Зачем она проболталась, дура?!
— Ну же, родная, ответь, — голос отца стал мягким, как часто бывало, когда он пытался чего-то добиться. — Это он?
— Да, — выдохнула Данеска. — Но я тоже была в этом замешана. Поэтому если кто-то узнает, если ты когда-нибудь кому-нибудь об этом скажешь…
— Я понял, не продолжай. Разумеется, я не причиню вреда собственной дочери. Но каков Ашезир, а?! — он воздел руки к потолку и в изумлении покачал головой. — Надо же: умудрился убить отца, потом занять престол, а теперь еще и повесить вину на своего врага. А еще наивным мальчишкой прикидывался… Ладно дочь, а теперь расскажи все по порядку.
Она рассказала, а в конце добавила:
— Не используй это против Ашезира, не надо.
— Даже если бы я хотел, все равно не смогу. Пока что мне самому это невыгодно, а потом эти знания уже ничего не будут стоить. Но ты молодец, девочка моя, что не потеряла в тот день разума и не испугалась… Но объясни, почему ты тревожишься за Ашезира? Мне казалось, ты его не любишь…
— Конечно не люблю! Ни капельки. Его невозможно любить! Но это не значит, что я желаю ему зла или ненавижу. Я нормально… хорошо к нему отношусь.
— Рад это слышать, — голос прозвучал рассеянно, словно отец о чем-то задумался. Тут же выяснилось, о чем именно: — А кто тебя пытался отравить, по-прежнему неизвестно?
— Нет. Наверное, этого мы уже никогда не узнаем.
— Э нет, так не пойдет. Надо узнать. Пойду снова к божественному, — каудихо двинулся к двери, бормоча на ходу: — Ну надо же, о стольком спросил, а об этом забыл, вот остолоп.
— Отец! Ты только что пришел и уже уходишь?!
— Что? — он обернулся, затем махнул рукой. — А, да, ухожу. Я ненадолго, скоро вернусь, жди.
Данеска скорчила гримасу и противным голосом, передразнивая, сказала в закрывшуюся за Андио Каммейрой дверь:
— Жди. Вернусь. Когда у людей крылья вырастут.
Опять у отца появились ну очень важные дела. Конечно, он собирается выяснить, кто подсыпал Данеске яд, но… Это уже давно не имеет значения, с тех пор столько всего случилось!
Нахмурившись, она с размаху рухнула на кровать, закинула руки за голову и уставилась в потолок: там полз большой мохнатый паук, тянув за собой паутинную нить, и Данеска с неожиданным любопытством принялась следить за его движениями.
* * *
Виэльди кутался в тяжелый подбитый овчиной плащ, но даже он почти не спасал от холода и промозглого, порывистого ветра, который, будь он проклят, еще и дул наискось. Морякам приходилось то и дело его ловить, поворачивая паруса. Из-за этого путь удлинялся. Корабль делал немалые крюки вместо того, чтобы напрямую идти к Адальгару, где, если верить отцу, неспокойно.
Люди Виэльди, непривычные к такой стуже, мерзли не меньше, если не больше него. Хоть и не жаловались, но лица у всех были смурые, покрасневшие, кое-кто уже шмыгал носом и покашливал. Как бы воины окончательно не заболели к концу пути. Среди всех только Сарэнди выглядел довольным. Впрочем, ему было теплее, чем остальным: он прижимал к себе девку, согревая, и сам грелся о нее. Друг все-таки дошел до невольничьего рынка на Медной улице и купил себе вожделенную девицу-с-желтыми-волосами. Теперь то и дело рассматривал светлые пряди, теребил их в пальцах и ни на шаг не отпускал рабыню от себя. Разумеется, вызывал этим кучу насмешек, в которых, правда, сквозила плохо скрытая зависть.
Вот и теперь…
— Эй, Сарэнди, дай мне свою бабу пощупать, хоть погреюсь!
— И мне! Нам всем дай!
— Друг о друга грейтесь, псы смердящие!
— Да мы тебе за нее заплатим!
Один из воинов тут же попытался облапить девицу, Сарэнди отпихнул его.
— Пошел прочь! На Медной все были? Все. А только я монет не пожалел! Вот теперь расплачивайтесь за жадность, паскуды!
Девица захныкала: видать, испугалась. Сарэнди принялся ее утешать, да только она не понимала ни талмеридского, ни имперского. Впрочем, если бы понимала, ей стало бы еще страшнее и стыднее. Особенно к вечеру, когда Сарэнди повел ее в закуток, занавешенный шерстяным полотном и шкурами.
— Осторожнее! — хохотнул один из воинов. — А то при таком морозе твое копье заледенеет и переломится!
— Мое копье и при морозе жаром пышет, — крикнул Сарэнди и похлопал себя по паху. — А будешь много болтать, на тебе потренируюсь.
Вокруг заулюлюкали, загоготали, засвистели, так что Виэльди даже пришлось прикрикнуть. Шутки шутками — развлечься перебранкой в длительном и тягостном пути милое дело, — но как бы до драки не дошло.
Хотя в конце концов он сам не удержался и, когда Сарэнди с девицей скрылись от любопытных глаз, со смехом воскликнул:
— Смотри до смерти ее не залюби, а то денег твоих жалко!
К ночи он отправился спать — ему, как рин-каудихо, была отведена крошечная надстройка на корме, но в ней оказалось не теплее, чем снаружи, разве что ветер не гулял.
Он подложил под себя шкуры, с головой закутался в плащ и, наконец пригревшись, закрыл веки.
Закрыл — и тут же в ноздри ударил запах гари и вонь паленой плоти. На корабле пожар? Но тогда почему не слышно криков? И кто это там, впереди? Что за черное, обугленное, дымящееся существо медленно удаляется и тянет к кому-то руки?
* * *
На дворцовой площади собралась такая куча народу, какой, наверное, и в дни празднеств не бывало. Еще бы! Редкое зрелище — казнь могущественного вельможи, который казался несокрушимым и недосягаемым.
Для знати соорудили трибуны, простые люди толпились внизу, тянули шеи, чтобы лучше видеть, отпихивали друг друга и гомонили. Отцы и матери усаживали детей на шеи.
В центре площади, окруженной стражниками, возвышалась гора из дров и хвороста, посреди которой торчал столб — скоро к нему привяжут ли-нессера Цаура Саанхиса, а затем подожгут.
Данеске было сильно не по себе. Неприятно сознавать и стыдно, что за их с Ашезиром преступление расплатится другой. Сыновья Саанхиса были лишены наследства, дочери заперты в храме Ихитшир, а все богатства вельможи отошли казне. Похоже, неспроста муж сделал убийцей одного из самых богатых ли-нессеров. Вот и отец так считает. А еще он считает, что это умно, а Данеска, что подло. Однако ей ли кого-то винить? Она сама, пусть и не напрямую, участвовала в убийстве императора. Значит, ли-нессер погибнет не только из-за Ашезира, но и из-за нее, да еще столь жуткой смертью.
Она спрашивала мужа, почему казнь должна быть именно такой, почему нельзя просто отрубить голову или повесить. Он объяснил, что отнявший одну из жизней полубога должен подняться на небо и там держать ответ перед великим Гшархом и другими богами. А быстрее всего до неба долетает дым костра. Правда, Ашезир добавил, что перед самым сожжением палач даст Цауру Саанхису яд, и тот не будет мучиться. Слабое утешение, но хоть какое-то…
По бокам и позади императорской четы сидели вельможи с женами и дочерями. На лицах многих застыло радостное предвкушение.
И эти люди считают талмеридов дикарями?!
Конечно, среди степных жителей тоже есть казни, но никто не воспринимает их как развлечение!
Толпа заволновалась, по ней прокатилось громкое:
— Ведут! Ведут!
Цаур Саанхис, подгоняемый одними стражниками, пока другие прокладывали дорогу, шел в одной нижней рубахе, босой, со связанными за спиной руками. Но — шел, а не плелся. Гордо, не опуская головы, не пытаясь защититься или уклониться от летящих в него комьев снега и грязи.
Данеска вцепилась в запястье Ашезира, даже впилась ногтями. Он дернулся и, сжав зубы, со свистом втянул воздух. Она ослабила хватку и, хотя заранее знала ответ, спросила шепотом:
— Мне обязательно здесь быть?
— Увы, да. Люди не поймут, если уйдешь, — он мягким движением сжал ее ладонь, будто хотел успокоить. — Потерпи. Скоро все закончится. Зато вечером во дворце будет пир… музыканты, танцовщики. Будет весело, вот увидишь.
Праздновать, что казнь свершилась… Пировать над трупом… над пепелищем… Ну да, куда уж веселее?! Дикость!
Она вздохнула и снова перевела взгляд на «убийцу», которого уже привязывали к столбу.
Прошло немного времени, и костер заполыхал. Клубы дыма застилали ярко-синее небо, искры летели во все стороны и, превращаясь в пепел, чернили сверкающий на солнце снег. Смрад горящей плоти отравлял чистый морозный воздух. Но криков «преступника» слышно не было. Значит, ему и впрямь дали яд, Ашезир не солгал. Или… Что если крики сжигаемого заживо человека заглушались яростными воплями толпы?
— Ты не соврал мне? — спросила Данеска, повернувшись к мужу. — Ему точно дали яд?
Ашезир покосился с недоумением и пожал плечами.
— Ну да. Зачем мне тебя обманывать? В этом?
Пожалуй, и впрямь незачем…
Вечерний пир, как и говорил муж, бурлил весельем. Вельможи много болтали, много смеялись, музыканты не замолкали, танцовщики сменяли друг друга. Данеску тоже затронуло общее веселье, хотя пиршество после казни по-прежнему казалось неуместным. Впрочем, Ашезир объяснил смысл всего этого: убийцу отправили на небо — это и казнь, и хорошая жертва богам. Значит, те какое-то время будут благосклонны, есть повод радоваться и пировать. В далекие времена, добавил он, богам приносили человеческие жертвы почти каждый месяц.
— Суровые у вас боги, — пробормотала Данеска.
— У нас, — поправил ее Ашезир. — Ведь ты теперь тоже одна из нас. Более того — императрица. Не забывай об этом.
Она и не забывала: на пиру смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши тем танцовщикам и акробатам, чьи выступления были особенно удачны. Отец, сидящий рядом с ней и уже изрядно подвыпивший, веселился не хуже шахензийцев и без умолку болтал со своим соседом то о всякой ерунде, то о забавных случаях из жизни. Когда же сосед — ли-нессер Кихель — спросил, чего хотят талмериды при новом императоре, Андио Каммейра хохотнул и ответил:
— А все того же! Чтобы нас не трогали и баб наших не имели!
Ха! Кихель, наверное, думал, что навеселе каудихо выболтает ему что-то важное, но не на того нарвался. Отец никогда не говорит того, чего нельзя говорить, как бы пьян ни был.
На середину залы вышла очередная танцовщица, и почти все музыканты умолкли — только худой юноша перебирал струны арфы. Гибкая тонкая девушка с темно-русыми волосами, собранными в высокий хвост, взмахнула длинными синими лентами, и они спиралью закрутились в воздухе. Потом, вторя движениям танцовщицы, взметнулись вверх — и так же резко, быстро упали на пол. Девушка снова закрутила их в спираль, а сама изогнулась в талии, повела бедрами и запела глубоким шелковистым голосом:
Когда взойдут звезды, в них увижу тебя,
Я тебя знаю, ты приходишь во снах,
Сними с моих плеч покрывало -
Я буду ласкать тебя…
Вообще-то снимать с нее было почти нечего: лишь золотистую юбку с глубокими разрезами по бокам и медные кругляшки, которые едва соски прикрывали.
Сколько их уже было, этих полуголых танцовщиц? Вот и мужи почти на нее не смотрят. А она поет — на языке равнин. На родном языке!
Данеска покосилась на отца: нет, тому все равно, он по-прежнему болтает с соседом. Зато Ашезир вдруг оживился. Что, увидел в девушке с лентами новую наложницу? Или…
Муж чуть отстранил Данеску и воскликнул, обращаясь к Андио Каммейре:
— Каудихо! Это не одна из ваших? Если желаешь, могу ее для тебя выкупить! Ну или ты сам можешь.
Отец глянул на танцовщицу, затем махнул рукой и бросил:
— Она с равнин, но не талмеридка. Пусть дальше пляшет.
Девушка, как раз оказавшаяся возле них, вроде услышала эти слова, сказанные довольно громко. В ее взгляде полыхнула злость. А может, Данеске лишь показалось, потому что она вдруг представила себя на месте этой танцовщицы.
— Для меня ее выкупи, — она даже не сказала, а приказала Ашезиру.
Муж опешил, отец же ухмыльнулся, похлопал ее по плечу и протянул:
— Э-э, дочь, тебе-то она зачем? Или я чего-то о тебе не знаю?
Данеска одарила его таким гневным взглядом, что каудихо поднял руки вверх и склонил голову.
— Все, молчу-молчу. Как угодно императрице.
Данеска снова повернулась к Ашезиру, тот пожал плечами и бросил:
— Хорошо, выкуплю.
Похоже, ни один из них так и не понял, что ей нужен хоть кто-то, с кем можно поговорить на родном языке. И пусть эта «кто-то» — рабыня, плясунья и, наверняка, потаскуха, ублажившая уже многих мужчин. Пусть!
Ашезир выполнил обещание, и девушка-с-лентами не ушла с прочими музыкантами и танцовщиками, а осталась во дворце. Данеска велела давнишним рабам позаботиться рабыне новой и удалилась в свои покои. Сегодня можно не опасаться, что придет Ашезир: разгоряченный вином и танцами полунагих девиц, он, вероятно, позовет одну из своих любимых наложниц: Хризанту или ту, другую, имя которой Данеска не могла не только выговорить, но и запомнить.
Она облачилась в шелковую ночную тунику, залезла под одеяло и закрыла глаза.
Еще не успела заснуть — или все-таки успела? — как в воздухе разлился запах гари, потом вонь горящего тела.
К Данеске приближался черный дымящийся человек, при каждом его шаге что-то трещало…
Это обугленная плоть трещит! Это Цаур Саанхис мстить пришел!
Данеска понимала, что видит сон, но не могла открыть веки, не могла ни пошевелиться, ни закричать. А чудище уже тянуло к ней искореженные руки… вернее, то, что от них осталось. Простыня почернела, нагрелась, начала жечь кожу. Данеска же по-прежнему не могла ни позвать на помощь, ни пошевелиться, ни проснуться.
Несправедливо сожженный ее сожжет!
Виэльди вскочил с ложа, выбежал из надстройки и помчался за черным человеком по опустевшему вдруг кораблю. Паруса обвисли, не чувствовалось даже легкого ветра, словно воздух застыл. Не слышалось ни плеска волн, ни разговоров, ни птиц. Только поскрипывала палуба и трещали, расползаясь под ногами чудища, обугленные доски. Запах дыма становился все явственнее, гарь забивалась в ноздри, но Виэльди и не думал бежать прочь — хотя бы потому, что бежать некуда, ведь вокруг море. Не сбавляя шага, он шел и шел за угольно-черным человеком. Человеком ли?
Повисшие, как тряпка, паруса начали дымиться, воздух раскалился. Еще чуть-чуть, и начнется пожар, а от него одно спасение — оно же и гибель — прыгнуть за борт. Виэльди бы сейчас душу отдал за то, чтобы ощутить недавний холод, услышать перебранку талмеридов и ругань моряков. Но все исчезли. Умерли? Тогда где трупы? За бортом?
Надо нагнать черного человека, надо сразиться с ним: пусть он нечисть и наверняка сильнее смертных, но хотя бы можно умереть достойно, в битве, а не утонуть в ледяной воде и не сгореть, вопя от боли, в пожаре.
Увы, догнать не получалось. Виэльди бежал, что есть мочи, но враг по-прежнему опережал, хотя казалось, будто едва переставлял ноги. Или это Виэльди на самом деле не мчался, а тащился? Неспроста же корабль вдруг стал таким длинным…
Черный человек начал подниматься по лестнице… Выше, еще выше… Когда Виэльди добежал до нижней ступени, тот уже был наверху и завернул за угол. Лестница выглядела знакомой… Широкая, мраморная, она пролегала между ровных стен, выложенных из светлого камня, сейчас горячего. Пошатнувшись, Виэльди уперся в одну из них ладонью, обжегся и отдернул руку. Жар проникал уже и сквозь подошву ботинок.
Кое-как осилив первый лестничный пролет, Виэльди снова увидел Черного. Догонять его, судя по всему, было бесполезно…
— Эй! Стой! Хватит убегать! Ответь, кто ты?! — крикнул он и достал меч из ножен.
Черный обернулся и то ли прошипел, то ли проскрежетал:
— Сож-ж-жгу. Ее сож-ж-жгу, не тебя. Ух-х-ходи.
Некуда уходить, даже если бы хотел.
— Кого ее?
Черный не ответил и продолжил путь, Виэльди снова двинулся за ним.
Лестница вывела в коридор, и тут стало ясно, что это за место — дворец императоров Шахензи! И тут, на этом этаже, покои Данески!
«Ее сожгу», — сказал обугленный.
— Нет! Не трогай ее! — в ужасе прокричал Виэльди, но враг даже не обернулся и вот уже подошел к двери… Той двери, где, не подозревая об опасности, спала сестра, небесная возлюбленная. Та, которую он предал… На этот раз не предаст! Он спасет ее! А если не сумеет, если не совладает с Черным, то погибнет… но до того, как увидит смерть Данески!