Они взяли верный след! Но, увы, больше ни одна паркетная плитка не подала знака. Бузонни с Ринальто простучали пол не только под ковром, они сдвинули секретер, софу, простучали затем стены гостиной — никакого результата.
Вывалив содержимое двух ящиков ломберного стола, Бузонни цепко выбрал из хлама три вещицы: английскую вечную ручку с настоящим золотым пером «Золотой фонтан» фирмы Дуглас Слунс, замшевый кошелек для часов и нераспечатанную колоду из тридцати двух карт. Выдернув одну, Умберто посмотрел сквозь карту на свет электрической лампы и убедился в том, что колода специальная. Между лицевой стороной карты и рубашкой не было необходимой черной прокладки, и фигура бубнового валета слегка просвечивала. Кроме того, рисунок рубашки имел еле заметное для глаз различие, что давало возможность узнавать масть и достоинство карты, не переворачивая ее лицом.
Подождав, когда Умберто отошел к голландской печи и, открыв вьюшку, стал изучать темноту, Ринальто тоже порылся в куче вещичек и рассовал по карманам: прелестные карманные часы из настоящей черной вороненой стали с анкерным ходом, заграничное кожаное портмоне с шестью отделениями и механическим замком парижской выделки, зажигалку в виде карманного пистолета и каучуковый штемпель.
С полочки секретера на Бузонни хмуро глядело лицо моложавого усатого господина. Не разглядев, но уже зная, кто запечатлен на фотографии, Умберто все же не удержался и протянул за ней руку. Встретившись с презрительно-холодноватым взглядом Галецкого, Бузонни пробормотал одно любимое ругательство, но даже оно не защитило Бузонни от пугливого укола в сердце
…Выпустив вчера утром из клетки полуголодную гарпию, Бузонни еще раз горячо проклял в душе штабс-капитана и отправился в город на деловое свидание с владельцем единственного уцелевшего в Энске синематографа «Арс» Венедиктом Волокидиным. В голове Бузонни, несмотря на сокрушительные неудачи последнего времени, вновь вертелась идея очередного выгодного дельца, на котором (при участии искусства синематографа) можно было погреть руки. Несколько дней назад вдвоем с Волокидиным Умберто обговорил все пошлости совместной антрепризы, набросал текст рекламной афишки для простофиль (благодаря которой и угодил в лапы штабс-капитана Муравьева), посмотрел скудный репертуар «Арса».
У Венедикта Волокидина в синематографе уже полгода показывалось только пять фильмовых лент: «Страшная месть горбуна К», «Клуб самоубийц», «Видение курильщика опиума», «Когда женщины ищут приключения» и «Убийство герцога Гиза». Не густо! Но у Бузонни имелось три новые иностранные фильмы: «Мировая красавица Франческа Бертини в лапах развратника», «Во власти гипнотизера» и «Нерон, пробующий яды на своих рабах». Они обговорили взаимные условия проката и ударили по рукам.
На следующий день, вечером, Умберто получил записку о том, что Волокидину удалось заполучить еще одну фильму: «Лишенный солнца» русской фирмы Тимана и Рейнгарта.
Утром он пошел в «Арс».
В зале была кое-какая публика. Умберто сел на второй ряд и невольно притянулся взглядом к щеголеватому зрителю, одиноко сидящему наискосок от него на первом ряду. Незнакомец сидел в непринужденной позе, закинув ногу на ногу, но, почувствовав пристальный взгляд Бузонни, заерзал на сиденье, а затем недовольно и даже зло покосился в его сторону. Умберто увидел птичий профиль, сверкающие гневные глаза, мефистофелевскую бородку и узнал его сразу; почти мгновенно, несмотря на то, что не видел артиста с августа 1913 года. В двух шагах от него сидел человек, которого Бузонни запомнил на всю жизнь, — Галецкий!
