— А это из чего видно? — снова вмешался неугомонный Грязнов.
— Интересный вопрос. Вы текст глазами смотрели?
— А чем же еще смотрят? Ну, ты даешь, Семен Семенович? Может, ты интуицию какую-нибудь имеешь в виду?
— Вячеслав, я имею в виду всегда только то, что имею, уж вам пора бы и знать. А в тексте, внимательные вы мои, можете сами убедиться, буквы «м» и «о» из другой оперы, они здесь не родные. Для знающего человека так они очень даже отличаются от других букв иным рисунком очка.
— Семен, по-моему, тебя не туда потянуло? — с сомнением заметил Грязнов, пытаясь сохранить серьезное выражение лица.
Турецкий еле сдерживался от смеха, а Моисеев внимательно уставился на Вячеслава из-под нахмуренных бровей, подумал и сказал, как бы советуясь с кем-то, невидимым его гостям:
— У меня такое ощущение, что он, этот опер при генеральских погонах, хорошо усвоил только одно значение слова «очко». Ну, максимум два. А что, и много ты с опера спросишь, в какой его мундирчик ни обряди?
Гости захохотали. Старик тоже улыбнулся и продолжил:
— Очко, Вячеслав, в нашем случае — это рисунок буквы. У каждой гарнитуры он свой, постоянный. И если перемешать разные шрифты одного кегля, то у одинаковых по размеру букв будут разные рисунки очка, это понятно, наконец? Ну, слава богу!.. Теперь по поводу «м» и «о». Они вообще выпадают из буквенного ряда. То есть можно с уверенностью предположить, что мастер, чинивший машинку, у которой отломились эти весьма употребляемые буквы — такое часто случается при интенсивной работе, — не очень старательно сделал свое дело. Он припаял буквы почти точно на их место, почти, понимаете? Поэтому и строчка получается тоже почти ровной. Но… не совсем. А делать «почти» — это умеют только у нас, уж поверьте моему опыту, — печально вздохнул Семен Семенович и опустил нос на грудь.
— Значит, машинку могли чинить дважды и оба раза у нас? — спросил Турецкий.
— Скорее всего, Саша, да. Вы приглядитесь как следует, пошлите в ЭКЦ, получите официальное заключение, и у вас исчезнут всякие сомнения.
— А почему вы считаете, что она электрическая, а не механическая?
— Электрическая, Саша, дает одинаковую силу удара. Вы когда-нибудь работали на такой?
— Ну, было.
— Помните, вы только дотронетесь до клавиши, а она уже гудит и стукает по бумаге? А на обычной вам приходится с определенной силой давить на клавишу, и у каждого человека, даже у каждого его пальца, сила давления разная. Вот… Вы меня еще спросите: к чему я так долго и подробно рассказываю про машинку? Отвечаю: ее владелец много печатает на ней. Он, наверное, писатель, хотя, если судить по стилю, таки вы меня немножко извините. Мне приходилось в жизни порядочно читать и, как вы понимаете, сравнивать, анализировать, но я не беру на себя смелость проводить лексический анализ, это вы идите в Союз писателей, только не знаю, какой лучше, их теперь много… Вот интересно! Раньше был один Союз писателей и в нем очень много писателей. А теперь уже их много, этих Союзов, а где все писатели? Что, разом вымерли? Нет, конечно, шучу, но ведь и всерьез читать некого стало. Наверное, все-таки вымерли, ай-я-яй… Ну так я, чтоб не отвлекаться, конечно, не возьму на себя смелость делать стопроцентные выводы, но сказать могу. Этот человек, извините за выражение, совок. Не нравится мне это слово, оно не определяет суть самой личности, а оскорбляет ее, но даже и не в этом дело. Совок, я имею в виду, по своему духу. Это отдельная психология, система ценностей, взгляд на окружающее, отношение к себе, ну и много чего другого. А почему именно он — совок? Потому что, даже проживая, вероятно, за границей, отчего у него образовался своеобразный комплекс человека другого мира, а не нашего, привычного, каким бы он для нас ни был, так он теперь, глядя оттуда сюда, старается не только обличить, унизить, оскорбить конкретного человека, он ведь еще и учить нас всех пытается. Может, и сам не хочет, но у него иначе и не выходит! А это не наша манера общения, вы заметили? Это уже привнесенное. Нет, вы понимаете, есть отдельные нюансы, которые вроде бы и объяснить трудно, зато они хорошо чувствуются нюхом человека, достаточно пожившего на этом свете. И даже, увы, немного задержавшегося здесь, да…
— Брось, Семен, свой ненужный пессимизм! — горячо возразил Грязнов. — Саня, скажи! Что значит «задержался»? Да с твоим умом, с твоими подходами!
