Когда я с ним впервые столкнулся, он был рядовым филёром, но с тех пор успел дослужиться до чиновника по особым поручениям в сыскном отделении. Мне импонирует его въедливость, которая не уступает моей, а также лаконичная (если не сказать — лапидарная) манера излагать свои мысли, вносящая живительный диссонанс в хор бюрократических суесловий.
Но главное — у него тоже есть честолюбие плюс чутьё, подсказывающее, где можно рискнуть и отойти на шаг от устава.
— Садитесь, Василий. Как я указал в записке, появились свидетельства, что водное колдовство теперь используется людьми, причём в сугубо преступных целях. Один из таких колдунов, согласно моей гипотезе, организовал, а возможно — и сам совершил убийство. Тело лежит в квартире, куда мы едем. Я готов оказывать помощь следствию, но предложил бы действовать без лишнего шума, чтобы не спугнуть противника раньше времени. Решение, впрочем, остаётся за вами.
Он задаёт вопросы — как я оказался в том доме и на чём основаны мои подозрения. Я выдаю подредактированную версию, не упоминая пока о роли Елизаветы; мысль о водных чарах мне якобы пришла в контексте августовского всплеска, исходившего от реки, после чего я навестил Лукерью, а затем — старуху-гадалку.
К счастью, сыщик не успевает расспросить обо всём — поездка заканчивается. В очередной раз взобравшись по отвратительно-длинной лестнице, долго перевожу дыхание; Василий тем временем изучает дверной замок.
— Магистр, я уточняю. Основание для вторжения — ваше сообщение об опасности. Случай экстренный. Вы, если потребуется, подтвердите это под присягой?
— Да, подтвержу.
Он достаёт зачарованную отмычку, похожую на рейсфедер, и вставляет её в замочную скважину. Отмычки такого рода — полезнейшие штуковины, используются официально, но людей, которым они доверены, можно пересчитать по пальцам (во всяком случае, в нашем городе). Мне доводилось читать инструкцию, украшенную каскадом канцеляризмов, где с неохотой перечислялось, в каких случаях всё-таки допустимо применение данного инструмента без предварительного согласования с начальством.
Замок податливо щёлкает, и дверь открывается.
К сожалению, я не ошибся насчёт убийства.
В прихожей навзничь лежит служанка, и даже в полутьме хорошо заметен кровоподтёк у неё на лбу; глаза неподвижно уставились в потолок. Василий склоняется над ней, а я, отвернувшись, прохожу дальше.
У входа в комнату, где по-прежнему зашторены окна, обнаруживается ещё один труп — незнакомый мужчина лет тридцати в дешёвой пиджачной паре; на правой руке у него — железный кастет. Тело застыло в отвратно-перекрученной позе.
Стол опрокинут, массивное кресло тоже, а пол вокруг усыпан каменными обломками, словно тут расколотили горгулью. Обломки эти густо покрыты инеем, который почему-то до сих пор не растаял; они слишком мелкие, чтобы судить об исходной форме, однако догадка у меня есть…
Сыщик тоже заходит в комнату:
— Откуда эти камни, магистр?
— Это всё, что осталось от хозяйки квартиры.
Он смотрит на меня недоверчиво:
— Почему вы так думаете?
— Вчера, когда колдун попытался атаковать меня, у меня было ощущение, что я леденею и каменею. В моём случае этот процесс был прерван на полпути, но здесь его довели до конца. Так я, по крайней мере, предполагаю.
— То есть это те самые ледяные чары, о которых вы говорили?
— Да.
— И всё же поверить трудно.
— Мне тоже. Вторые сутки ломаю над этим голову.
— Хорошо, давайте реконструируем, что здесь конкретно произошло. Ваша версия.
Отвечаю без особых раздумий:
— Колдун почувствовал, что гадалка что-то узнала, и, взяв подручного, пришёл к ней, чтобы разобраться…
— «Разобраться» — в смысле «убить»?
— Сначала — допросить. Потому и явился лично.
— Понятно. Дальше?
— Его подручный (скорее всего, простой уголовник, пешка) ударил служанку кастетом, насмерть, потом сунулся непосредственно в комнату. Однако гадалка дала отпор — у неё, так сказать, нашлись свои козыри, чары личной защиты. Уголовник расстался с жизнью, но расчистил путь главарю. Ну а тот в итоге убил хозяйку, превратив её в камень-лёд и расколотив на куски…
— Вы ранее утверждали, что колдун скрывает свои умения. Почему применил их здесь?