Свет в зале погас, заиграл тапер, и над головами зрителей задымил волшебный луч из задней стеньг:
«…Постоянный посетитель всех великосветских вечеров, блестящий молодой журналист Владимир Горский полюбил дочь разорившегося помещика Эвелину. Красавица соглашается стать женой Владимира, но только тогда, когда он станет богатым, и мысль о богатстве всецело овладевает молодым человеком. Однажды на званом вечере у миллионера Патоцкого среди приглашенных возникает спор о том, что ужаснее — смерть или одиночное заключение, и хозяин, утверждая, что смертная казнь легче одиночного заключения, предлагает 500 000 рублей тому, кто выдержит полное одиночное заключение в течение года. Владимир Горский принимает безумное пари, и вся компания отправляется по коридору миллионера к темной комнате, которая должна служить местом заключения Владимира и все убранство которой состоит из кровати, стола и стула. На одной из стен установлен электрический звонок, соединенный с регистратором. Если заключенный захочет освободиться, ему стоит только нажать кнопку, и он на воле, но тогда пари проиграно, если даже это произойдет за минуту до срока. Проходит год…»
Умберто никак не мог сосредоточиться на событиях фильмы. Мысль о том, что перед ним сам его величество иллюзий — Галецкий, взорвалась в голове антрепренера заманчивой идеей пригласить и его в качестве компаньона в антрепризу с Волокидиным. Конечно, Бузонни понимал, что Галецкий — звезда экстра-класса и что они ему не партнеры, но совдепская революция и русская война наверняка сделали его более сговорчивым. А какой успех в случае удачи!
«А если это не он? Неужели я ошибся?» — мучился Умберто, с нетерпением ожидая конца фильмы.
«…Проходит год. Наступает день розыгрыша пари. Перед домом Патоцкого толпятся корреспонденты, чтобы узнать о результатах спора. Владимир Горский, осунувшийся, похудевший, полубезумный, напрягает всю силу, чтобы не позвонить в последний момент, и наконец, чтобы избавиться от искушения, перерезает провода. Почти в тот же момент в комнату узника, крадучись как вор, входит Патоцкий. Истекший год пошатнул дела миллионера, и если сегодня ему придется уплатить проигранное пари Владимиру Горскому, он разорен. С безумной мольбой Патоцкий обращается к пленнику: „Я разорен. Все приглашенные собрались у регистратора. Вы должны позвонить, чтобы спасти меня“. С торжествующим хохотом Владимир отказывается. Патоцкий, не видя иного выхода, убивает пленника и звонит, не замечая того, что провода перерезаны. Затем, вернувшись к приглашенным, он сообщает, что выиграл лари, так как слышал звонок, но гости молча указывают на регистратор, который ничего не отметил. Все гости с веселой, жизнерадостной Эвелиной отправляются в комнату Владимира и находят там труп несчастного. Как подкошенный цветок падает Эвелина на тело своего жениха. Патоцкий пытается уверить, что Владимир Горский покончил жизнь самоубийством, но кровавое пятно на рубашке выдает убийцу, и Патоцкий, видя, что все потеряно, выхватывает револьвер и стреляется».
(Конечно же, Умберто и не догадывался, что ему показывают опошленную, искалеченную киноверсию рассказа А. П. Чехова «Пари».)
В зале зажегся чахлый свет. Словно что-то предчувствуя, зритель с первого ряда (Галецкий?) поспешно прошел первым к выходу из зала, отдернул портьеру, за которой была дверь, откинул железный крюк и вышел на солнце. Бузонни ринулся за ним, расталкивая локтями немногочисленных зрителей.
Преследуемый уже перебегал улицу к частной пекарне Куликова. Бузонни бросился вдогонку…
— Э, господин… господин Галецкий!
Галецкий резко оглянулся. Наткнувшись на его холодный взгляд, Умберто невольно поправил канотье и втянул живот.
— Простите, если я не ошибся, вы Галецкий?
— Я — Галецкий, — раздраженно удивился тот. — Ну и что?
— Я вас сразу узнал. Я был на вашем, о, просто великолепном выступлении очень давно, о! В Санкт-Петербурге. Это было блестяще. Е meraviglioso! (Великолепно! — итал.)
— Допустим, вы не ошиблись, — перебил Галецкий, — что вам угодно?
— У меня есть деловое предложение. Но, конечно, не на улице. Два слова в ресторане при гостинице. Утром была замечательная севрюжка в клярэ. Я угощаю.
— Ни за что! Прощайте. — Галецкий повернулся, и тогда Бузонни, не собираясь легко сдаваться, просто грубо схватил его за плечо.
— С кем имею честь?! — взорвался Галецкий.
На нем был английский полувоенного кроя френч с галифе, в руке короткий стек, на ногах ботинки на толстой каучуковой подошве.
