…Утром тумены покинули сожжённую Москву и направились на северо-восток, к Клязьме.
Глава 18,
в которой Олег улучшает своё благосостояние
Бату-хан очень спешил — тумены даже не задерживались, чтобы пограбить как следует сёла и крохотные городки, выстроенные по Клязьме. Лишь особые отряды разъезжали по окрестностям, высматривая сено в стогах и скирдах, отбирая у перепуганных селян всякое зерно.
Война должна была закончиться до весенней распутицы, которая задержала бы отход в степь, да и бескормица грозила ордынской кавалерии. А погибель не входила в планы Чингизида. Лучшие полководцы монгольской империи судили и рядили, как начать поход, откуда начать и докуда дойти. Всё было учтено, всё расчислено, уже и люди подобраны, чтобы над князьями, послушными Орде, встать, да следить, чтобы вся положенная дань собрана была и в целости доставлена по назначению. Конечно, нельзя было предвидеть всего и загодя назначать даты сдачи крепостей, но основное правило выдерживалось: быстрота и натиск! Чем быстрее тумены опишут круг по русским землям, тем целее будут, и тем надёжней затянется петля на княжествах.
И вот, 2 февраля, во вторник мясопустной недели, войско Батыево вышло ко Владимиру.
Город Олегу чем-то напомнил виденного им идола с четырьмя разными ликами. Для путника, подъезжавшего к Владимиру с востока, с холмов, между которыми спускалась к Серебряной воротной башне дорога из Суздаля, столица княжества открывалась большой деревней — то был Ветчаной город, укреплённый, но бедный посад, застроенный бревенчатыми избами, теснящимися вдоль единственной большой улицы. Улица та вела от ворот Серебряных до Ивановских ворот Среднего города, где проживали бояре, купцы и прочие, могущие похвастаться ёмкостью кошеля или знатностью рода.
Если в Ветчаном городе жались друг к другу, словно пытаясь согреться, покосившиеся избушки и клети, торчали на перекрёстках колодезные журавли, прели навесы хлевов, и даже деревянные церквушки выглядели убого — без перезвона дорогих колоколов, а с дребезжащим боем бронзовых досок-бил, то в Среднем высились белокаменные соборы — Рождественский, Успенский, Дмитриевский. В ясные дни сияние их золочёных куполов виднелось за десятки вёрст.
Если же приближаться к Владимиру с юга, со стороны реки Клязьмы, город смотрелся величаво, поднимая над пойменными лугами, над обрывистым берегом высокие стены.
Только с севера, со стороны Юрьевской дороги, с дальних полей, отлого понижавшихся к речке Лыбедь, город показывал сразу и нищету, и роскошь, и лохмотья, и парчу.
Тумены подошли к Владимиру с запада, со стороны могучих и великолепных Золотых ворот. Сошлись Восток и Запад, обитатели юрт глядели раскосыми глазами на сияние куполов и белизну стен, глядели алчно и торжествующе, ибо не знали поражений и не собирались отступать. А жители изб смотрели со стен с ужасом и отчаянием, ощущая обречённость и предчувствуя гибель.
Пока передовые сотни носились вдоль стен великого города, татары всё прибывали и прибывали, заполняя окрестные поля.
Тумен за туменом покрывали снега пёстрыми точками, сливавшимися в огромность, не имеющую числа и охвата. Разгружались обозы, выставлялись белые и чёрные юрты, да не в разброс, а отдельными куренями. Разгоралось множество костров, нукеры устраивались как на привале, а прямо напротив Золотых ворот, на возвышенности, забелел шатёр Бату-хана. Тридцать больших юрт его ближников окружили белоснежный купол. Вероятно, спокойная деловитость монголов сильнее всего действовала на нервы державшим оборону. Для владимирцев предстоявший им штурм чудился величайшим, быть может, последним испытанием в жизни, требующим от них нечеловеческих усилий и самоотверженности, а монголы… А монголы смеялись, ставили юрты, чтобы было где отдохнуть, проверяли оружие, ухаживали за лошадьми, разводили костры — погреться и приготовить ужин. И было понятно, что нукеры давно готовы к тому, чтобы взять город приступом, как они это делали и в прошлом, и в позапрошлом году — в десятках столиц и могучих крепостей. Не было заметно и следа суетливости в движениях ордынцев — движениях плавных, уверенных, повторявших давно заученное, привычное, наскучившее. Ей-богу, хотя бы след напряжения на лицах нукеров, хотя бы тень страха добавили бы сил владимирцам, сил и вдохновения перед битвой. Но нет, ордынцы относились к штурму города на Клязьме, как к чему-то будничному, надоевшему даже. И это было унизительно.
