Только что приходила Людмилка. Устроила истерику. Прости меня, волшебная девочка. Прости и прощай.
5 августа
Пришлось все-таки подать заявление об уходе.
В овощном магазине подрабатывает уборщицей десятиклассница по имени Надя. У нее тусклые бесцветные волосы, выпирающие ключицы и крупные грубоватые руки. Но она знает его имя. И она умеет летать.
— ДЕВУШКА, ПАЧКУ «ПРИМЫ», ПОЖАЛУЙСТА.
10 августа
Я лежу на заросшем зеленой травой газоне, одетый в заношенные джинсы, вытертую майку и грязные кроссовки. Одной рукой я обнимаю Надю, другой время от времени заношу разрозненные записи — то в блокнот для всяких мелочей, то в бывший ежедневник бывшего незаменимого служащего престижнейшей фирмы. Эти две тетрадочки теперь для меня равнозначны. То, чего нет в одной, обнаружится в другой. И сейчас, перечитывая все, что я написал за последние два месяца, я ловлю себя на мысли, что был бы, пожалуй, не против, если бы кто-то еще это прочитал. Хочется оставить этот ежедневник прямо в густой зеленой траве — чтобы его случайно нашел какой-нибудь незаменимый служащий какой-нибудь престижной фирмы. Может быть, он что-то поймет.
Хочется. Но Надя не позволит. Она неисправимая эгоистка. А возможно, я на нее клевещу. Возможно, она просто знает намного больше меня. Ведь она же… Ее же… Ее не пришлось спасать. Ее не смогли похитить. Ни в семь лет, ни в двенадцать, ни в четырнадцать. И летать она умела всегда.
Нет, конечно, я возьму этот ежедневник с собой. И блокнот тоже. Я возьму с собой все свои записи. И никогда не покажу их ни одному человеку. Ни одному взрослому человеку.
Мы придем домой, покормим Феликса тертой морковкой. А может быть, уже и отварным мясом… Собаки на улице говорят… Наверное, уже можно. Мы найдем парочку чистых чашек, вскипятим воду в старом закопченном чайнике с розочкой на боку и будем, сидя на полу, пить чай и перечитывать старые, двадцатилетней давности, заметки из журнала «Пионер». Потом мы задернем шторы, скинем потертые джинсы и будем — тут же, на полу — до одури заниматься любовью. А потом мы будем летать. И мы отправимся в гости к тому сумасшедшему старику, который так долго меня караулил на углу у обувной мастерской, а потом у овощного магазина. И который на самом деле вовсе не сумасшедший. И, оказывается, вовсе не старик…
Они хотят вернуть меня. Они ходят за мной по пятам. Они звонят моим соседям и заявляются ко мне домой. Они подослали ко мне Юру 3. с его ублюдками. Они хотят сделать меня таким, как раньше. Чтобы меня опять похитили. Чтобы меня уже невозможно было спасти.
Но у них ничего не получится.
12 августа
Они пришли.
Они колотят в дверь.
Уговаривают.
Но я им не открою.
Я не хочу обратно. Я не дам им запретить мне летать. Я никогда больше не буду дни и ночи сидеть за компьютером. Я никогда больше…
Они ломают дверь.
Мне с ними не справиться!
Если бы я умел летать по-настоящему!
Если бы меня защитил тот старик, настоящего имени которого я не скажу и теперь… Особенно — теперь…
Они уже здесь.
— ДЕВУШКА, ПАЧКУ «МАЛЬБОРО ЛАЙТС», ПОЖАЛУЙСТА.
15 сентября
Подготовить док-ты для Л. К.
Поздравить шефа с днем рождения.
Не забыть покормить Феликса.
Найти домработницу.
Купить новый ежедневник.
Юрий Никитин
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ОТПУСКА
Жара стояла немилосердная, дежурный по стабилизации климата либо заснул, либо не мог оторваться от гипновизора. Матвей не выдержал и свернул под навес ближайшего кафе. В прохладном зале было пусто, только возле самого окна сидел витабрев и торопливо глотал черный кофе с коньяком, одновременно просматривая кипу брошюр. Немного погодя Матвей заметил в противоположном, очень темном, углу девушку с пышной гривой огненных волос. Похоже, что рыжий цвет снова входит в моду, подумал Матвей.