— О, простите, — Бузонни вновь поправил канотье, я не представился, известный итальянский артист, антрепренер, гастролер по несчастной России Умберто Бузонни. Мой менажерий «Колизей» объехал весь мир.
Бузонни перевел дыхание. Галецкий скептически молчал.
— Я предлагаю вам совместную антрепризу. Нас будет трое, но, учитывая ваш талант, господин Галецкий, предлагаю половинную долю. «Гафанаф!»… Иллюзионная аппаратура с вами?
— Я тоже хорошо запомнил вас, мистер Бузонни, — ответил Галецкий, — вы сидели в третьем ряду на седьмом представлении в «Модерне» 12 августа 1913 года. В первом отделении вы не вернули на поднос реквизитный бокал, а во втором пытались украсть у ассистентки шарик, меняющий цвета по просьбе зрителей.
— О, — сделал смущенную гримасу Бузонни, — я был моложе, глупее. Но мы же артисты!
— Так вот, — спокойно продолжал Галецкий и, переходя на ломаный итальянский, даже взял Умберто за сюртук, — я не выступаю уже шесть лет, и я не желаю иметь с вами никаких делишек, мистер зверинец. Мое искусство не для макак.
Услышав родную речь, Бузонни опешил.
— Вы ошибаетесь, с вами у меня ничего общего. — Галецкий с насмешливой и брезгливой улыбкой хлопнул Бузонни по плечу, как бы возвращая грубое прикосновение, и вытащил из его сюртучного нагрудного кармашка проклятый стеклянный шарик, меняющий по желанию цвета. Он покатал его на ладони. Шарик переливался всеми цветами радуги.
— Кара фаре вот маршаре, — с издевкой сказал Галецкий, чуть наклонил ладонь, шарик скатился вниз и разбился о булыжник вдребезги. Бузонни судорожно глотнул.
— Peccato! (Как жаль! — итал.) И не преследуй меня больше, дурак!
Кровь хлынула Умберто в лицо. Ярость с южной страстью затопила мозг. На миг ему стало дурно от гнева.
— Порка мизерия! Салопард… суайн… — бормотал Умберто, выпучив глаза, с багровыми пятнами на щеках. (Проклятье. Негодяй — смесь.) Глядя вслед уходящему Галецкому, он был готов убить его, растерзать, растоптать. Он чуть не заорал первое, что пришло в голову: «Вор, вор! Держите вора!» Но улица была пуста.
Ярость клубилась в голове.
Бузонни сделал несколько машинальных шагов за Галецким, но тот вдруг исчез в подъезде четырехэтажного дома.
«Меблированные комнаты и квартиры О. Трапс. Сдаются внаем на любые сроки. Цены умеренные», — прочитал Бузонни у входа, и тут его осенила одна злая мысль. Она сразу помогла взять себя в руки. Она заставила его шагать быстрым шагом. «Вы еще пожалеете, месье!»
Не заходя к Волокидину, антрепренер вернулся в гостиницу и обсудил свою идейку с Ринальто. Племянник считал, что ради такой добычи, как уникальная иллюзионная аппаратура, с этим паршивцем Галецким нечего церемониться. А упустить такой шанс здесь, в России, когда порядок полетел кувырком, — глупость непростительная… Он же и написал под диктовку Умберто подметное письмо на имя штабс-капитана контрразведки.
В письме было 16 орфографических и 32 синтаксические ошибки, но подействовало оно безотказно.
Когда напольные часы с репетицией тревожно и зловеще пробили двенадцать ночи, измотанные бесполезным поиском тайника с иллюзионной механикой Умберто с Ринальто прошли на кухню. Оба молчали и злились друг на друга. За два часа они тщательно осмотрели все четыре комнаты квартиранта: гостиную, спальню, кабинет, комнатку для прислуги, простучали все стены и полы, проверили три изразцовые голландские печи, перевернули вверх дном кладовку, обшарили ванную комнату, заглянули в туалет. В итоге: ни-че-го, если не считать фальшивого пальца, который обнаружил Бузонни на ломберном столике… С его помощью можно прятать «в руке» тонкие шелковые платки. Палец-футляр сделан из целлулоида, зажимается во время фокуса между безымянным и указательным пальцами. Энергичные пассы не позволяют зрителям разглядеть, что у фокусника на одной из рук не пять пальцев, а целых шесть… Еще Ринальто нашел под кроватью сачок с секретом. Сачок из толстой бамбуковой палки. При взмахе из верхней части сквозь специальное отверстие в сачок выскакивает складная имитация белого голубка. Издали при известном освещении птица вполне могла сойти за настоящую.