Пока шла подготовка к штурму, тумен Гуюк-хана отправился в Суздаль. Нукеры взяли город без боя и три дня грабили его, спалив и дворец княжеский, и монастырь Дмитриевский, а к вечеру пятницы 5 февраля вернулись, пригнав толпы пленных.
Суздальцы — плотники знатные, с утра субботы мясопустной их заставили лестницы сколачивать да пороки ставить. Плотники вкалывали до самого вечера, а ночью они тын городили, выставляя его вокруг всего Владимира. И как же угнетала эта картина тех, кого окружали изгородью, красноречиво подтверждая пугающую истину: никому отсюда уйти не удастся!
Целые обозы саней подвозили к баллистам и катапультам валуны и глыбы мёрзлой земли, огромные брёвна распиливали на тяжеленные колоды — те ещё снарядики. Пленники, шатавшиеся от усталости, принялись таскать срубленные деревья, заваливая ими ров в четырёх местах сразу — левее Золотых ворот, напротив Спасской церкви; с северной стороны, от Лыбеди, у Ирининых и Медных врат, и с юга, с берега Клязьмы, у ворот Волжских.
Это была тяжёлая, выматывающая работа, поэтому-то её и поручали местным жителям — нукерам следовало не тратить силы зря, а копить их перед тем, как идти на приступ.
Мужики, в полон угодившие, валили сосны, ели, берёзы и волокли их к городу, а женщин-полонянок гнали следом, нагруженных вязанками хвороста. И вся эта древесина полнила и полнила рвы, выступая шаткими мостами к желанным стенам владимирским. Суздальцы, изнемогая, сколачивали примёты и только головы в плечи вбирали, выслушивая брань и попрёки со стен. Но, чем дальше, тем глуше делались речи, а после они и вовсе заглохли — тишина установилась на заборолах. Сжимались в тоске тысячи сердец, ожидая неминуемого, неотвратимого.
И вот в воскресенье мясопустное, после заутрени, загрохотали, загрюкали пороки, полетели во владимирцев тяжкие глыбы и кувыркавшиеся брёвна. Час длился обстрел, а потом десятку Изая поручили ответственное задание.
— Едем! — крикнул куман, гарцуя на коне. — Субэдэй хитрость придумал. Джарчи, ты первый!
Молодой нукер тут же надулся от важности — чуял, что за хитрость пришла багатуру в голову. И точно — пленного княжича поручили подвести Изаю Селуковичу — к самым Золотым воротам. Пускай посмотрят со стен на бедного Владимира Юрьевича, пожалеют пусть, авось и сжалятся, откроют ворота в обмен на жизнь великокняжеского сынка.
— Это, конечно, вряд ли, — покачал головою Изай, — но почему бы не попробовать?
Заглохли пороки, опустили луки стрелки, а глашатаи с лужёными глотками прокричали, коверкая русскую речь: «Не стреляйте!»
Десяток Изая медленно продвинулся к Золотым воротам. Судуй и Джарчи ехали впереди, поддерживая за концы верёвок связанного Владимира, поникшего, избитого, голодного и холодного. Душераздирающее зрелище.
— Узнаёте княжича вашего? — проорал Изай, задирая голову. — Сдавайте град свой без боя, и он будет жить!
— Вопи, давай! — прошипел Джарчи. — Ну?!
И Владимир пал на колени, не чувствуя боли в заломленных привязью руках. Закричал, выгибая шею:
— Спасите, люди добрые! Мочи нет терпеть! Пожалейте!
Олег с любопытством ждал ответа. Тут на стену Золотых ворот вышли братья Владимира, Всеволод и Мстислав, и громко, с выражением, изрекли:
— Брате! Лучше умереть перед Золотыми воротами за Святую Богородицу и за православную веру, чем поступить как басурмане велят!
И тут же из бойниц, из окон церковки на Золотых воротах полетели в нукеров стрелы и дротики, камни, кирпичи, горящие головни.