— Ему ничего другого не оставалось. Увидел, что кастетом — не выйдет, и принялся колдовать. При этом, заметьте, сохранил хладнокровие — когда покидал квартиру, взял ключ и запер снаружи дверь. Если бы я тут не появился, тела пролежали бы ещё как минимум пару дней…
Сыщик хмуро кивает, и беседа на несколько минут прерывается; он ходит по квартире, продолжая осмотр, а я всё жду, пока будет задан главный вопрос. И вот наконец:
— Допустим, всё было именно так. Но тогда мы должны признать — дело слишком серьёзное и относится к компетенции Тайной Стражи. Нужно известить их немедленно. Я неправ?
— Вы, безусловно, правы, Василий. Если, конечно, мы исходим из постулата, что Стража с её интригами справится с делом лучше, чем профессиональные сыскари и чародей с многолетним опытом.
Мы стоим, скрестив взгляды, над мёртвым телом; тикают ходики на стене, и дождь за окном подлаживается под их размеренный ритм. Сейчас мне станет понятно, верно ли я выбрал союзника.
— Вы представляете, магистр, что будет, если мы не сумеем достичь успеха?
— Я представляю, что будет, если сумеем. Я ведь, в конце концов, не предлагаю всё делать только вдвоём. Задействуйте людей, начните расследование — официально, я имею в виду. Допустим на минуту, что убитых обнаружил не я, а кто-то другой. Вы прибыли на место — и что вы видите? Служанка мертва, хозяйка исчезла — явная уголовщина, то есть дело по вашей части. Откуда вам знать, что камни — это чьи-то останки? Разве в вашей практике было подобное колдовство?
— Не было. Но иней меня смутил бы.
Мы, не сговариваясь, переводим взгляды на пол, на россыпь обломков, и неожиданно обнаруживаем — иней всё-таки начал таять, будто наше присутствие как-то на него повлияло.
— Вот видите, — констатирую я, — одной странностью у вас меньше.
— Вы это сделали специально?
— Нет. Но, согласитесь, это нам на руку. Теперь вы можете, не кривя душой, составлять протокол осмотра, а ваши люди — начинать опрос свидетелей и так далее. Это, кстати, действительно будет сейчас полезно. Может, кто-то за соседей запомнил этого колдуна, сможет описать? Я-то не знаю его в лицо…
— Вы говорили, что Лукерья Тютяева с ним общалась. Пошлём рисовальщика — пусть сделает портрет с её слов.
— К сожалению, вряд ли получится. У неё своеобразное восприятие — она, прежде всего, запомнила холод, исходящий от колдуна. А из конкретных примет — лишь светлые волосы, голубые глаза и высокий рост. Но попробовать, разумеется, надо.
Собеседник задумчиво разглядывает меня:
— Что вы намерены делать дальше, магистр? Какой помощи ожидаете от меня, если не считать опроса свидетелей? Или вам просто требовалась отмычка, чтобы попасть в квартиру? Давайте начистоту. Я уважаю вас, но не позволю мною манипулировать.
— Во-первых, кто-то должен быть в курсе, какой проблемой я занимался. Это на случай, если меня убьют. А во-вторых, сегодня мне пригодилось бы подкрепление — я собираюсь на встречу с тем, кто, возможно, причастен к этой истории. Не исключаю даже, что он и есть тот самый колдун.
— Имя?
— Барон Кистяев. Он, кстати, насколько помню, подходит под описание, сделанное Лукерьей, но это, конечно, ничего ещё не доказывает. В наших краях хватает голубоглазых блондинов.
— Где назначена встреча? Какой у вас план?
— А план у меня простой…
ГЛАВА 8
По дороге домой я вновь размышляю о колдовских и, выражаясь чиновничьим языком, организационных возможностях моего загадочного врага. Ведь последние события показали, что враг этот — не свихнувшийся одиночка, а человек, имеющий опасных подельников, которые выполняют его приказы (вариант, что он сам — на побегушках у криминала, представляется мне менее вероятным).
Если бы он был просто маньяком, упивающимся своим колдовским могуществом, то явился бы в квартиру один, вместо того чтобы посылать впереди себя «шестёрку» с кастетом.