Умберто был в отчаянии. Он всегда мечтал обеспечить себя и свое семейство на всю жизнь и, когда судьба делала очередной «фликфляк» (кульбит), он наливался тоской.
На кухне Ринальто достал предусмотрительно прихваченную с собой водку в солдатской фляжке, обтянутой сукном. Умберто рухнул на стул, выложил папиросы. Ринальто порылся в кухонном шкапчике, достал фарфоровую масленку с крышкой в виде букета роз, затем кусочек копченого шпика, понюхал его, последними на столе оказались вилки, хлеб и пилка-фраже. В два винных стаканчика Ринальто разлил водку, Бузонни молча высосал жидкость, размолотил зубами черствый хлеб с нежным шматком сала и уставился в окно.
Из окна кухни открывался ночной вид на запущенный чахлый садик за домом. Садик прижимался к невысокому кирпичному брандмауэру, за которым стоял двухэтажный деревянный дом с разбитым чердачным окошком. На втором этаже уютно виднелась в темноте комнатка, освещенная тусклым светом стоящей на подоконнике трехлинейной лампы с пузатым стеклом. В глубине просторной комнаты были видны двое: молодой человек и дамочка. Дамочка курила, покачиваясь в кресле-качалке, а молодой человек, стоя у окна, что-то говорил, энергично размахивая рукой. Взгляд Бузонни устало проник внутрь комнаты, остановился на приоткрытой чугунной заслонке в кафельной башне голландской печи, затем вновь вернулся к подоконнику, на котором рядом с лампой зеленела дамская фетровая шляпа с низкой тульей, узкими полями, отделанная бумажными цветами и бархатной лентой, а чуть поодаль стояла стеклянная банка с марлевой крышечкой — Бузонни померещилось там какое-то порхание. Он бесцельно вгляделся и даже различил равнодушно, что в банке белым лоскутком порхает пойманная бабочка. У него было острое зрение. Но что ему Гекуба? Какое дело пятидесятилетнему владельцу передвижного менажерия до какого-то пленного насекомого, тем более сейчас, когда все его мысли истощены бесцельными поисками бесценной аппаратуры проклятого иллюзиониста.
А между тем именно в эту самую банку с марлевой крышкой упирается острие той незримой стрелы, вдоль которой и сейчас летит в ночной темноте, через воздушные перевалы отважная кроха — мотылек малой сатурнии. Он порхает невысоко над землей, над пучиной травы и волнами кустов, а высоко-высоко над ним и над спящей твердью горят в небесах яркие созвездия. Скачет между Андромедой и Рыбой крылатый конь Пегас, вьется созвездие Гидры, горит одно из самых крохотных созвездий — Треугольник, очертания которого напоминают крылышко бабочки.
Небо ли отражает земное кипение жизни?
Земля ли повторяет снова и снова очертания вечного неба?
Пленница из семейства сатурний, малый ночной павлиний глаз, была поймана молодым дезертиром из белой армии, бывшим студентом Киевского университета, энтомологом-любителем Аполлоном Чехониным за три дня до описываемых событий в окрестностях Энска. Поймана ночью на свет электрического фонаря с эдисоновым аккумулятором. В этой безрассудной вылазке дезертирствующего студента был сознательный вызов всем смертельным событиям того времени; сейчас в занятиях столь пустяковым делом, как ловля бабочек, Аполлону виделся некий вызов обстоятельствам, и, стоя в данную минуту у ночного приоткрытого окна под взглядом Бузонни, Аполлон Чехонин с жаром говорил своей возлюбленной Катеньке Гончаровой о том, что жизни придает смысл дерзкий вызов обстоятельствам, что война бессмысленна, потому что у нее нет чувства юмора, и т. д. и т. п.
— Давайте чай пить, — перебила его Катенька. В такие минуты Аполлонового красноречия ей было смертельно скучно, а кроме того, Аполлон не выносил табачного дыма и то и дело энергически разгонял дымки от ее папироски рукой, а это махание Катеньке не нравилось.