Из-за стойки вынырнул и приблизился со смущенной улыбкой директор кафе. Матвей перехватил его озадаченный взгляд — ясно, и этот не знает, к какой категории его отнести.
Матвей протянул руку к трем разноцветным листкам меню:
— Давайте я выберу сам.
— Пожалуйста. — Директор с облегчением вручил ему меню. — На красном листочке…
— Спасибо, — улыбнулся Матвей. — Я знаю.
Директор поправил скатерть и отошел. Меню витабревов было самым длинным, сотни экзотических блюд выстроились на зеленом листке, а на обороте красовались названия крепких и возбуждающих напитков. Матвей не без основания побаивался заказывать что-либо из этого перечня, он уже однажды обжег себе внутренности острыми специями, без которых витабревы не прикоснутся к своим маринадам. Меню мафусаилистов было сплошь вегетарианским: всевозможные травки и салатики, притом в таких микроскопических порциях, что Матвей невольно подивился, до каких пор можно расширять диету и сужать свой рацион. На красном листке гераклов девяносто процентов всех блюд были из мяса, остальные десять приходились на сыр, яйца, молоко.
Матвей набрал на циферблате индексы двух блюд и через минуту, сдвинув крышку стола, достал анабес и жареного рябчика.
После отвратительной тряски на допотопном автобусе было особенно приятно глотать холодные ломтики анабеса. Краем глаза он заметил, что рыжеволосая отодвинула свой столик и направилась к нему. Она была красива, может, поэтому и держалась так уверенно, хотя бесцеремонность давно уже вошла в моду.
— Мой принц, я вижу, вы не здешний, — сказала она.
Матвей нахмурился: мода модой, но это, пожалуй, слишком.
Девушка села напротив него и, положив локти на стол, принялась внимательно рассматривать Матвея.
Матвей покосился на нее, но продолжал в том же ритме работать ложкой. Обычно он стеснялся женщин, если его не задевали, конечно. Сейчас же он спокойно закончил анабес и принялся за рябчика.
— Сколько ни смотрю на вас, никак не пойму, кто вы. — Девушка улыбнулась, наверное, своей самой красивой улыбкой. — Ни геракл, ни витабрев, ни тем более мафусаилист не возьмет сразу два таких блюда. Холодный анабес и мясо. Подумать только. — Она перевернула красный и зеленый листки. — Здесь имеется чудесная рыба. Заказать вам?
— Нет, — резко сказал Матвей.
— Но почему? — В глазах его собеседницы отразилось неподдельное изумление. — Ее едят все, даже мафусаилисты.
— А я не ем. — Матвей торопливо доел рябчика и поднялся. — Спасибо за компанию.
Он церемонно поклонился и направился к выходу. Девушка проводила взглядом его стройную широкоплечую фигуру, затем вскочила и бросилась вдогонку.
— Вы знаете, сегодня в парке празднуют День молодежи…
— Нет, не знаю, — сказал Матвей.
Она была очень красивая. А на станции, где работал Матвей, не было даже хорошеньких.
— Я думала, вы меня туда проводите, — прошептала девушка.
Матвей усмехнулся про себя, видя, как она силится определить, что за странно блестящая на нем одежда.
— Я с удовольствием провожу вас в парк, — сказал он, — с удовольствием.
Девушка сразу же самодовольно заулыбалась:
— Только если вы не очень заняты…
Ну вот, подумал Матвей, теперь будет делать вид, что это я пристал к ней.
— Я не занят, — сказал Матвей, — у меня отпуск. Последний день. Поедем на машине?
— Если вы не против, то пешком, здесь недалеко.
— Хорошо.
— Кстати, меня зовут Ия.
— Матвей.
Ия покосилась на своего немногословного спутника. Он шел равнодушный и к щитам гераклов с изображением муравья, и к плакатам, призывающим вступать в ряды мафусаилистов. Ничего не выражающим взглядом он скользил и по формулам единого поля, эмблемам витабревов.
