Юно, но явно глубокие чувства. Нет, девушка и сама находила внезапное очарование в плоских движущихся картинках... но во всём должна быть мера. Дело не только в культурном превосходстве, однако представители высшей цивилизации и держать себя должны соответственно. А простодушные клоны начинали уже разделять и «творческие» увлечения планетников.
Кто-то принимался рисовать карикатуры для «стенгазеты», — в Державе СССР самодеятельную журналистику полагали одним из проявлений демократии на местах и придавали ей большое значение, — кто-то пел в хоре «Красный зенитчик». Двое бойцов отряда «Буран» осваивали «гопак»; Юно сперва думала, что так называется какое-то местное боевое искусство — но это оказалась всего лишь энергичная этническая плясовая. Весь покрытый шрамами, — абсолютно весь, как говорил Коля, — майор Мясников, которого Юно почти боялась, проповедовал белорусскую «весялуху» — и разгорячённые клоны втягивались в споры о преимуществах разных видов танца.
Штурмовики, уникальные и универсальные пехотинцы Империи, радостно тратили силы на нефункциональные увлечения; но удивительней всего казалось всестороннее одобрение этих увлечений со стороны командования. Даже генералы Рокоссовский и Карбышев не только поддерживали «народное искусство», — как будто народ способен самостоятельно производить искусство! они бы ещё романы писать начали без специально обученных дроидов... — но и сами охотно принимали в нём посильное участие.
Земляне придавали странно большое значение всестороннему развитию личности — словно по их мнению разумный должен обладать знаниями и компетенциями не только в рамках собственной профессии, но уметь прямо
- таки всё: переменить пелёнку, спланировать план вторжения, заколоть свинью, вести корабль, построить дом, написать сонет... Нет, Юно и сама любила петь, но...
Не до такой же степени: капитан штурмовиков по имени Окто, солидный, обстоятельный клон из ранних выпусков, прямо сейчас выступал на сцене клуба — с комическими куплетами!
Эклипс помнила, что именно он первым из имперцев нарисовал на командирском шлеме красную звёздочку... впрочем, почти одинаковые на лицо клоны всегда отличались склонностью к индивидуализации внешнего облика. По крайней мере, хотя бы Старкиллер избежал всеобщего помешательства.
Юно незаметно, вполоборота посмотрела в глубину зала. Деревянные скамьи, плотно заполненные в первых рядах, ближе к дверям заметно пустовали — многие желавшие посетить «отчётный концерт» не смогли оторваться от боевых дежурств. Торжественным полумраком планетники пренебрегли — веселились при ярком свете. Девушка чувствовала запах разгорячённых молодостью здоровых тел... пот — но совсем не противный: просто честный трудовой пот, который очень скоро будет удалён обычной водой с мылом. Гигиенических бактерий на Земле ещё не изобрели, разумные охотно и часто мылись. Не все: Юно довелось наблюдать пленных немцев — те воняли, как внутренности тантауна.
«Эуропа!..», со снисходительной ухмылкой заметил тогда Мясников, словно тектоника хоть что-то объясняла. Ведь немцы принадлежали к тому же биологическому виду, что и воины Владыки Сталина; различалось только социальное устройство двух противоборствующих держав. От грязи, вони, от впадения в скотство человека иногда отделяет очень тонкая линия, имя которой — Советская власть.
Юно сморгнула, наткнувшись взглядом на серый костюм Старкиллера. Конечно же, юный ситх заметил её движение, словно всё это время не сводил с девушки глаз. Вряд ли это и в самом деле было так: тому, кто повелевает Силой, не так уж необходимо физическое зрение. Старкиллер упрямо поджал губы.
Юно отвернулась и покосилась на Половинкина. Милый грязеед хлопал воодушевлённо и безмятежно. Если он и переживал из-за давно ожидаемого повышения по службе, то никак этого не показывал... а, верней всего, не особенно и переживал.
Рыцарь.
Такой молодой... тоже.
Джедаям сердечные привязанности запрещены, а ситхов любовь вообще не интересует. За всё время, что Юно провела на Земле, дело не продвинулось дальше довольно робких поцелуев — Коля не пытался сблизиться с ней, хотя возможностей было предостаточно. Он словно не понимал её намёков; надо признать, довольно неумелых намёков — раньше ей никогда не приходилось самой завоёвывать партнёров; а набраться опыта у тех, кто пытался ухаживать за ней... слишком мало их было.
Личная жизнь у пилота СИД-аппарата обычно такая же короткая, как боевая. А боевая — с гизкин хвост. «Синдром штурмовика», и ничего тут не поделаешь. Это здесь, в Державе СССР, с любого офицера могут лично спросить за каждого из подчинённых ему бойцов.
И спрашивают. Ещё как спрашивают.
Донельзя довольные приёмом клоны закончили раскланиваться и сбежали со сцены. Куравлёв объявил следующий номер — выступал какой-то незнакомый любимец здешней публики.
- Юно, Юно, смотри! — сказал Половинкин, склоняясь к девушке. — Это о нём я тебе рассказывал. Отлично поёт!
Эклипс смутно помнила, что Коля действительно кого-то нахваливал, но оснований для восторгов понять не могла. Все местные певцы, — и не только самодеятельные, — выступали мало того что вживую, так даже и без стандартизаторов вокала.
Выглядело происходящее слегка безумно, словно местным потребителям контента было не так важно качество продукта культуры, как возможность других разумных раскрыть свой творческий потенциал. Они были готовы тратить личное время, слушать, хлопать, подпевать, вызывать на бис — и всё это совершенно, судя по всему, искренно.
Даже высшая аристократия Державы СССР, — вроде Половинкина, падавана самого Владыки Сталина, — поддерживала «самодеятельность». Ну как, как он может каким-то нелепым концертом интересоваться больше, чем ею?..
Честолюбив, как все ситхи? опасается отказа?.. Вот уж не ему бояться. Доходило до того, что Юно почти завидовала Гесуре с этим её мерзеньким родианцем... У них там хоть что-то движется, а здесь... Ну разве можно так издеваться? Хоть бы объяснил по-разумному... Девушке было уже... уже за двадцать.
Девушка волновалась.
Очень бережно относился к ней Коля... слишком бережно. А ведь даже металл СИД-истребителя без использования начинает корродировать. Не собирается же кремлёвский падаван, в самом деле... жениться на ней? Ситх, вероятный наследник своей империи...
Юно стало томно; она поворотилась ко сцене.
Любимец публики, явно сознававший свою популярность и гордившийся ею, бил кветарру. Невысокий белобрысый паренёк с растрёпанными волосами пел так, как поёт народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне всё значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев — так только, для складу. От этого-то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у паренька был необыкновенно хорош.
У Юно возникло странное ощущение, что песня была предназначена именно для неё; так обычно и бывает с хорошими песнями. Публика тоже внимала в восторге, и девушка, раскрасневшись от мыслей, сбросила с себя платок, который был накинут на ней, подпёрла руки в боки, сделала движение плечами и вместе со всеми стала подтягивать незнакомый ей припев. Но всё хорошее кончается, кончил петь и белобрысый паренёк. Майор Куравлёв грузно выбежал на сцену и объявил вдруг, что следующей выступать будет представитель союзников — капитан Юно Эклипс. Тут только вспомнила девушка про свою опрометчивую ложь, но отступать было уж поздно, да и не моглось ей отступать; мысли закружили её почище медсанбатского «хоровода», и сама не помнила Юно, как очутилась на сцене.
Она уж выбрала, что собирается петь — старую полукрамольную песню пилотов-истребителей; песню эту неведомо как полюбил её отец и часто напевал дома, на Корулаге. Белобрысый с улыбкой провёл пальцами по струнам, предлагая аккомпанемент, и Юно в несколько тактов напела мелодию, и этих нескольких тактов хватило пареньку, чтобы ухватить мотив и уверенным кивком придать девушке убеждённость в том, что всё получится. Она шагнула вперёд, к ярко освещённому небольшому залу, в котором взмётывались уж вверх ладони штурмовиков, радостно приветствовавших одну из своих, из имперцев. Юно притопнула каблуком, и белобрысый ударил по струнам, негромко ещё, готовясь подстроиться под её настроение, и Юно, выдохнув раз, начала :