– Как же это случилось? – с искренним участием поинтересовался Веттий.
– Я сама виновата, – вздохнула юная матрона.
– Я спросила книгу у торговца и ждала, пока он мне ее подаст. Так и зазевалась с протянутой рукой, выставив палец с кольцом, и чуть не лишилась и того, и другого. Мое счастье, что кольцо сидит на пальце свободно! Но ты не представляешь, какую услугу мне оказал! Даже не знаю, как мне благодарить тебя!
– Позволь мне проводить тебя до дома! – попросил он.
Она не отказала, и он пошел с ней рядом, бдительно следя, чтобы никто в толпе ее не толкнул и не причинил какого-то иного вреда. Подобно Венере, раненной Диомедом и тяжко страдавшей от небольшой царапины, юная матрона шла, не разбирая пути, – что было небезопасно… Вскоре она споткнулась о высокую приступку, какие служат для перехода улицы во время дождя, и непременно упала бы, если бы Веттий ее не подхватил. После этого юноша почувствовал себя в полном праве поддерживать ее под локоток. Пользуясь удобным случаем, он представился и спросил, как зовут ее.
– Нония Марцелла, – ответила она, одарив его сиятельной улыбкой.
– Зачем ты ходишь по Городу пешком? – спросил он. – Неужели у тебя нет носилок или слуг, которые могли бы их нести? По-моему, ты совсем не привыкла к пешим путешествиям.
– Твоя правда, – ответила она. – Как правило, я и пользуюсь носилками, но сегодня я собиралась не дальше Юлиева форума, а там с ними неудобно, не протолкнешься.
– Какая же книга так завладела твоим вниманием, что ты чуть не лишилась кольца и пальца? – спросил Веттий.
– «Описание Индии» Флавия Арриана, – небрежно бросила Марцелла.
– Вот как! Ты читаешь по-гречески? – удивился Веттий.
– Да, конечно. Меня хорошо учили, пока был жив отец. Он очень гордился мною, выделял из всех сестер! Ну, и потом я, как могла, занималась.
– А почему именно это? Тебя привлекают заморские красоты?
– Мне просто нужна эта книга, чтобы выяснить кое-что. А что искал в книжных лавках ты?
– Комментарий Кальвизия Тавра к «Тимею».
– Ты изучаешь Платона?
– А ты, я вижу, неплохо его знаешь!
Они поговорили о таинственной стране Атлантиде, о душах, посланных на звезды, – Веттий не без удивления обнаружил, что его спутница, и правда, имеет кое-какие познания в этой области. Он готов был идти с ней так хоть на край света, но вскоре они пришли – гораздо скорее, чем ему хотелось. Жила она, как оказалось, возле Санквальских ворот, в четырехъярусной инсуле, весьма приличного вида, отделанной ионическими портиками и облицованной травертином.
– Вот здесь я и живу. Занимаю весь первый ярус.
– Она показала на свои окна. – Благодарю тебя еще раз! Я в долгу перед тобой: ты правда оказал мне неоценимую услугу, вызволив мое кольцо – я не представляю, что бы я делала, если бы оно пропало. Ну и, наконец, что я сегодня добралась до дома относительно целой и невредимой – исключительно твоя заслуга. Чем бы я могла отблагодарить тебя?
Веттий взглянул на нее в упор:
– Я хотел бы видеть тебя снова.
Марцелла посмотрела на него строго.
– Буду честна с тобой: я не хочу, чтобы ты питал тщетные надежды. Если ты желал бы видеть меня своей подружкой, или как вы там это называете, «сестрицей», то сразу скажу тебе, что это невозможно, по многим причинам. Но окончательно и бесповоротно отказывая тебе, в благодарность за добро, которое ты сделал мне, я могу предложить тебе нечто большее – путь к познанию Истины. Как мне кажется, душа твоя стремится к чему-то высокому, и наша встреча, похоже, не случайна. Если ты поклянешься не добиваться моей любви, наше знакомство продолжится, и если в тебе есть зерно небесного жемчуга, это будет для тебя путем ко спасению.
Веттий немного опешил. Сколько раз он задавал вопрос про истину Сервилиану и не получал удовлетворительного ответа… А тут… Женщина привлекла его своей красотой, изяществом, молодостью, но он никак не ожидал, что она предложит ему истину, и не мог поверить, что она может ею обладать. Жемчуг ее зубов, поблескивавший, когда она улыбалась, был для него намного привлекательнее таинственного небесного жемчуга, о котором она говорила. Веттий оказался перед сложным выбором. Сразу решительно отказаться от самого желанного – жестокое условие. Но он мгновенно сообразил, что, дав клятву, приобретет возможность видеть Марцеллу, и это решило его выбор. Остальное, как ему казалось в этот миг, должно было впоследствии устроиться само собой.