Когда Ия прыгнула через искусственный ручеек и поскользнулась, он молниеносно подхватил ее под руку, и она едва не вскрикнула от прикосновения его сильных пальцев.
Ясно, на витабрева не похож, размышляла она, любой витабрев воспользовался бы транспортом. Мафусаилист? Но он ел мясо. Кроме того, силен. Но не геракл.
Она перевела взгляд с его легкой фигуры на перевитые чудовищными узлами мышц торсы двух встречных гераклов. Он был явно слабее. Но по сравнению с тощими мафусаилистами сам выглядел гераклом.
Парк встретил их замысловатыми фейерверками. Матвей спросил:
— Куда пойдем?
— Куда изволите, — сказала Ия и присела в реверансе.
Матвей огляделся. Прямо перед ним была площадка силомеров. Возле каждого из них стояли плотным кольцом гераклы и что-то радостно кричали. Особенным успехом пользовался «Динозавр», автомат, выполненный в виде вымершего ящера. При известной ловкости, точном расчете и хорошей физической подготовке его можно было опрокинуть на спину, что и считалось высшей оценкой.
Сейчас за бетонной стеной «Динозавр» гонялся за измученным атлетом, которому никак не удавалось схватить его за лапу. Группа гераклов, окружавшая аттракцион, свистом и шуточками выражала свое отношение к поединку.
Левее, за бассейном, находились любимые аттракционы витабревов. Сейчас там зарядили новые кассеты психотестов, и сразу же количество участников утроилось. Насколько Ия знала, никому из самых изощренных умов еще не удавалось достичь уровня 100. Некоторые поднимались до 87, даже до 88, но это уже был рекорд.
Возле лабиринта тоже толпилась группа витабревов, гоняя электронных зайцев в поисках выхода, но большинство стремилось в зал Высшей Логики.
За рощей поднимался купол мафусаилистов, там в темном зале можно было провести несколько часов в умиротворяющем трансе.
— Не знаю, что и выбрать. — Матвей развел руками. — Пойдем по часовой стрелке. Посетим по очереди все.
Неужели он из неопределившихся! Ия почувствовала себя разочарованной.
Был уже поздний вечер, когда они подошли к дому, где жила Ия. На веранде сидел старик и при свете люминофора читал газету.
— Дедушка, принимай гостя, — закричала Ия еще издали. — Загадочный принц из чужой страны!
Старик приветливо поздоровался и окинул быстрым взглядом сверкающую одежду Матвея:
— Из загадочной страны?
— Да, дедушка, — вздохнула Ия, — только я все больше боюсь, что он, как и мы, из неопределившихся.
— Боишься? — нахмурился старик. — Сколько раз я тебе говорил…
— Только не говори этого опять. — Ия чмокнула старика в щеку.
— Вы извините ее, — нервно сказал старик, — она считает, что быть неопределившимся чуть ли не позорно. Хотя именно это и есть единственно возможная позиция.
— Почему? — усомнился Матвей.
— Как почему? — Старик вскочил. — Разве вы не помните, что было с теми родственниками человека, что определились и надежно специализировались? Хотя бы те же обезьяны. Так они ими и остались. А человек до сих пор не может специализироваться, его руки, его мозг, он сам остаются универсалами, и только благодаря этому эволюция еще продолжается. Так будет и впредь. А эти — мафусаилисты, видите ли, долгую жизнь им любой ценой; витабревы, сжигающие свой организм в угоду гипертрофированному интеллекту; гераклы, ставящие свои мышцы превыше всего и ничего больше не желающие знать; другие более мелкие течения — или перебесятся, или, если дело зайдет слишком далеко, остановятся в развитии. Биостимуляторы — чудо века, но это и палка о двух концах. Пусть специализируются машины, а человек должен оставаться универсалом.
Он размахивал руками, длинные рукава халата нелепо болтались, но на Матвея эта горячая проповедь не произвела никакого впечатления.
Старик перестал жестикулировать, прошелся по веранде и сказал уже тихим голосом:
— Заходите почаще, мы еще поговорим на эту тему.
— Спасибо, — сказал Матвей и встал, — но я завтра утром уезжаю. Сюда я приезжал проведать родителей.
Да и о чем, собственно, они бы говорили? У него были другие взгляды и другие доводы. Кроме того, он был еще более специализирован. Он не выносил жары, сухого воздуха, громких голосов и многого другого. Он был гомо акватус, один из подводных людей, каких никогда не видели в этом небольшом городишке, но которых было много в приморских городах и особенно много — на дне океана.
Александр Зорич
ХЭЛЛОУИН
1
Я построил Машинку. В ней много замечательных колесиков, деловитых шестеренок, сверкающих стеклышек и прочих штуковин. Она жужжит, как здоровенный жук, когда движется вперед, она шелестит бабочкой на пути назад, на поворотах она скрипит, как сверчок. На ее левом боку я написал: «Сепаратор турбо», а на правом — «Чик-чик тарантул». Она и впрямь чем-то похожа на шустрого паука-сенокосца, хотя в ней есть сходство и со скорпионом. В общем, она очень красивая, моя Машинка. Только вот Джил испугалась и сказала: «Это — твое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится». Мне понравились ее слова, и я написал на Машинке спереди: «Мое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится».
2
Когда я был совсем маленьким, я очень хотел попасть в Корею. Мне не повезло. Война там окончилась, когда мне было восемь лет, и в утешение отец купил мне роскошный механический конструктор (Twony Bucks, sir!). Тогда же я и построил свою первую Машинку, жалкое подобие муравья, которая издохла на третьей минуте жизни, но я не унывал. Мне удалось сэкономить на школьных завтраках, и через четыре года я купил себе второй, куда более шикарный конструктор (Twony grands, sir!). Еще через шесть лет я, окрыленный своими первыми удачами и юношеской наглостью, приехал в Бостон, поступать в Массачусетский технологический институт, куда, к сожалению, без особых усилий поступил. Там же, в Бостоне, я познакомился с Элен.
Оценив ее по достоинству, я ринулся в бой. Три года ушли на презервативы, пиццу для влюбленных, психотические посткарды — типа: без тебя и в Лас-Вегасе заняться нечем, — и прочую любовную атрибутику. Кончилось все тем, что я надоел ей до крайности, и обычно уравновешенная и дипломатичная Элен заявила, что не может любить человека жесткого, как жужелица.
Не успел я по-настоящему расстроиться, как подоспела Вьетнамская война, благо в тот год я уже был магистром прикладной бионики. В отличие от Кореи во Вьетнам я уже не рвался и частенько, трясясь в вертолете над утомительной зеленью тропических джунглей, жалел, что не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Тем более не доставил мне удовольствия вьетнамский пулеметчик, который срезал нас однажды над дельтой Меконга. С горем пополам удалось посадить вертолет, и мы, по колено в крокодилах и болотной жиже, приняли бой. Я — плохой пехотинец. Если бы не Бак Тэйлор, мой приятель еще по MIT, гроза университетских бейсболистов, умник и сердцеед, то Америку я увидел бы разве что через щель в плохо запаянном цинковом гробу. Благодаря Тэйлору, я выжил и вернулся.
3
Говорят, во Вьетнаме я постарел на десять лет. Не знаю, не знаю. По крайней мере, поумнел я на все двадцать, но и это не помогло. Элен вышла замуж за героя Вьетнамской войны Бака Тэйлора, и, в конечном счете, это было справедливо. Все-таки Бак скрутил за меня не одну узкоглазую башку, и я, не держа обиды — или, по крайней мере, не бравируя ею, — явился к ним на свадьбу, где и произошел один забавный инцидент.
В разгар веселья я встал и, дождавшись тишины, произнес тост. Я предложил выпить за мою эволюцию. Конечно, это было нескромно, зато имело определенный смысл. Никто, правда, ни черта не понял — что за революция, что это за тип — брат невесты, что ли? — но захмелевшим гостям было насрать, и они, обозвав меня «Ga-Ga», то есть большим чудаком, все-таки выпили. Элен презрительно пожала плечами, а Бак отозвал меня в сторону и, подхихикивая, от всей души пожелал мне успехов в эволюции.