Десяток Изая поспешно отступил, а Джарчи, раздосадованный и уязвлённый, срубил княжичу Владимиру голову. Не сработала хитрость. Ладно… Где пасует лукавость, там берёт сила.
Гулко ударил наккар, завыли трубы, затрубили рога.
— Хуррагш! — вскричал Субэдэй-багатур, и тысячи, десятки тысяч грубых голосов ответили громоподобным: «Хуррагш!»
Начался приступ. Метательные орудия забрасывали гудевшие валуны и чурки, проламывавшие заборола, сносившие воинов со стен. Сотни стрел ежесекундно подчищали каждую бойницу, каждый проём, не позволяя высунуться.
Олег намётанным глазом видел, что сопротивление шло разрывчато — какую-то башню защищали упорно, со знанием дела, а на соседней дрались вяло, словно по принуждению или делая одолжение. Некоторые участки стен и вовсе были оголены — ни одного защитника!
— Видал? — крикнул Изай, щерясь. — Там совсем нет воинов! Город не продержится и дня! Сегодня мы станем хозяевами каждого дома, каждого терема во Владимире. Хо-хо!
— К полуночи ворвёмся, — авторитетно заявил Джарчи.
— К полудню! — оспорил это утверждение арбан.
Олег с неожиданным волнением следил за штурмом — это была реальная, не придуманная батальная сцена, где соседствовали гибель и геройство, малодушие и храбрость, подлость и самопожертвование. Сегодня он не желал победы Орде, хотя и понимал, что в спасении владимирцам отказано. Честно говоря, Сухов и пораженческими настроениями не был смущён, и жалость к осаждённым не проникала в его сердце, скорее уж раздражение гнездилось в нём… Он просто хотел, чтобы всё поскорее закончилось, — надоела ему эта дурацкая война. Помня обо всех будущих выгодах, понимая, что историю не изменить, Олег стремился поскорее выйти из реки крови на мирный берег.
А тараны упорно долбили ворота, а нукеры четырьмя потоками лезли и лезли на стены… И их яростная настойчивость была вознаграждена — уже к обеду ордынцы прорвали оборону города в трёх местах сразу. Изай выиграл спор.
Тысячи Бурундая ворвались во Владимир через Иринины ворота, тумен хана Мэнгу овладел Медными; бунчук хана шатался над головами воинов — длинный бамбуковый шест с небольшой перекладиной наверху, с которой свисали пять пушистых чёрных хвостов яков.
И начались кровавые, жестокие уличные бои — монгольская конница прорывалась, обходя завалы из телег, брёвен, саней, лавок и тынов, отстреливаясь от владимирских лучников, дравшихся за каждый дом Нового города — западного конца Владимира, выстроенного Андреем Боголюбским и заселенного отнюдь не бедняками. Новый город лежал весьма живописно — облегая амфитеатром ложбину, выходящую к Волжским воротам у Клязьмы, поэтому он почти весь открывался взгляду, и, куда ни посмотри, везде сшибались люди, шли стенка на стенку, сходились в поединках один на один или целою толпой набрасывались на героя-одиночку.
— Олег, за мной! — крикнул Изай, пригибаясь в седле, словно это могло уберечь его от шальной стрелы. — Пробиваемся к детинцу!
— А где это?
— А вона, где собор Успенский!
На перекрёстке, к которому сходились сразу пять улиц, случилась заминка — человек пять огромных воинов в длинных кольчугах, в шлемах-топхельмах с решётчатыми забралами, с круглыми щитами в крепких руках и длинными мечами, держали оборону. Стояли, перегородив улицу, и никого не пропускали. Их клинки блистали, как крылья стрекоз над прудом в солнечный день, но удары были свирепы, а выпады губительны. Уже человек десять нукеров лежало у их ног мёртвыми или корчились в последних усилиях жизни.
— Это багатуры из Варангистана! — определил Изай. — Так их не пройдёшь…
И арбан-у-нойон кликнул курчи, лучших стрелков сотни Эльхутура. Те вышли и натянули луки… Первый залп пропал даром — багатуры-варяги отбили пущенные в них стрелы мечами или подставили щиты. Щиты, пробитые насквозь, вскоре сделались бесполезными и были отброшены.