– Чем мне поклясться? Камнем-Юпитером, – спросил он с напускной уверенностью. Камень-Юпитер – это была самая сильная клятва, о какой он когда-либо слышал.
– Не надо. Просто скажи «клянусь».
– Клянусь, что не буду домогаться твоей любви, – произнес он, тут же в утешение себе вспоминая слова Овидия, что Юпитер, сам некогда стигийской водой клявшийся Юноне в верности, «ложным клятвам не чужд, ложным клятвам не мстит».
– В таком случае завтра в одиннадцатом часу дня приходи сюда.
Остаток того дня Веттий посвятил поиску белых голубок во исполнение своего обета, а на следующий день в назначенный час он постучал в двери заветного дома. Открыл раб-привратник, потом к нему вышла рабыня – та самая, которая накануне сопровождала Марцеллу. «А, наш спаситель! – приветливо обратилась к нему она. – Пойдем же, госпожа ждет тебя». Идя за ней, он услышал слабые звуки кифары и нежное пение на греческом языке. До него донеслись слова:
Он вошел в гостевую комнату, которая представляла собой скорее таблин. Стены ее были, как видно, совсем недавно расписаны геометрическим орнаментом, а на одной из них была изображена женщина, или богиня с воздетыми руками, и свет, сияющий сверху, – такой росписи Веттий никогда раньше не видел. У другой располагались книжные полки, на которых лежали свитки. Их было, конечно, меньше, чем в домашней библиотеке сенатора, но в комнате молодой женщины Веттий никак не ожидал увидеть столько книг. Однако тут же в углу на столике стояло довольно большое брундизийское зеркало и перед ним – несколько стеклянных лекифов с благовониями – синих, зеленых, красных. Воздух в комнате был напоен каким-то тонким, волнующим ароматом – то ли лекифы были неплотно закрыты, то ли одеяния хозяйки комнаты его источали.
Марцелла сидела в плетеном кресле в зеленоватом домашнем платье из тонкой шерсти и пела, подыгрывая себе на кифаре. На правой руке, которой она держала плектр, выделялся перевязанный пальчик. Увидев Веттия, Марцелла тотчас прекратила игру.
– Что за песню ты пела? – спросил Веттий, едва поздоровавшись. – И почему замолчала? У тебя замечательный голос!
– Не услышал ли ты в этой песни зов, как будто она поется про тебя? – спросила Марцелла вместо ответа.
Веттий почувствовал, что Марцелле хочется, чтобы он ответил «да» – и он не мог отказать ей в такой любезности. Тем более что какой-то зов он, безусловно, слышал, и этим зовом было его с первого взгляда возникшее влечение к ней.
– Да, пожалуй… – произнес он не вполне уверенно.
Глаза Марцеллы загорелись радостным интересом.
– Я знала, я знала, что так и будет! – воодушевленно воскликнула она.
– Но я совсем мало расслышал. О чем эта песня?
– О царском сыне, который отправился в Египет из восточной страны, чтобы добыть драгоценную жемчужину. Как он потерялся там и забыл свою родину, а потом вспомнил и отправился домой.
– Может быть, ты споешь песню до конца?
– В другой раз, – ответила Марцелла с загадочной улыбкой, видимо удовлетворенная его ответом. – Сейчас не могу, да и палец еще болит. Но если ты слышишь в ней зов, это, скорее всего, значит, что в тебе есть жемчужина.
– Какая жемчужина?
– Не все сразу, мой юный друг! – В устах Марцеллы, которой едва ли было больше двадцати лет, это обращение звучало забавно. – Ты должен встретиться с моим Учителем! Он увидит все, что есть в твоей душе. И если он согласится, я стану твоей наставницей, и поведаю тебе и это, и многое другое…
– Он твой опекун?
– Пока нет, но мы сейчас как раз этим занимаемся: уже обратились к претору по опекунским делам, чтобы Учитель стал и моим опекуном. Мои нынешние опекуны меня не устраивают. Они заговаривают со мной о новом браке, но я скорее умру, чем соглашусь на это. Помощи же от них никакой. А он… Моя жизнь по-настоящему началась только после встречи с ним!
При этих словах вся она засияла счастьем.
– Ты так убеждена, что можешь поведать мне истину? – спросил Веттий, изумляясь уверенности ее тона. – Ни один из философов, с которыми мне довелось познакомиться, не давал мне таких обещаний.
Марцелла пожала плечами:
– Если бы они знали подлинную Истину, то, несомненно, и они не таили бы ее. Просто они ее не ведают, а мне она открыта.
– Но ты так молода и ты… женщина.
– Разве Истина умаляется оттого, что вещает через женские уста? – в свою очередь удивилась Марцелла. Впрочем, и ее ответы, и ее удивление показались Веттию немного заученными.
Возвратившись домой, Веттий рассказал Гельвидиану о своем новом знакомстве.
– Как ты думаешь, кто они такие? Что за истину она мне предлагает?
– Секта какая-то, – пожал плечами Гельвидиан. – Много их сейчас! Жрецы египетского Гарпократа, поклонники персидского Митры, разные иудейские секты… Странные они все-таки, ущербные какие-то… И что у них там творится! Было же дело, еще во времена Тиберия, когда какой-то всадник изнасиловал матрону в храме Изиды, явившись к ней под видом бога. И охота тебе во все это ввязываться? Знаю, что тебя не переубедить, но ты все же поосторожнее!
– Да я и не жду от нее истины! – признался Веттий. – Но меня тянет к ней, как мотылька к светильнику. Я чувствую, что должен ее видеть!
– Не опали крылья, мотылек! – с сарказмом в голосе произнес Гельвидиан, ткнув его кулаком в бок. – И потом, неужели дальше того, чтобы видеть, твои желания не простираются?
– Если выбирать между «видеть» и «не видеть», я выбираю первое!
– Не советовал бы я, да и никто бы тебе не посоветовал связываться с матроной, со вдовой. Посмотри – Рим полон девушек попроще, подоступнее и ничуть не менее красивых. Не жениться же ты собираешься – в твои-то восемнадцать.
Несколько дней спустя состоялась ответственная встреча. Того, кого Марцелла называла Великим Учителем, Веттий узнал с первого взгляда и сразу почувствовал разочарование. Это был тот самый холеный красавец с проседью, которого он видел с Марцеллой на играх. Веттию сразу не понравился лукавый прищур его глаз. Что-то было в нем непроницаемое. Но Марцелла прямо-таки светилась в его присутствии. На этот раз на ней было яркое тирийское платье, на щеках играл румянец, и вся она походила на цветущий весенний мак. Учитель смотрел на нее с небрежным любованием, как на свою собственность.
– Сестра Марцелла сказала, что ты изучаешь Платона? – спросил он. – У кого?
– В Атенеуме, у Сервилиана.
– Какая серость! – презрительно поморщился Учитель. – Чему он может научить?
Как ни критически Веттий относился к Сервилиану, такая характеристика была ему неприятна. Он хотел было возразить, но Учитель уже задал новый вопрос:
– Вот скажи мне, сколько лиц принимают участие в платоновском «Пире»?
– Сократ, конечно, – бойко начал Веттий, загибая пальцы и стараясь не ударить лицом в грязь. – Агафон, Алкивиад, Федр…
Но Учитель не дал ему договорить.
– Я не спрашиваю кто, я спрашиваю сколько! Плохо ты знаешь Платона!
– Я не думал, что именно это важно в «Пире»!
– Ну разумеется, ты не думал. Где тебе возвыситься до понимания чисел! Впрочем, чего ожидать? Кто сейчас вообще учится в Риме? Уж лучше в Карфагене! Ну или хотя бы в Афинах – в память о прошлом.
– Я намерен продолжить учение в Афинах, – вставил Веттий, задетый столь пренебрежительным тоном.
– Да, но позволят ли тебе средства?
– Моя мать никогда не жалела денег на мое обучение и от отца мне досталась доля наследства.
В глазах Учителя вспыхнула искра хищной заинтересованности, и от Веттия это не утаилось.
– Впрочем, стоит ли ехать так далеко? – усмехнулся Учитель. – Возможно, тебе откроется знание высшего порядка… Если ты, конечно, его достоин. – Он устремил в глаза Веттия свой непроницаемый взгляд, некоторое время молчал, а потом глубокомысленно произнес: – Может быть, может быть… Но прежде всего ты должен поклясться, что никому не разгласишь того таинственного учения, которое будет тебе преподано.
По сравнению с той клятвой, которую от него с ходу потребовала Марцелла, эту дать было нетрудно.
– Ты не должен будешь записывать ничего из того, что будет говориться. Все надо будет заучивать на память. В этом тебе поможет сестра Марцелла.
В глазах Веттия невольно мелькнула радость, и, как ему показалось, Учитель обратил на это внимание.
Разговор с Учителем оставил в душе Веттия самый неприятный осадок, но все же главное было достигнуто: его, хоть и с натяжкой, все-таки сочли достойным для посвящения в тайны истинного учения, а для усвоения основ оного ему было дозволено приходить в дом Марцеллы – как выяснилось, не бесплатно, хотя плата была невелика – пятьсот сестерциев в месяц – и, по словам Марцеллы, вся шла на нужды общины «познавших», «пневматиков», или «племени Сифова», как они себя называли. Но Веттию было безразлично, на что идут деньги: он готов был все состояние отдать только за возможность видеть свою наставницу. Вскоре он сделался одним из самых прилежных учеников этой школы, сильно подвинув прочие свои занятия.
Вначале Веттий с некоторым неудовольствием узнал, что «истинное учение», которое преподавала Марцелла, непосредственным образом сообщалось со странным суеверием его матери, Вибии, ибо и в нем звучало имя одиозного иудейского пророка Иисуса Христа. Но Марцелла заверила, что на простонародное суеверие они, «пневматики», смотрят именно как на суеверие.
– Есть три рода людей, – объясняла она, важно расхаживая по комнате. – Большинство из них – плотские. Их совершенно не волнует познание духа. Они копошатся в низменных заботах этого мира, их интересуют только кусок хлеба, продолжение рода и сиюминутное благополучие. Если ты выйдешь на улицу и оглянешься – таких людей большинство.
Есть другие, – продолжала она, украдкой бросая взгляд в зеркало. – Мы называем их «душевными», «психиками». Их интересует жизнь духа, хотя по большому счету она им недоступна. Иногда они весьма образованны, начитанны. Ты, должно быть, со многими из них знаком. Но ты, вероятно, чувствовал, что тебе чего-то не хватает в их рассуждениях. Они подобны слепым, которые стремятся к свету, но не видят его и блуждают в потемках.
Эти слова весьма заинтересовали Веттия, потому что он в самом деле ощущал нечто подобное.
– Ты, должно быть, удивишься, но те простые, грубые люди, которые исповедуют учение Христа, относятся к тому же роду, что и твои знакомцы-философы, хотя философы, конечно же, презирают их. Жизнь этих простецов такова, что получить сколько-нибудь приличное образование они зачастую не могут. Но они правдами и неправдами все же добыли ту часть Истины, усвоение которой тем не менее было им доступно: слухи о Христе. Учение Его они понимают очень примитивно, оно для них сводится к простому набору правил. Но, может быть, это и хорошо, потому что сам Христос, когда жил на земле, учил прикровенно и преподносил Свое учение в притчах, именно с той целью, чтобы оно осталось закрытым для непосвященных. «Много званых, но мало избранных», – вот как Он говорил.
Веттию почему-то стало обидно за свою мать, хотя сам он ее суеверия никогда не разделял.
– Наконец, существует третий, высший род людей, – Марцелла, устав ходить, села на ложе и облокотилась на расшитую подушку. – Это как раз те избранные, о которых говорил Христос и ради которых Он и был исполнен силой Духа. Христос, несомненно, всего лишь посредник. Он – сын плотника Иосифа, и только по Своей душевной чистоте сподобился Он того, что на него сошел божественный Дух. Главная Его заслуга в том, что Он открыл избранным тайное учение. Ты, возможно, слышал, что Он был распят как последний раб. Это, конечно, многих вводит в соблазн, но надо понимать, что смерть Иисуса – всего лишь видимость, чтобы отсечь непосвященных. Иисус, конечно, не умер, умер лишь Его двойник, а Иисус через три дня явился Своим ученикам, после чего в течение восемнадцати месяцев раскрывал им то самое истинное учение, которое я имею честь преподать тебе. Кстати, главной и любимой ученицей его была женщина, Мария Магдалина. Вот почему последователи истинного учения отмели вековые предрассудки об ущербности женского пола. Главное только не попадать в двойной плен: плен брака и стремления к размножению – женщины особенно этому подвержены! А по природе не важно, мужчина ты или женщина, важно, есть ли в тебе небесная жемчужина, как мы это называем: непрестанное беспокойство и стремление к высшему, к духовному. Это беспокойство – воспоминание о том, что когда-то было родиной избранных, откуда их души ниспали в плоть. Все мы томимся в глухой темнице этого мира, этого презренного тела, и блажен тот, чьи уста возвещают избавление.