— Пожалуй, только это еще и осталось, немного, — мелко засмеялся Моисеев, — но уже и эти мои способности нужны окружающим все меньше и меньше. И это — правда. А что, я ведь вам подсказал- таки, Саша, среди где искать?
— Слушай, Семен, это просто фантастика! — захохотал Грязнов. — Надо ж выдать такое: среди где!
— Я неточно выразился, — застенчиво улыбнулся Моисеев, — я хотел сказать: где, в какой среде искать. Но чувствую, что это все равно одно и то же. Вы же поняли? Не вздрагивайте, я вижу, что вам пора бежать, а что поделаешь? Нас всю жизнь ноги кормили, но в волков мы так и не превратились. Ладно, бегите, бросайте старика одного… Саша, я тут написал некоторые наши с Иосифом соображения более подробно, посмотрите потом, прежде чем выбросить в корзинку…
2
Наигранную бодрость Вячеслава Ивановича словно водой смыло. Он сидел в машине молча, хмурился, потом неохотно сказал:
— Все-таки сволочи мы порядочные… Совсем старика забыли. И дети его еще, яйца бы им поотрывал…
— А что — дети? Они отцу помогают, я знаю, мне Костя говорил, это ж он у нас осуществляет обязанности… нет, обладает привилегией все знать и лично контролировать. И слава богу.
— Ты потом куда?
— Да вот заброшу тебя и отправлюсь в «Секретную почту». Пока Семен излагал свои соображения, у меня одна мыслишка наклюнулась. Хочу проверить кое-что.
— Не поделишься?
— Долго излагать, Славка, а мы приехали. Вылезай, вечерком позвоню, хотя… погоди…
— Та-ак! — многозначительно протянул Грязнов, опираясь на открытую дверцу. — Ну-ка, гляди мне в глаза, Саня! Что, отвязался уже?
— Господи, и ты еще!
— Почему «и»? Или был прецедент?
— Да то-то и оно, что был. Вчера за мной практически полдня ездил черный «БМВ». К своему позору, я заметил «хвост», когда уже поздно возвращался в Москву. А у своего подъезда даже поговорил с одним из незнакомцев, типичным таким Николай Николаичем, который попробовал уверить меня, что мы давно знакомы, хотя я могу поклясться…
— Стоп, Саня! — жестом остановил Грязнов. — Сначала уточним условия задачи. Первое: в котором часу? Второе: ты спускался или поднимался? Это имеет значение. Третье: с какой стати они подошли именно к тебе? Четвертое…
— Так, я все понял. Садись и слушай…
И Александр Борисович кратко рассказал другу о своей поездке к писателю, о том, что припозднился за долгим разговором, и о том, что пришлось по его просьбе отвезти его взрослую дочь в Москву. Словом, приехал к себе поздно, в двенадцатом часу. А тут — эти.
Хмурый Грязнов к концу рассказа стал все шире улыбаться и наконец не выдержал, хлопнул друга ладонью по плечу и сказал:
— Девка-то хоть хорошенькая?
— Ну, Славка, ну ты, ей-богу! Взрослая женщина, была замужем, детей нет, учительница, умная — вот, собственно, и все, что удалось узнать.
— Понятно, между делом. А собой какова?
— Нет, с тобой разговаривать…
— Так ты, надо понимать, снова к ней наладился?
— С чего ты взял? — возмутился Турецкий. — Даже и не думал!
— Твои сомнения, Саня, по поводу нашего вероятного вечернего рандеву можно истолковать исключительно в пользу этой моей версии. Разбей ее, как ты умеешь!
— Время еще терять на глупости! Ты мне лучше про этих шустряков скажи!
— Так что они от тебя хотели конкретно?
— Чтоб я машину проветрил, а то духами пахнет. Тебе, например, пахнет?
Грязнов недоверчиво принюхался, поводил по сторонам крупным носом и отрицательно покачал головой:
— Похоже, выветрилось. Ты правильно сделал, что их послушался. А что еще?
— Они вели меня обратно по Киевскому шоссе до Москвы, там я немного поплутал, но они не отстали, будто заранее знали, куда я еду. Так и оказалось. В последний раз мы виделись у моего подъезда. И им известно, что мои в отпуске, за границей.
— И все?
— Да, кажется, так. Очень похожи на топтунов, но явно не штатного расклада от «соседей». Скорее всего, это у них в прошлом, а сейчас служат в какой-нибудь причастной к моему расследованию охранной фирме.
Я вот думал, что за фирма, и пришел к выводу, что это может быть наш главный нефтегазовый холдинг, который является тайным почему-то спонсором, а по сути, и хозяином «Секретной почты»! Значит, если я задеваю интересы еженедельника, то как бы наезжаю и на господ олигархов. Расклад понятен?
— Честно говоря, не очень… А, погоди, дай сообразить! Этот, значит, уличает твоего Степанцова во взяточничестве, коррупции, «аморалке», так? Путь в председатели ему, надо полагать, перекрыт. Но тут ты начинаешь искать автора, чтобы вчинить ему иск в клевете? И если у тебя получится, то опозоренный с ног до головы чиновник окажется невиноватым, и большой кабинет может-таки освободиться для него? А что? Я тебе скажу, Саня, ничего необычного, самая натуральная наша политика, со всеми ее технологиями, пиара-ми там и прочим. Тогда ничего удивительного, если они, зная твою настырность, подвязали тебе «хвостик». Вопрос в другом — как мы станем реагировать на такое вмешательство? Ты-то сам что думаешь? Отсекать или дать им еще побегать?
— Да вот думаю.
— Долго — это не есть хорошо, Саня. Нет, если у тебя вдруг возникнет необходимость встретиться с кем-то, но так, чтоб посторонних глаз при этом не было, сделать можно. Да ты и сам умеешь выходить из подобных ситуаций. Ну, Дениска, в конце концов, со своими парнями всегда поможет. Это при экстренной надобности, ну вот как вчера, например, да?
— Ох и жук ты, Вячеслав, — засмеялся Турецкий. — А вот ведь познакомлю, врага в твоем лице наживу.
— Это почему же?
— А тебе самому понравится. Она такая, как раз в твоем вкусе — крепенькая и шустрая.
— Что, в самом деле такая прямо вся?..
— Ну, почти.
— Не, не знакомь, — отмахнулся Грязнов, — а то потом начнется! Да и не мальчик я бегать на свидания, друга подсиживать!
— Да успокойся, Славка, не было ж ничего! Поболтали, пока ехали — и все!
— Странно от тебя такое слышать… Ну, ладно. А с этими? Давай я скажу Дениске, чтоб они поездили немного за тобой, так, без вмешательства, и посмотрели, что это за хлопцы такие и откуда они. Дело двух-трех дней. А можно решить вопрос радикально, посадить тебе на «хвост» Голованова с Демидовым. Эти их враз успокоят, всякую охоту отобьют подглядывать да подсматривать. Ну и советы давать, когда их не спрашивают. В общем, смотри, Саня. Я пошел, а ты все-таки звони, подружка дружбе не помеха, — уязвил-таки он под конец. — Пока!
Турецкий внимательно перечитал заметки Семена Семеновича, изложенные им на трех убористо исписанных страничках, подивился лишний раз поразительной сметке старика и отправился в редакцию еженедельника.
В приемной никого не было. А у заносчивой секретарши главного при виде гостя вспыхнули глаза.
— Добрый день, Оксаночка, — вкрадчивым тоном сказал Турецкий. — Ваш у себя?
Она почему-то хихикнула и зажала ладошкой рот, а затем кивнула. При этом бюст ее колыхнулся.
— Доложите, а? Только не пугайте его, я не арестовывать пришел, а кое-что уточнить по ходу расследования, всего лишь. Пугаться он у нас с вами будет потом.
Девушка, оглядываясь на него, ушла в кабинет и вернулась минуту спустя.
— Извините, но Эдгар Амвросиевич не может сейчас вас принять, у него важные телефонные переговоры, а сколько они продлятся, он и сам не знает.
Она, многозначительно взглянув ему в глаза, показала пальцем, как накручивают обычно телефонный диск.