Издав яростный клич, варяги перехватились поудобнее, взмахнули мечами и бросились на ордынцев. Первым пал великан-северянин со смешными рыжими косичками, торчавшими из-под шлема — стрела попала ему в глаз, пронизав забрало. А потом наехали копьеносцы, со всего разбегу ударив по четырём багатурам, оставшимся в строю.
— Дзе-дзе, — поцокал языком Изай. — Ай, славные воины!
И наёмники-варяги оказались чуть ли не последними защитниками Владимира-Залесского — сглупил великий князь, разослал всё войско, оголил стены града стольного. И Рязань предал, и свой же Владимир подвёл. Горожан, конечно, хватало, но разве способен мирный обыватель сравниться с нукером, опытным воином, закалённым в битвах и привыкшим побеждать? И всё же владимирцы отбивались, как могли и чем могли, отступая и уступая город врагу.
Стрелы, камни, копья, дротики летели в ордынцев из окон и дверей, с крыш, из-за заборов. Ворота могли открыться внезапно, и трое-четверо конных с копьями наперевес бросались на монголов.
Попы, забравшись на колокольню, кидали оттуда обтесанные камни, заготовленные для ремонта стен, метали плинфу, пару малых колоколов свергли, пришибив зазевавшегося сотника. Даже дети швырялись тем, что им было под силу, — камнями, палками и снежками.
Баба в исподнем, с распущенными волосами, истошно вопя, бросала в нукеров глиняные миски и деревянные блюда. Побив горшки, она схватила ухват, ринулась на монголов, но не добежала — упала со стрелой в груди.
— Давай дворами! — скомандовал Изай и погнал коня в обход угловой избы, проскакал тесными закоулками и вырвался на площадь с маленькой часовенкой посередине. Вокруг часовни крутились человек десять верхом на конях, они горячили скакунов и потрясали копьями, но стоило «героям» увидать нукеров Изая, как весь десяток умчался прочь.
— К стене! — крикнул арбан-у-нойон, показывая на внутреннюю стену, разграничивавшую Новый и Средний город. — Там улица!
Вдоль всей стены действительно тянулся широкий проход, по нему десяток Изая и поскакал, пока не вырвался к Торговым воротам, где уже скопились сотни ордынцев. Паче чаяния, ворота не были заперты, их следовало просто отворить и попасть из града Нового в град Средний. А за воротами своя морока — ожесточённого сопротивления нукеры не встретили, но хватало отступавших и убегавших, упорно отстреливавшихся, уже не победы желавших, а просто отдалявших неизбежный конец. Все же понимали — пощады не жди.
Монголы теснили жителей, пока те не укрылись в детинце, в Печернем городе, последнем оплоте Владимира-на-Клязьме.
Правда, нукеры не подступили тут же к владимирской цитадели — они занялись куда более захватывающим делом — стали грабить богатые терема и лавки Среднего города.
Десятки шуб собольих, куньих, горностаевых ложились на снег. Раскатывались, как свитки, рулоны парчи, аксамиту, шелков. Грудами валились на эту «подстилку» золотые кубки, гривны, кресты, венцы, сыпались звонкие монеты, клацали содранные с икон драгоценные ризы.
— Сколько тут всего! — воскликнул Джарчи. — Ух, ты…
Нукеры быстренько расхватали злато-серебро. Чимбай повертел в руках кинжал с золотой рукояткой в форме орла, раскинувшего крылья, и бросил в общую кучу. Олег порылся в груде увесистых сокровищ и вытащил длинную понизь крупного розового жемчуга. Сгодится… Добавив к своей доле пару тяжёлых браслетов с громадными изумрудами и сапфирами, гранёнными в квадрат, с круглыми рубинами, оттенявшими кровавым блеском тёмную зелень и синь, Сухов подумал, что за одно только это воскресенье он стал богат сказочно. Потому и не кончаются войны, что каждый хочет урвать для себя от чужого пирога хоть кусочек, а желательно два…
— Бату-хан, Бату-хан едет! — разнеслось по толпе нукеров.
Хан на саврасом коне, в сверкающем золочёном панцире, подъехал и остановился перед богатствами, разбросанными по шубам и шелкам. Слабая улыбка удовлетворения изломила его надменно сжатые губы. Оглядев воинов, хан привстал в стременах и громко проговорил: