— Будешь слушаться, дырка? — спросили его, и Ноэль поспешно закивал.
Его заперли в среднем трейлере, так и не вернув одежду. Изнутри все было разделено решетками на тесные клетки, на полу грязный матрас, в углу — бутылка с затхлой водой. Там сидели еще омеги, но разговаривать друг с другом им не разрешали, лупили за это. И Ноэль молчал, впрочем, как и остальные. В туалет его выводили два раза в сутки, утром и на закате, а кормили только утром. Каждый день он выдергивал из дырки в матрасе соломинку, этих соломинок у него накопилось восемь.
Уже восемь проклятых дней он сидит тут. Альбертинцы, к которым он попал, были омегаторговцами, а одноглазый альфа — их предводитель. Его Ноэль боялся больше всех, тот наказывал за малейшую провинность, даже за дерзкий взгляд. Ноэль не знал, какой взгляд не дерзкий, поэтому старался все время смотреть вниз. Но все равно его били почти каждый день. Это называлось воспитание.
Сегодня его опять повели к одноглазому, позволив завернуться в драное одеяло.
В трейлере одноглазого Ноэль сразу встал на четвереньки, опустив голову, как его учили.
— Привыкай, — одноглазый ударил его рукой. Он всегда бил рукой, когда не сердился. — Мы еще ласково с тобой.
— Спасибо, — сказал Ноэль и зажмурился.
Если не видеть ничего вокруг, было не так мерзко. Он уже привык ходить голым при посторонних альфах и бетах, те почти не обращали внимания на омегу, не достигшего зрелости. Только одноглазый говорил, что он красивый и за него дадут много денег. А если был пьян, то после порки вставлял ему палец в задницу и шептал: “целка, мелкая сучка, ебать тебя надо, сам же хочешь”. Вот и сейчас началось.
— Иди сюда, — одноглазый поманил его к себе и просунул руку между ног. — Тугая жопа, без смазки еще, знаешь, как больно без смазки? До крови разодрать можно все. Может, не продавать тебя, а?
Ноэль затрясся в беззвучном плаче и помотал головой. От одноглазого пахло водкой и чесноком, и его опять затошнило. Это было во много раз хуже, чем порка, то, что с ним делали сейчас.
***
На танках сложно подкрасться незаметно и что-то там проверять, легче просто зачистить, расстреляв издалека. Но мы, конечно, не стали этого делать, лишь переглянулись и поняли, что подумали об одном и том же. А потом достали планшеты и принялись планировать операцию по окружению.
Это оказались не беженцы и не враги, а соотечественники. Они легко попались в ловушку: сбежали от открыто наехавшего на них взвода Даррела — и прямо в тиски к нам с Сирилом.
— Мы мирная стая, господа офицеры, — их главный, здоровенный одноглазый альфа, пытался изобразить любезность на роже. — Путешествовали по святым местам, а тут война. Пробираемся на родину.
— Как трогательно и богоугодно, — сказал Даррел, поигрывая короткой тростью. Он был вообще пижон.
Я отошел к трейлерам и кивнул ребятам. Те взломали двери, и оттуда пахнуло звериной вонью и омегами.
— Какой подарочек на Рождество, — сказал кто-то из солдат.
Я оглянулся, и Сэм Дастерс дал говорившему по морде.
— Отлично, сержант, — похвалил я его рвение к дисциплине.
— У нас в стае все строго, — зачастил подбежавший одноглазый, — омег в черном теле держим, без разврата чтоб.
— Прелестно, — заметил Даррел. — А где же сами омеги?
— Испугались танков, наверно, сбежали, — совершенно заврался одноглазый.
И Даррел впечатал трость ему в морду:
— Не наглей, голубчик.
— Семейные драгоценности? — спросил Сирил, подходя к нам.
Его ребята нашли заначку с кучей золотых колец, часов, цепочек и даже зубов.
Все было в общем-то ясно, мы накрыли лагерь мародеров-омегаторговцев. И их всех следовало повесить по законам военного времени.
— Мы можем договориться, господа, — сказал одноглазый, сплевывая кровь.
— Ты хочешь купить гвардейских офицеров вырванными зубами или своими грязными омегами? — усмехнулся я.
— Зачем же зубы, господа, забирайте все золото.
Мы молчали, а одноглазый смотрел на нас по-очереди.
— Нашли еще трейлер, сэр! С омегами, сэр! — к нам подбежал сержант Даррела. — Только они все дохлые.
— Один живой, в другом трейлере прятался, — другой солдат притащил совсем мелкого и, судя по запаху, ни разу не течного даже омежку.
Омега был золотоволосый, грязный и голый. И похож на моего старого игрушечного ангела, когда тот в лужу упал.
Я приподнял его за подбородок и в свете фонарика увидел небесно-синие глаза.
— Не надо, — прошептал тот с сильным северным акцентом.
— Твое сокровище? — спросил я у одноглазого.
И тот закивал:
— Забирайте, господин офицер, бесплатно, нетронутая дырка совсем, даже пальцем ни-ни…
— Неужто даже пальцем? — криво усмехнулся Даррел.
— Ну, самую малость растянули…
Я вспомнил давно читанную книгу про извращенцев. Там было много мерзостей описано, но одна из самых отвратных — страсть к детям. Я ненавидел извращенцев.
— Самую малость, говоришь, — сказал я и приставил револьвер к его выбитому глазу.
И дождался, пока он посмотрит на меня уцелевшим.
— Нет, господин, — крикнул он, отшатываясь.
Один из солдат сбил его с ног и прижал к земле. Я остановился над ним, снова ожидая его взгляда. А потом разнес ему башку нахуй.
— Шальная пуля? — спросил Сирил.
— Казнь мародера, — ответил я. — И остальных повесить.
— Это ж гражданские, — занервничал Сирил.
— Все в порядке, дружище, по законам войны, — засмеялся Даррел. — А давайте их в трейлер запихаем и из танка пальнем?
— А вдруг уползут, — сказал я.
— Танками раздавим, — улыбнулся Даррел, постукивая тростью по ладони, а потом подал знак своему сержанту.
Я подумал, что он с удовольствием раздавил бы преступников лично, кованным сапогом по горлу, если б это не выглядело совсем уж неприлично. Даррел всегда был психом, еще в кадетском зарывался постоянно. Сам я не любил убивать, несмотря на короткое и сладкое чувство абсолютной власти, посещающее в момент убийства. Неправильная это была власть, за той гранью дозволенного, что я очертил лично для себя.
Солдаты Даррела принялись запихивать вопящих бандитов в уцелевший трейлер. Я отвернулся от них и посмотрел на выжившего омежку. Тот таращился на расстрелянного одноглазого, трясясь от холода и поджимая пальцы на ногах. Маленький голый ангел на растоптанном в грязь снегу. Я снял куртку и накинул ему на плечи, а он зажмурился и замотал головой. И я притянул его к себе и закрыл ему уши ладонями, потому что один из танков Даррела начал разворачиваться для стрельбы. Омежка не сопротивлялся, замер в моих руках, не проявляя ни похабства, ни непослушания.
— Блядь, — сказал Сирил, когда грохот стих.
Нескольким обгорелым бандитам удалось вырваться из полыхающего трейлера, и их раздавили танком.
— Блядь, — повторил Сирил, глядя на крутящийся на месте танк и ржущего у себя на башне Даррела.
Одного из солдат рядом вырвало.
— У вас все такие психи из этих ваших элитных академий выпускаются? — спросил у меня Сирил, закуривая.
Огонек сигареты плясал в его пальцах. “Курить — здоровью вредить”, подумал я, но сказал другое:
— Неужели вы полагаете, будто то, что происходит на поле боя — красивее? Только потому, что вы не видите этого вблизи?
— Поехали, господа! — крикнул нам Даррел сверху. — Бой закончен, устали кони.
Я взял омежку за руку и потащил к своему танку. Не оставлять же его здесь.
========== Глава 3 ==========
— Не надо, — прошептал Ноэль, трясясь от страха и холода. Теперь его жизнь состояла только из них: холод и страх, и еще боль, конечно.
Офицер-альфа тащил его за собой, крепко схватив за руку. Неужели изнасилует, а потом задавит танком, как этих? Или отдаст солдатам, и те будут мучить его, пока не растерзают. Босые ноги скользили по грязному снегу, Ноэль задыхался и не мог даже взглянуть на альфу, и тот вдруг остановился и тряхнул его: “Прекрати истерику”. Ноэль сразу перестал рыдать, потому что это так страшно, рассердить злющего альфу в черной форме. Если хорошо себя вести, может, этот альфа не станет отдавать его другим, будет только сам… пользоваться.
Альфа подтащил его к танку:
— Залезай.
— Пожалуйста, — опять попросил Ноэль, он все еще пытался разжалобить врагов, трус и жалкая шлюшка, все еще надеялся на что-то.
Его втащили наверх, в кабину, и там он забился в угол, завернувшись в куртку. И рассматривал украдкой альфу, черноволосого и слишком бледного для южанина, со страшными глазами. Именно так Ноэль представлял себе злодеев в книгах.
Они прибыли в какой-то поселок, обезображенный войной, как и все здесь, пустые дома и искореженные улицы, проклятые альбертинцы, это все их вина. Не зря Ноэля пугали в детстве: “Не будешь слушаться, украдут тебя южане и посадят на цепь”. Животные, вот как про них говорил омега-отец, хорошо, что он не видит Ноэля сейчас, а то умер бы от стыда.
Его завели в один из уцелевших домов. Там были и другие военные-альфы, и Ноэль покрепче вцепился в “своего”. Тот, похоже, был здесь главным, а еще не стал его сразу насиловать и не отдал никому, может и потом пожалеет.
Альфа усадил его на стул и сунул в руки кусок мягкого хлеба с ветчиной.
— Спасибо, хозяин, — поблагодарил Ноэль по обычаю южан, все, как учил одноглазый ублюдок: “К альфе надо обращаться “хозяин”. А пока тебя не продали, твой хозяин — я”.
Вокруг заржали.
— Как ты меня назвал? — альфа вздернул его за подбородок и смотрел своими страшными черными глазами. Раньше Ноэль не понимал, как можно не выдержать чей-то взгляд, а сейчас зажмурился, вздрогнув всем телом. Альфа сразу отпустил его.
— Простите, — Ноэль аккуратно отложил хлеб, вдруг разрешат потом доесть, и встал на колени, потянув с себя куртку.
— Блядь, — сказал кто-то, все опять засмеялись. Вот бы перестрелять их спящими.
Ноэля усадили на стул и сказали все доесть, а потом отвели в ванную.
— Мойся, — приказал ему альфа и вышел.
Прямо в ванне стояло ведро с горячей водой. Ноэль принялся мылить мочалку, торопясь, чтобы вода не остыла. И долго тер себя, как будто так можно было стереть всю грязь. А потом завернулся в полотенце и присел на коврик, прислонившись к стене, и сам не заметил, как заснул.
Проснулся Ноэль в темноте и в тепле, сзади к нему прижимался кто-то горячий и сильный. Тот самый альфа, что застрелил одноглазого и забрал себе Ноэля. Он дернулся и заметил, что одет в широкую майку.
— Тихо, — его притиснули сильнее. От альфы пахло выпитой вчера водкой, и Ноэль подумал, что на этот раз не отделается пальцем в заднице.
— Пожалуйста…
— Я тебе ничего не сделаю. Ты замерз на полу, да и ребятам надо было помыться, — альфа погладил его по животу сквозь майку.
— Спасибо, господин лейтенант, — он вспомнил, так альфу называли солдаты.
— Так-то лучше, — усмехнулся тот. — Тебя как зовут?
— Ноэль Фоше.
Рука на его животе остановилась, а потом опять медленно двинулась вокруг пупка:
— Ноэль? Это как Санта Клаус что ли?
— Это как Рождество. Меня омега-папа так назвал, потому что я на Рождество родился.
— Ангелочек, — хмыкнул альфа и провел по его ребрам, а потом сказал: — Скай.
Ноэль не сразу понял, что это имя такое странное. Альбертинское.
Сейчас ему было тепло и уютно, даже сонный альфа казался не таким уж страшным.
Ноэль не противился прикосновениям, просто ждал, что будет дальше. Как поблядушка, которая хочет выкупить свою жизнь задницей.
— Хватит возиться, — Скай обхватил рукой оба его запястья, и Ноэль покорно замер. Он вспомнил своих друзей, Эдуарда и Реми, и как те любили друг друга. Теперь они мертвы, а Ноэль лежит в постели с альбертинским офицером и ждет, пока его выебут. Жалкая шлюха.
— Не делайте мне больно, пожалуйста, господин лейтенант, — он заплакал, стараясь не всхлипывать, и только тогда заметил, что Скай дрыхнет, а небо за окном стало серым.
***
Когда мне было шесть лет, я снял с рождественской елки ангела и забрал себе. Он был очень красивый, в серебристой рубашонке, расшитой золотыми звездами, с белоснежными крыльями и золотыми волосами. В тот год меня как раз переселили с омежьей половины дома на альфью, и я больше не мог забираться в постель к своему омега-папе. И я заменил его ангелом, так на него похожим. С годами ангел истрепался, черты лица его стерлись, серебряные и золотые блестки осыпались, а рубашонка и крылья больше не были такими белыми. Но я все равно носил его с собой, как некоторые носят заячьи лапки или иконки, считая, что они приносят им удачу. Я тоже в это верил.
Но в первой же моей военной кампании ангел исчез. А Альбертина тогда проиграла. Глупо связывать эти события, конечно же, к тому же лично мое везение никогда мне не изменяло. И для себя я решил, что ангел улетел и приносит мне удачу уже с небес.
Но маленький северный найденыш, отмытый и в белой футболке, был так похож на моего ангела, когда тот был еще новенький и блестящий, что невозможно было не поверить, что он вернулся ко мне. Такой же чистый и невинный. Так не похожий на других омег, виляющих задницами чуть не с пеленок.
Я гладил его золотые в свете солнца волосы и смотрел, как подрагивают его ресницы — такие длинные, что казалось, они отбрасывали тени. Мой ангел проснулся, но глаз не открывал. Он лежал, почти не дыша и не смея пошевелиться. Боялся меня, словно успел забыть за время своего отсутствия. Я на мгновение закрыл глаза, напоминая себе, что это совсем не мой оживший чудесным образом талисман. Это живой северный омежка, никогда меня не знавший, и его зовут Ноэль, как Рождество.
— Вставай, Ноэль, — я встряхнул его за плечо и поднялся, наблюдая, как он поспешно вскакивает и одергивает футболку.
Его задница, спина и бедра были все в синяках и следах ремня, я это еще вчера рассмотрел. И пожалел, что подарил одному из тех омегаторговцев легкую и даже благородную казнь через расстрел. Лучше бы его тоже раздавили танком.
После завтрака Ноэля нарядили в форму танкиста, ребята пожертвовали кто чем мог из своих запасных комплектов. Все было ему большим, штаны держались только на ремне, тонкая шея торчала из широкого ворота, а моя куртка свисала ниже попы. Ребята смеялись, глядя на него, и хлопали по хрупким плечам, называя настоящим танкистом. Ноэль вздрагивал и искал меня глазами, словно умоляя о защите.
— Помоги дежурным с посудой, — сказал я ему, и Ноэль обрадованно закивал.
Наш полк должен был расположиться в небольшом городке на самой границе. Альбертина снимала оккупацию, но оставляла войска стоять в немой угрозе, позволяя политикам договариваться о своем. И, пока мы шли на новую дислокацию, Ноэль успел прижиться в моем взводе. Он тихо сидел в танке во время переходов, хлопотал по хозяйству на стоянках, и с невозможной кротостью приходил ко мне по ночам. Маленький и теплый, он ждал меня в палатке или очередной заброшенной квартире, и каждый раз я укладывал его рядом с собой, обнимал и гладил перед тем, как провалиться в сон.