— Прекрасно, я подожду, — кивнул Турецкий и подумал, что, если он вызвал у девушки Оксаны определенные эмоции, это очень хорошо, значит, в какой-то степени и на ее помощь можно будет рассчитывать. — А чтоб не терять времени зря, — теперь уже он так же многозначительно уставился на нее и оглядел всю ее — от туфелек до банта на затылке, — могу я попросить вас об одолжении?
— Это смотря о каком. — Она смотрела с вызовом.
— Пока суд да дело, принесите мне, пожалуйста, подшивку вашего еженедельника за… — Александр Борисович задумчиво уставился в потолок. — Ага, за два последних года — календарных, — поправился тут же. И уселся в кресло, видимо, для особо почетных посетителей, коим приходится дожидаться аудиенции у Хакель-Силича:
Она в раздумье постояла, снова ушла в кабинет главного, вернулась и вышла в коридор. Минут через пять возвратилась, неся на руках две толстые подшивки. Положила на приставной столик и спросила:
— Вы будете прямо тут смотреть, Александр Борисович?
— Да, прямо тут, пока ваш редактор не освободится.
Он подвинул кресло к столику, убрав от него обычный стул, и развернул верхнюю подшивку.
Сначала он знакомился с анонсами, вынесенными на первую страницу еженедельника, затем бегло листал каждый номер, иногда останавливаясь и более внимательно вчитываясь в опубликованные материалы. В положенном на колени блокноте делал пометки. Он так углубился в свое дело, что не обращал внимания на входящих и уходящих из приемной людей. Некоторые приостанавливались, оглядывая его, другие быстро проходили в кабинет редактора, третьи обменивались многозначительными взглядами с Оксаной. Турецкий не смотрел на них, он был занят, но чувствовал все происходящее вокруг каким-то сторонним зрением. Ну, конечно, кто ж останется равнодушным к такому событию! Явился помощник генерального прокурора, по-хозяйски расположился в приемной и листает подшивки аж за два года! Чего он там выискивает? Что читает так внимательно? Сплошные вопросы и полное недоумение.
К чести Александра Борисовича, он справился со своей задачей за сорок минут, закрыл подшивки, захлопнул свой блокнот, предварительно вырвав из него один из листков с записями, поднялся, отодвинул кресло на место и, потянувшись с удовольствием, сказал Оксане:
— Я надеюсь, важные переговоры у него, — мотнул он головой в сторону двери кабинета главного, — наконец закончились?
— Давно, — растерялась Оксана.
— А если давно, чего ж он тогда не поинтересовался, чем тут занимается его посетитель? — Он сказал это совсем дружелюбно, оставляя всякие глупости на совести Эди.
— Наверное, просто не хотел вам мешать, — пожала плечами Оксана.
— Это просто, очень просто! — негромко пропел Александр Борисович и снова улыбнулся: — Доложите, пожалуйста, что я закончил и готов сказать ему несколько слов.
Она вошла в кабинет, вышла и сделала приглашающий жест. Турецкий, словно заговорщик, подмигнул ей, убрал с лица улыбку и вошел в кабинет главного редактора.
За длинным, абсолютно пустым столом, за которым обычно обсуждаются верстки очередных номеров, сидели трое: главный и двое незнакомых Турецкому, видимо, важных персон.
— Добрый день, Эдгар Амвросиевич, — сказал Александр Борисович и протянул руку. Эдя ее вяло и неохотно пожал и тут же отвернулся. У него был вид обиженного пингвина — напыжился, да без толку. Турецкий посмотрел на остальных — Извините, господа, незнаком. У меня к главному редактору несколько приватное дело, не сочтете ли возможным?.. — Он глазами показал на дверь.
Не глядя в каменные лица посетителей, Эдя вымученным, скрипучим голосом произнес:
— Это — свои, коллеги, можно сказать, у меня секретов от них нет.
— Отлично, — отодвигая для себя стул и садясь, сказал Турецкий. Он положил на стол свой блокнот, затем достал из кармана удостоверение, раскрыл его и поставил перед незнакомыми, предлагая прочесть. А также заметить, что изображенный на цветной фотографии человек облачен в строгий мундир с синими генеральскими погонами. «Каменные лица» молча сидели, будто знали, кто он, и без демонстрации «ксивы». — Представьтесь и вы, пожалуйста.