Кстати, раз уж подобные «шестёрки» имеются, то можно было бы натравить их и на меня, но этого не случилось. Вывод — моё убийство в их планы пока не входит. Видимо, я всё ещё нужен человеку-осколку, чтобы через меня проследить за тем, как развивается дар у Елизаветы, а значит, следует быть готовым к очередной попытке вторгнуться в мои мысли. Перспектива малоприятная, но это всё-таки лучше, чем ежеминутно оглядываться, ожидая удара ножом под рёбра или кистенём по затылку…
Кроме того, меня интересует вопрос, каким именно способом колдун узнал о роли гадалки. Из моей прочитанной памяти? Или сеанс, когда карта превратилась в окно, вызвал некое колебание эфира, всплеск, подобный тому, что случился летом, и доступный восприятию колдуна? Тут, к сожалению, можно только строить гипотезы — и констатировать, что я по-прежнему мало знаю о водных чарах и границах их применения.
К примеру, я только что сказал сыщику, что опрос соседей в доме гадалки пригодится для составления портрета убийцы, но где гарантия, что наш враг не воспользовался коконом-невидимкой? В обычном случае я не стал бы всерьёз рассматривать подобную версию, поскольку кокон стоит бешеных денег, да и нет у нас в городе мастеров, способных качественно его изготовить. Не удивлюсь, однако, если с ледяным колдовством задача значительно упрощается.
Или совсем уж фантастический вариант — колдун способен изменять внешность (дилетантам может показаться, что это проще, чем полная невидимость, но в действительности всё обстоит ровно наоборот; иллюзорная живая личина — слишком сложный объект, требующий учёта запредельного количества переменных)…
Впрочем, это, конечно, не означает, что опрос соседей заведомо бесполезен. Сплошь и рядом в жизни всё оказывается банальнее, чем в теоретических измышлениях; колдун мог прийти и без маскировки.
Гадалку он одолел. Сумеет ли одолеть меня?
После вчерашнего нападения я постоянно ношу с собой довольно экзотический амулет, который когда-то изготовил собственноручно, но так и не применил. Амулет этот долгие годы пылился в сейфе без дела, и вот теперь его час настал. Да и револьвер не мешало бы зарядить; против колдуна он, правда, вряд ли поможет, зато против его подручных — вполне, если те всё-таки нападут…
С такими мыслями я возвращаюсь домой.
Сегодняшний день вместил уже целый ворох событий и впечатлений; трудно поверить, что на часах — всего лишь одиннадцать. Полина едва успела допить свой утренний кофе; увидев меня, осведомляется настороженно:
— Александр, твоё решение в силе? Насчёт того, что к Татьяне мы идём вместе? Мне сейчас не до нелепых розыгрышей…
— Я не клоун, чтобы тебя разыгрывать.
— Тогда объясни уже наконец, чем вызваны странности в твоём поведении! Я устала гадать! Вчера, сегодня — ты сам не свой, рычишь на меня…
— Рычу?
— Не придирайся к словам! Ты знаешь, что я имею в виду!
— Полина, уловить в твоих словах логику я не пытаюсь уже давно.
Разворачиваюсь и ухожу к себе. Будь я на пару десятилетий моложе, сел бы сейчас за стол, чтобы конкретизировать план, изложенный в общих чертах Василию; составил бы чёткий перечень действий, которые должны привести к победе под колдуном. Но вместо этого, к сожалению, моя подготовка к схватке сводится к обессиленной дрёме под одеялом — с каждым днём я выматываюсь сильнее.
Вечер подползает неохотно и медленно, как мокрый облезлый пёс к хозяину-живодёру. Поймав себя на этой метафоре, брезгливо морщусь, поднимаюсь с кровати и зову камердинера, чтобы он помог мне одеться, после чего беру непрочитанные утренние газеты и устраиваюсь в гостиной. Я уже готов к выходу, и теперь осталось дождаться того незабываемого момента, когда и Полина завершит свои сборы.
Итак, газеты.
Верноподданнический «Островной наблюдатель» обсасывает позавчерашние вести с материка. Его величество Антоний Четвёртый принял в летнем дворце делегацию Алмазного Ханства; министр путей сообщения провёл встречу с учредителями железнодорожной концессии, каковая встреча позволила «достичь предварительных результатов по согласованию конкретных шагов, направленных на выработку плана строительства трансконтинентальной рельсовой магистрали»; состоялся благотворительный бал с участием великой княгини Юлии.
Посконно-сермяжный «Медвяный край» тем временем описывает подготовку к большой ежегодной ярмарке («гостеприимство и хлебосольство издревле отличали наш славный город — и скоро он распахнёт объятия, встречая трудолюбивых селян, стремящихся поделиться с нами дарами осени»). Рядом помещена передовица на злобу дня — о ситуации с экспортом пьяного мёда на материк; она выдержана в туманно-многозначительных выражениях, которые при желании можно истолковать как почтительнейшее недоумение по поводу ценовой политики центральных властей.
Заинтересовавшись, перечитываю заметку с начала — медленно и внимательно. Нет, мне не помстилось — автор с псевдонимом П. Рассудительный намекает, что островные производители мёда недополучают выгоду, закупщики с континента жиреют, а министерство торговых дел сознательно не принимает мер по исправлению ситуации. Более того, в последнем абзаце едва уловимой тенью мелькает мысль, что в прежние времена, когда остров управлялся удельным князем, жилось, возможно, ничуть не хуже, чем ныне, под руководством императорского наместника…
Они там, в редакции, что — с ума посходили?
Да, ни для кого не секрет, что «Медвяный край» финансируется местными воротилами, которые спят и видят, как бы взвинтить отпускную цену. Но неужели им непонятно, что любая, даже призрачная, попытка придать этим аппетитам политическую окраску встретит немедленный и жёсткий отпор?
Или это я чего-то не понимаю?
Может, пока в природе летом царил удушливо-знойный штиль, в политике, напротив, подули новые ветры, которых я не заметил, будучи занят своими проблемами со здоровьем? И дельцы, которым принадлежит газетёнка, неслучайно позволяют себе критику в адрес правящего режима?
Но ведь я буквально вчера говорил с наместником и никаких либеральных веяний не почувствовал. Наоборот, его сиятельство недвусмысленно выражал недовольство тем, как действуют «торгаши»…
Странно всё это.
Да и пёс с ними.
Меня, если честно, совершенно не тянет разбираться в этих хитросплетениях — они опостылели мне ещё в годы службы при канцелярии. Сейчас меня занимает только одно — противостояние с ледяным колдуном…
— Александр, я готова.
Супруга неотразима; вкуса в одежде у неё не отнять. Она умеет выглядеть дерзко, с намёком даже на некоторую фривольность, оставаясь при этом в рамках приличий. Вот и сейчас её платье ловко, но ненавязчиво подчёркивает изгибы фигуры; цвет наряда я бы определил как синевато-лиловый, но в её собственном лексиконе наверняка найдётся более конкретное слово — фиалковый, например, или что-нибудь в том же духе. Длина подола выверена с математической точностью, чтобы открыть точёные ножки, но при этом ни на четверть вершка не пересечь невидимую границу, за которой мог бы возникнуть повод для упрёков из серии «молодящаяся старуха». Впрочем, кем-кем, а старухой Полину точно не назовёшь; встреть я её сегодня впервые, дал бы максимум тридцать пять.
— Выглядишь замечательно.
— Спасибо, что обратил внимание. Видишь, это не так уж трудно — хотя бы раз в месяц сделать жене заслуженный комплимент.
Кажется, последняя фраза — это маленькая отложенная месть за мою вчерашнюю колкость насчёт того, что супруга редко интересуется моим самочувствием; а я ещё удивлялся, почему она в тот раз не отреагировала. Да, если бы к её внешности прилагалось ещё умение молчать, то я бы, наверное, был самым везучим мужем на побережье.
Мы покидаем дом и едем по сумеречному городу. Жёлтые фонари, вокруг которых дрожат ореолы дождевой влаги, подсвечивают мокрую истрёпанную листву и отражаются в лужах. К вечеру посвежело; Полина кутается в тонкую шаль. В некотором отдалении за нами движется ещё один экипаж — охрана, выделенная Василием; кроме того, во встроенном ящичке передо мной лежит заряженный револьвер, но пока это просто перестраховка. Мои выводы, полагаю, были верны, и в данный момент нападения опасаться не стоит.